Н. С. Лесков. Справедливый человек
ПОЛУНОЩНОЕ ВИДЕНИЕ
-----------------
Лесков Н.С. Собрание сочинений в 11 т.
М., Государственное издательство художественной литературы, 1958;
Том 7, с. 305-312.
OCR: sad369 (г. Омск)
-----------------
Я много раз слышал и не однажды читал, что он "исчез", - "справедливый
человек" исчез, и исчез не только совершенно без следа, но даже нет и
надежды снова отыскать его в России. Это было тяжело, и в то же время не
хотелось этому верить. Может быть, дело зависит много от самих тех, кто
ищет и не умеет найти "справедливою человека"... Мне припоминался старый
водевиль "Спокойная ночь в Щербаковом переулке". Там, я помню, был куплет,
что
И в Щербаковом переулке
Нашелся добрый человек.
Значит, умел же автор этой пиесы найти "доброго человека" даже в таком
маленьком и затхлом переулке, а может ли быть, чтобы не нашлось
справедливого человека во всей России? Какого рода справедливость требуется
от "справедливого человека"? Требуется, чтобы он "при виде общественной
несправедливости нашел в себе смелость и решимость во всеуслышание сказать
людям: "Вы ошибаетесь и идете по пути заблуждений: вот где справедливость".
Я цитирую это место из статьи одного публичного органа, который нет
надобности называть. Я ручаюсь за одно: что приведенные мною слова
напечатаны и что они очень многим казались глубоко верными; но я имел
против них предубеждение. Я верил, что справедливый человек еще где-то
уцелел, и я его действительно вскоре встретил. Я его видел в борьбе с целым
обществом, которое он стремился победить один и не сробел.
Это было минувшим летом. Я выехал из Петербурга с одним набожным
приятелем, который взманил меня посмотреть одно большое религиозное
торжество. Путь был не длинен и не утомителен: прохладным вечерком мы сели
в вагон в Петербурге, а на следующее утро уже были на месте. Через полчаса
мой набожный друг уже поссорился с соборным псаломщиком, который оказал ему
какую-то непочтительность, а вечером, когда мой сопутник уселся в занятом
нами номере писать в Петербург жалобу на псаломщика, я, в сопровождении
одного легконравного артиста, прибывшего сюда "читать сцены", отправился
подышать свежим воздухом и кстати посмотреть: чем здесь люди живы?
У нас в Петербурге в эти часы все порядочные люди живут, как известно,
"при садовых буфетах", и здесь оказалось то же самое, а потому мы и попали
без всяких недоразумений в общественный сад, где мой знакомый артист должен
был показывать свои таланты.
Он здесь был не новичок и знал многих, и его знали многие.
Сад, куда мы пришли, был довольно большой для провинциального города,
но более был похож на проходной бульвар. Впрочем, долевые входы в него по
случаю происходившего в этот вечер платного концерта и представления были
закрыты. Платящая публика входила только через один средний проход,
сделанный в вогнутом полукруге. У ворот помещались дощатые будочки для
продажи билетов, стояло несколько человек полицейских и несколько зевак, не
имевших возможности пройти в сад по безденежью.
Перед этим входом в сад был маленький палисадничек, - неизвестно для
чего здесь выращенный и огороженный. Он относился к саду, как передбанник к
бане.
Артист прошел на "особом праве", а я взял билет, и мы вошли в ворота
под звуки скобелевского марша, за которым следовало "ура" и опять новое
требование того же марша.
Публики было много, и вся она жалась больше на небольшой лужайке, в
одной стороне которой был деревянный ресторан, построенный в виде
языческого храма. По бокам его с одной стороны возведен дощатый летний
театр, где теперь шло представление, а потом должен был читать мой
петербургский чтец; с другой "раковина", в которой помещался военный
оркестр, исполняющий тот скобелевский марш.
Общество принадлежало, очевидно, к разнообразным слоям: были
чиновники, офицеры армейского полка, купечество и "серый народ - мещанского
звания". В более видных местах густел купец, а в отдалениях тучкой толокся
полковой писарь с особенной дамой.
Утлые столики с грязными салфетками были наставлены очень часто один
возле другого и все решительно заняты. Люди дружно производили публичное
оказательство, чем они живы. В большом спросе были чай, пиво и "проствейн".
Только в одном месте я заметил человека, который вел дело солиднее: перед
ним стояла шампанская бутылка с коньяком и чайник с кипятком для пунша.
