Киплинг Джозеф Редьярд - Вторая книга джунглей

кодила, едва успел отскочить, когда огромный хвост чудовища, точно исполинский серп, пролетел мимо него.

  

  - До пятого выстрела, - продолжал Меггер, точно он и не помышлял оглушить одного из своих слушателей, - до пятого выстрела я не погружался в воду, когда же поднялся снова, то услышал, как один из лодочников говорил белым женщинам, что я убит. Одна пуля попала под роговую пластинку на моей шее. Сидит ли она еще там, я не знаю, так как не могу повернуть головы. Подойди сюда, дитя, и взгляни. Это докажет тебе, что я говорил правду.

  

  - Докажет мне? - произнес шакал. - Что ты говоришь! Разве бедное существо, которое поедает старую обувь да сухие кости, смеет усомниться в словах "Зависти реки"? Пусть слепые щенки обкусают мой хвост, если тень такой мысли мелькнула в моем почтительном уме! Покровитель бедных снизошел до того, что сообщил мне, своему рабу, что раз в жизни женщина ранила его! Этого достаточно; я расскажу о случившемся всем моим детям, не требуя ни малейших доказательств.

  

  - Чрезмерная любезность порой не лучше грубости, потому что, как говорится, гостя можно задушить угощением. Я совсем не желаю, чтобы кто-либо из твоих детей знал, как единственная рана Меггера была нанесена ему женщиной. Твоим детенышам и без того будет о чем подумать, если и им придется добывать себе пропитание таким же жалким способом, как это теперь делает их отец.

  

  - Все давно забыто! Ничего не было сказано, не было белой женщины! Не было лодки! Ничего никогда не случалось.

  

  Шакал махнул своим пушистым хвостом, показывая этим, до чего слова Меггера всецело исчезли из его памяти, потом сел с гордым видом.

  

  - Напротив, случилось многое, - ответил Меггер, снова побежденный при второй попытке победить своего друга. (Тем не менее ни в одном из них не осталось злопамятства. Есть и служить пищей - речной закон, и, когда Меггер кончал обед, шакал являлся, чтобы подобрать остатки его еды.) - Я бросил лодку и двинулся вверх по течению; подле Арраха и выше этого места я уже не находил мертвых англичан. В реке не было ничего. Потом появилось двое-трое мертвых в красных куртках, но это были не англичане, а индусы; скоро они поплыли по пяти и шести рядом; от Арраха же и Агры, казалось, в реке собрались целые селения. Мертвые выплывали из маленьких ручьев, как чурбаны во время дождей. Когда вода в реке начала подниматься, груды молчаливых тел сдвигались с мелей, на которых они лежали. Наводнение уносило их с собой через поля и через джунгли, вода тащила их за длинные волосы. Двигаясь к северу, я ночью слышал выстрелы, днем - стук обутых ног, переходивших реку вброд, а также шум, который производят колеса нагруженных телег по песку под водой. И каждая струя приносила новых мертвых. Наконец мне самому стало страшно. Я сказал: "Если это происходит с людьми, как спасется Меггер из Меггер Гаута?" За мной шли лодки без парусов; они постоянно горели, как иногда горят лодки с хлопчатником, но не тонули.

  

  - А, - сказал Адъютант, - такие лодки приходят в Калькутту; большие, черные, позади них бежит вода, и они...

  

  - Втрое больше моего селения? Нет, мои лодки были больше, чем лодки, о которых рассказывает правдивый. Я их боялся, я вышел из воды и направился обратно к моей реке; днем прятался, по ночам шел по земле, если не находил маленьких ручьев, по которым мог плыть. Я вернулся к моему селению, не питая надежды увидать мой народ. Между тем крестьяне по-прежнему пахали землю, сеяли, жали, расхаживали по своим полям так же спокойно, как пасется их скот.

  

  - А в реке была в это время хорошая еда? - спросил шакал.