Пустых стаканов возле него было несколько, но сидел он одиноко.
Гость этот имел замечательную наружность, которая бросалась в глаза.
Он был огромного роста, с густою черною растительностью, по которой и в
голове и в бороде уже струилась седина, и одет он был чрезвычайно вычурно,
пестро и безвкусно. На нем была цветная, синяя холщовая рубашка с высокими,
туго накрахмаленными воротничками коляской; шея небрежно повязана белым
фуляром с коричневым горошком, на плечах манчестеровый пиджак, а на груди
чрезвычайно массивная золотая цепь с бриллиантом и со множеством брелоков.
Обут он был тоже оригинально: у него на ногах были такие открытые ботинки,
что их скорее можно было принять за туфли, и между ними и панталонами
сверкали яркие красные полосы пестрых шелковых носков, точно он расчесал
себе до крови ноги.
Он сидел за самым большим столом, который помещался на самом лучшем
месте - под большою, старою липою, и, казалось, был в возбуждении.
Сопровождавший меня артист при виде этого оригинала сжал мне
потихоньку руку и заговорил:
- Ба-ба-ба! Вот неожиданность-то!
- Кто это такой?
- Это, матушка, сужект первого сорта.
- В каком смысле?
- В смысле самом любопытном. Это Мартын Иваныч - дровяник, купец,
зажиточный человек и чудак. В просторечии между своих людей именуется
"Мартын праведник", - любит всем правду сказывать. Его, как Ерша Ершовича,
по всем русским рекам и морям знают. И он не без образования - Грибоедова и
Пушкина много наизусть знает, и как выпьет, так и пойдет чертить из "Горя
от ума" или из Гоголя. Да он как раз для нас и в ударе - без шляпы уже
сидит.
- Жарко сделалось.
- Нет; у него под шляпою всегда другая бутылка, на тот случай, если из
буфета больше подавать не станут.
Артист кликнул мимо пробегавшего лакея и спросил:
- У Мартына Ивановича под шляпой есть бутылка?
- Как же-с... прикрыта.
- Ну, значит, готов, и скоро будет представление какой-нибудь самой
неожиданной и самой высокой справедливости! - Надо с ним повидаться.
Артист направился к Мартыну Ивановичу, а я побрел за ним и невдали
наблюдал их встречу.
Артист остановился перед Мартыном и, сняв шляпу, с улыбкой молвил:
- Вашей справедливости почет.
Мартын Иванович в ответ на это протянул ему руку и, сразу бросив его
на смежный пустой стул, отвечал:
- "Прошу, - сказал Собакевич".
- А я не хочу, - проговорил мой приятель, но в эту минуту перед ним
уже стоял стакан пуншу, и Мартын опять повторил ту же присказку:
- "Прошу, - сказал Собакевич".
- Нет, право я не могу, - мне сейчас надо читать.
Мартын выплеснул пунш на землю и привел какую-то ноздревскую фразу.
Мне это не нравилось: я понял, почему все бежали от этого антика.
Оригинал действительно был оригинален, но только мне казалось, что в нем
сидит не один Собакевич, а и Константин Костанджогло, который рыбью шелуху
варит. Только Костанджогло теперь подпил и с непривычки еще противнее хает
весь свет. Он заговорил, что "все у нас подлецы"; и когда публика опять
потребовала скобелевский марш, вдруг беспричинно встал и зашикал.
- Чего это он? - спросил я отошедшего от него приятеля.
- Переложил немножко справедливости. А впрочем, пора в театр.
Я ушел с приятелем и приютился у него в уборной. Пели, читали и опять
вышли в сад.
Спектакль был кончен. Публика значительно редела и, расходясь, еще
требовала скобелевский марш. Мы без затруднения нашли столик, но по счастию
или по несчастию попались опять "visaвидом" с нашим Мартыном Ивановичем. Он
за время нашего отсутствия еще успел повысить свою чувствительность, и его
справедливость, видимо, требовала у него уже гласного оказательства. Он
теперь уже не сидел, а стоял и декламировал, но не стихи, а прозаический
отрывок, который действительно обязывал признать в нем весьма значительную
для человека его среды начитанность. Он валял на память места из
похвального слова Захарова Екатерине, которое находится в "Рассуждении о
старом и новом слоге".
- "Суворов, рекла Екатерина, накажи! - Как бурный вихрь взвился он от
стрегомых им границ турецких; как сокол ниспал на добычу. Кого увидел -
расточил; кого натек - победил; в кого бросил гром - истребил. Было и нет.
Европа содрогнулась... и..."
Но в это время публика опять потребовала "Скобелева марш", и за
исполнением этой пиесы оркестром стало не слышно, что вещал Мартын
Иванович; только когда марш был кончен, разнеслось опять:
- "Надлежит чтити праотцев и неудобь себе точию высоко мыслити!"
- Чего этот человек добивается? - спросил я приятеля.
- А правды, правды, государь мой, он справедливости добивается.
- На что она ему теперь?
- Она ему необходима: праведен бо есть и правоты вид являет лице его.
Вот он сейчас ее и явит! Глядите, глядите! - закончил рассказчик. И я
увидал, что Мартын Иванович вдруг снялся с своего места и неверными, но
скорыми шагами устремился к проходившему мимо пожилому человеку в военной
форме.
Мартын Иванович нагнал этого незнакомца (который оказался
капельмейстером игравшего оркестра), моментально схватил его сзади за
воротник и закричал:
- "Нет, ты от меня не скроешься, - сказал Ноздрев".
Капельмейстер сконфуженно улыбался, но просил его оставить.
- Нет, я тебя не оставлю, - отвечал Мартын Иванович. - Ты меня
измучил! - И он подвинул его к столу и закричал: - Пей за обиду
оскорбленных праотцев и помрачение потомцев!
- Кого я обидел?
- Кого? Меня, Суворова и всех справедливых людей!
- И не думал, и не располагал.
- А для чего ты целый вечер скобелевский марш зудишь?
- Публика требует.
- Ты меня измучил этой несправедливостью.
- Публика требует.
- Презирай публику, если она несправедлива.
- Да в чем тут несправедливость?
- Отчего Суворову марша не играешь?
- Публика не требует.
- А ты ее вразумляй. Раз сыграй Скобелеву, а два раза Суворову, потому
он больше воевал. Да! И вот я тебя теперь с тем и отпускаю: иди и сейчас
греми марш Суворову.
- Не могу.
- Почему?
- Нет суворовского марша.
- Как нет марша Суворову? "Суворов, рекла Екатерина, накажи! Он
взвился, ниспал, расточил, победил, Европу содрогнул!.." И ему марша нет!
- Нет.
- Почему?
- Публика не требует.
- Ага... так я же ей покажу!
И Мартын Иванович вдруг выпустил из своих рук капельмейстера, встал на
стол и закричал:
- Публика! ты несправедлива, и... за то ты свинья!
Все зашумело и задвигалось, а возле стола, с которого держал речь
Мартын справедливый, явился пристав и начал требовать, чтобы оратор
немедленно спустился на землю. Мартын не сходил. Он отбивался ногами и
громко продолжал укорять всех за несправедливость к Суворову и закончил
вызовом, бросив вместо перчатки один башмак с своей ноги. Подоспевшие
городовые схватили его за ноги, но не остановили смятения: в воздухе
пролетела вторая ботинка, стол опрокинулся, зазвенела посуда, плеснули
коньяк и вода, и началась свалка... У буфета по чьему-то распоряжению
мгновенно погасили фонари, все бросились к выходу, а музыканты на эстраде
нестройно заиграли финальное: "Коль славен наш господь в Сионе".
Мы с приятелем примкнули к небольшой кучке любопытных, которые не
спешили убегать и ожидали развязки. Все мы теснились у того места, где
полиция унимала расходившегося Мартына Ивановича, который мужественно
отстаивал свое дело, крича:
- "Екатерина рекла: Суворов, накажи... Он взвился, ниспал, расточил,
содрогнул".
И он замолк, или от того, что устал, или ему помешало что-нибудь иное.
В теперешней темноте было трудно разглядеть, кто как кого тормошит, но
голос справедливого человека раздался снова:
- Не души: я сам иду за справедливость.
- Не здесь доказывают справедливость, - отвечал ему пристав.
- Я не вам, а всему обществу говорю!
- Пожалуйте в участок.
- И пойду - только дальше руки ваши.
- Пожалуйте!
- И пойду. Руки прочь! Нечего меня обнимать. Ничего мне не может быть
за Суворова-Рымникского!
- Господа, посторонитесь - осадите.
- Я не боюсь... Почему Суворову марша нет?
- Мировому судье жалуйтесь.
- И пожалуюсь! Суворов больше!
- Судья разберет.