  

  - Больше пищи, чем я мог желать. Даже я, а ведь я не ем грязи, даже я утомился и, помнится, пугался при виде постоянного появления молчаливых. Я слышал, как мой народ говорил, что все англичане умерли; тем не менее по течению плыли не англичане, и мой народ это видел. Тогда жители решили, что лучше ничего не говорить, а платить подати и обрабатывать землю. Вскоре река очистилась; мертвые исчезли. Стало не так легко получать еду, но я искренне радовался. Маленькое убийство там и сям - невредная штука, но иногда даже Меггер чувствует пресыщение.

  

  - Изумительно! Поистине изумительно! - заметил шакал. - Я уже потолстел, только слыша о такой прекрасной еде. А можно ли спросить, что делал после этого "покровитель бедных"?

  

  - Я сказал себе и, клянусь правым и левым берегом Ганга, крепко сомкнул челюсти при этом обете, я сказал себе, что никогда больше не отправлюсь странствовать. С тех пор я зажил близ моего народа и год от года наблюдал за ним. Крестьяне так сильно любили меня, что, едва я поднимал из воды голову, бросали мне венки ноготков. Да, судьба была ко мне милостива, река тоже добра и с уважением относится к моей бедности и слабости, только...

  

  - В мире нет ни одного существа счастливого от кончика своего клюва до конца хвостового пера, - сочувственно произнес Адъютант. - Но чего не достает Меггеру из Меггер Гаута?

  

  - Маленького белого ребеночка, который от меня ускользнул, - с глубоким вздохом сказал крокодил. - Он был мал, но я не забыл его. Старость пришла ко мне, а все же перед смертью я желаю попробовать новой пищи. Правда, они народ с тяжелыми ногами; люди шумные, глупые, и это была бы невеселая охота; тем не менее я помню случай выше Бенареса, и, если ребенок жив, он тоже помнит все. Может быть, он разгуливает по берегу неизвестной мне реки и рассказывает, как однажды его руки проскользнули между зубами Меггера из Меггер Гаута. Судьба была всегда милостива ко мне, но во сне меня иногда мучат воспоминания о белом ребенке в лодке. - Крокодил зевнул и сомкнул челюсти. - Теперь я немного отдохну и подумаю. Тише, дети. Уважайте старших.

  

  Он тяжело повернулся и потащился на середину песчаной мели, а шакал и Адъютант отошли под дерево, которое росло подле железнодорожного моста.

  

  - Он прожил приятную и поучительную жизнь, - сказал шакал, оскалил зубы и вопросительно посмотрел на птицу, возвышавшуюся над ним. - И заметь: Меггер даже не подумал сказать мне, в каком месте на берегу он бросил кусок съестного. Между тем я раз сто указывал ему на вкусную дичь, которая купалась в реке. Правду говорят: "Весь мир забывает о шакале и цирюльнике, как только узнает от них все вести". А теперь он заснет. Аррх!

  

  - Как шакал может охотиться с крокодилом? - спокойно спросил Адъютант. - Когда вместе идут вор крупный и вор мелкий, легко предсказать, кому достанется вся добыча.

  

  С нетерпеливым повизгиванием шакал повертелся на одном месте, собираясь свернуться под деревом, как вдруг присел на задние ноги и через низкие ветви посмотрел на мост, бывший почти над его головой.

  

  - Что там еще? - спросил Адъютант и тревожно распустил крылья.

  

  - Погоди, посмотрим. Ветер дует с нашей стороны к ним, но они ищут не нас... Я говорю вон о тех двоих людях.

  

  - Ах, это люди? Меня охраняет моя должность. Вся Индия знает, что я святой. Адъютант первостатейный мусорщик, и птицам его породы позволяется расхаживать где им угодно.

  

  Итак, наш Адъютант даже не вздрогнул.

  

  - Я не стою удара; меня бьют только старыми башмаками, - сказал шакал и снова прислушался. - Слышишь шаги? - продолжал он, - двигаются ноги, не босые ноги, это тяжелые шаги белолицых. Слушай еще. Железо! Ружье! Слушай, это тяжелоногие глупые англичане идут, чтобы побеседовать с Меггером.