- Дурак ваш судья! Где ему, черту, разобрать.
- Ну вот!.. Это все в протокол.
- А я вашего судью не боюсь и иду! - выкрикнул Мартын. - Он раздвинул
руками полицейских и пошел широкими шагами к выходу. Ботинок на нем не было
- он шел в одних своих пестрых носках...
Полицейские от него не отставали и старались его окружать.
Из рядов остававшейся публики кто-то крикнул:
- Мартын Иванович, сапожки поищи... обуйся.
Он остановился, но потом махнул рукою и опять пошел, крикнув:
- Ничего... Если я справедливый человек, я так должен быть.
Справедливость завсегда без сапог ходит.
У ворот Мартына посадили на извозчика и повезли с околоточным.
Публика пошла каждый кому куда надо.
- А ведь он, однако, и в самом деле справедливо рассуждал, - говорил,
обгоняя нас, один незнакомец другому.
- В каком роде?
- Как хотите - Суворов ведь больше Скобелева воевал, - зачем ему в
самом деле марша не играют.
- Положенья нет.
- Вот и несправедливость.
- А ты молчи, - не наше дело. Ему мировой-то, может быть, должен, а
тебе нет, так и нечего справедливничать.
Приятель дернул меня за руку и шепнул:
- И если хотите знать - это настоящая правда!
Когда я раздевался в своем номере, по коридору прошли, тихо беседуя,
двое проезжающих; у соседней двери они стали прощаться и еще перебросились
словом:
- А ведь как вы хотите, в его пьяном бреде была справедливость!
- Да была-то она была, только черт ли в ней.
И они пожелали друг другу покойной ночи.
ПРИМЕЧАНИЯ
Печатается впервые, по рукописи, хранящейся в Центральном гос. архиве
литературы и искусств (фонд 275, опись I, ед. хр. 50).
Другим изложением того же сюжета является рассказ "Дикая фантазия.
Полунощное видение", опубликованный (также по рукописи, хранящейся в ЦГАЛИ
под тем же номером) в журнале "Литературный современник", 1934, 12, с
послесловием и примечаниями А. Н. Лескова.
"Справедливый человек" написан без всяких словесных совпадений с
"Дикой фантазией", но с точно той же последовательностью событий; главы
"Дикой фантазии" соответствуют разделам "Справедливого человека" (кроме
глав II и III, которым соответствует второй раздел "Справедливого
человека"). По-видимому, "Справедливый человек" является второй обработкой
темы; можно думать, что "Дикую фантазию" Лесков забраковал за растянутость
и написал рассказ заново, в более сжатой манере. Это предположение
подтверждается характером рукописей. Рукопись "Дикой фантазии" - беловик,
обращенный затем в черновик новой редакции; поправки (нанесенные красными
чернилами) имеют одной из целей сокращение текста. Рукопись "Справедливого
человека" также является беловиком (но с помарками), в дальнейшем заново
переработанным, причем сделаны большие сокращения. По объему окончательных
текстов "Справедливый человек" вдвое меньше "Дикой фантазии".
Действие рассказа относится к 1883 году. В тексте "Дикой фантазии" о
"скобелевском марше" сказано: "Только у нас он гремел в 1882 году, а здесь
держится еще на репертуаре и в 1883-м".
В упомянутом послесловии к "Дикой фантазии" А. Н. Лесков пишет: "По
многим приметам оба варианта написаны в 83 - 84 годах".
А. Н. Лесков считает однако, что рассказ связан с впечатлениями
поездки Лескова через Новгород в Старую Руссу летом 1880 года.
Стр. 305. Я цитирую это место из статьи одного публичного органа... -
По указанию А. Н. Лескова в примечаниях к "Дикой фантазии", имеется в виду
"всего вероятнее, "Новое время". "Отношения с этим органом и его владельцем
подвергались у Лескова резким изменениям, вплоть до полного, наконец, их
разрыва... Лесков неоднократно делал злые выпады по отношению к "Новому
времени", не остававшемуся у него в долгу. 1884 год был одним из
"разрывных" периодов" ("Литературный современник", 1934, 12, стр. 89).
Отметим, что текст цитаты в "Дикой фантазии" иной: "Нам (то есть России)
нужен народный человек правдивой души и прямого, ясного толка, - не
консерватор и не либерал, не самобытник и не западник, а просто человек с
прямою, чистою натурою; человек, который не стремился бы ни к какой партии
и не боялся бы где бы то ни было сказать в глаза увлекающейся толпе:
осмотрись и сумей быть справедливою: вот где правда" (там же, стр. 89).
Стр. 306. ...с одним набожным приятелем. - Этой характеристике в
"Дикой фантазии" соответствует яркое описание реакционного ханжи:
"Один из людей с таким высшим призванием нашелся и в не совсем
тщательно отобранном кружке моих знакомых. Был он когда-то так же, как и
мы, человек грешный, но в данную пору исправился и, можно сказать, прямо
стал на настоящий путь. Он про меня вспомнил и, придя ко мне, во
свидетельство да свидетельствует о свете, сказал мне искренним задушевным
голосом:
- Жаль мне вас, людей бессонных, все-то вы хнычете, все-то скулите и
на всех ропщете, что все не по-вашему делают и не туда гнут, куда вам
хочется; а все это пустяки. И я был таков, и я соблазнялся и соблазнял
других, но потом... одна минута доброго размышления, одна минута истинной,
простой, детской веры, как верит наш превосходный народ, и... я успокоился.
- Поверьте мне, - продолжал стоящий на верном пути друг мой, - что
теперь самое лучшее дело - это молиться. Да, именно молиться, но молиться
не здесь, не на этом смрадном ингерманландском болоте, где все высокие
порывы души угнетаются миазмами равнодушия и разврата, а молиться вне
Петербурга, у великих народных святынь, у гробов, в которых святые
останки... Что до меня, то я здесь не выдерживаю, я завтра же уезжаю
ненадолго и недалеко, но я хвачу чистых впечатлений и вернусь сюда с полной
грудью" (там же, стр. 90).
По указанию А. Н. Лескова, имеется в виду А. А. Радонежский - чиновник
и литератор, выпускавший "елейно-ернические изданьица". "Он тщательно
обхаживал Лескова в период устройства себя в Ученый комитет Министерства
народного просвещения, членом которого состоял в то время Лесков". После
отчисления Лескова от службы за вредное направление его литературной
деятельности "благочестивый и мудроосмотрительный "приятель" больше у
Лескова зрим не был" (там же, стр. 100).
Стр. 306. ...в сопровождении одного легконравного артиста... - По
указанию А. Н. Лескова, "по всей вероятности Базаров - актер и антрепренер
театра в так называвшемся в просторечии "Приказчичьем" клубе, на
Владимирском проспекте... в котором... происходили довольно фривольные
маскарады" (там же, стр. 100 - 101).
Стр. 307. ...под звуки скобелевского марша... - Скобелев Михаил
Дмитриевич (1843 - 1882), генерал-адъютант; получил особенную известность в
русско-турецкой войне 1877 - 1878 годов. Популярность марша в честь
Скобелева в это время связана, очевидно, с недавней смертью генерала.
"Проствейн" - шутливое название водки, соединение русского "простое" с
немецким "вейн" (вино).
Стр. 308. Сужект - шутливое соединение слов: сюжет и субъект.
Его, как Ерша Ершовича, по всем русским рекам и морям знают. - В
популярной сатире XVII века "Повесть о Ерше Ершовиче" герой, "ябедник, вор
и разбойник" Ерш Ершович хвастает, что его знает "весь мир во многих людях
и городах".
Стр. 309. ...мне казалось, что в нем сидит не один Собакевич, а и
Константин Костанджогло, который рыбью шелуху варит. - В третьей главе II
тома "Мертвых душ" "идеальный помещик" Костанжогло ругает помещиков,
увлекающихся хозяйственными реформами по западным образцам и строительством
заводов и фабрик, которым он противопоставляет "законно", "естественно
возникающие предприятия; приводится такой пример последних: "Рыбью шелуху
сбрасывали на мой берег в продолжение шести лет сряду промышленники, - ну,
куда ее девать? Я начал из нее варить клей, да сорок тысяч и взял".
...места из похвального слова Захарова Екатерине, которое находится в
"Рассуждении о старом и новом слоге". - В приложении к трактату А. С.
Шишкова "Рассуждение о старом и новом слоге российского языка" (СПб., 1803)
дан, как один из образцов хорошего слога, отрывок из книги сенатора и
писателя И. С. Захарова (ум. 1816) "Похвала Екатерине Второй" (СПб., 1802).
Стр. 309. Точию (древнерусск.) - только.
Стр. 311. "Коль славен наш господь в Сионе" - известный религиозный
гимн на слова М. М. Хераскова.