  

  - Так предупреди же его. Совсем недавно кто-то, вроде умирающего от голода шакала, называл его "покровителем бедных".

  

  - Пусть мой двоюродный брат сам покровительствует своей коже. Он постоянно твердит мне, что белолицых нечего бояться. А это, конечно, белолицые. Ни один житель из Меггер Гаута не осмелился бы охотиться на него. Смотри, я говорил, что это ружье! Теперь, при удаче, мы с тобой скоро попируем. Вне воды он слышит плохо, и на этот раз выстрелит не женщина.

  

  Ружейное дуло блеснуло в лунном свете. Меггер лежал спокойно, точно своя собственная тень; его передние лапы были расставлены, голова лежала между ними, и он храпел... как храпят крокодилы его породы.

  

  Голос на мосту прошептал:

  

  - Странный выстрел, почти по прямой линии вниз. Но выстрел верный. Лучше всего целиться пониже шеи. Боже, что за чудовище, а между тем, если мы его застрелим, крестьяне будут вне себя. Он божок здешних мест.

  

  - Ничего, - ответил другой голос, - когда строился мост, он унес человек пятнадцать моих лучших рабочих, и пора положить этому конец. Я несколько недель ездил в лодке, чтобы убить его. Приготовьте Мартини (ружье системы Мартини), и как только я выпущу в него два выстрела из обоих стволов, стреляйте.

  

  - Так будьте же осторожнее. Два выстрела - не шутка.

  

  - Будь что будет! Стреляю.

  

  Послышался звук, походивший на грохот маленькой пушки.

  

  Крупный тип слоновых ружей мало отличается от некоторых артиллерийских орудий: вырвались две полосы пламени; вслед за тем прозвучал резкий треск Мартини, для длинной пули которого броня крокодила непроницаема. Разрывные же пули сделали свое дело. Одна из них ударила Меггера как раз ниже шеи, влево от хребта; другая разорвалась подле основания его хвоста. В девяносто девяти случаях из ста смертельно раненный крокодил все же уходит в глубину воды, но Меггер был буквально разбит на три части. Он едва двинул головой, как жизнь уже оставила его. Он замер, как и лежащий на песке шакал.

  

  - Гром и молния! Молния и гром! - сказал жалкий маленький зверь. - Не упала ли, наконец, та вещь, которая тянет за собой закрытые телеги?

  

  - Это только ружье, - ответил Адъютант, хотя даже его хвостовые перья дрожали. - Это только ружье! Он, конечно, умер. Вот идут бледнолицые.

  

  Англичане быстро сбежали с моста и, подойдя к крокодилу, остановились, разглядывая его. Скоро подошел и туземец, топором отрубил громадную голову Меггера, и четверо индусов потащили его по отмели.

  

  - Однажды моя рука была в пасти вот такого крокодила, заметил один из англичан, тот самый, который строил мост, - тогда я, еще ребенок лет пяти, плыл в лодке к Монгиру. Я был, что называется, "ребенок возмущения"... В лодке сидела и моя бедная матушка; позже она часто рассказывала мне, как выстрелила из старого пистолета моего отца в голову чудовища.

  

  - Ну, теперь вы отомстили главе клана, даже в том случае, если от толчка ружейного приклада у вас из носу пошла кровь. Эй вы, лодочники! Вытащите голову на берег, мы сварим ее, чтобы получить хороший череп. Кожу не стоит сохранять, она слишком испорчена. Теперь пойдемте спать. Не правда ли, ради этого стоило сторожить всю ночь?

  

  Странная вещь: спустя три минуты после ухода людей, шакал и Адъютант повторили это замечание.

  

  

  

  

  Большой скалистый питон Каа переменил свою кожу в двухсотый раз, и Маугли, не забывавший, что он был обязан ему жизнью во время ночного дела там, в Холодных Логовищах (как вы, может быть, помните), пришел его поздравить. После перемены кожи, змея всегда бывает не в духе и чувствует уныние, пока ее новая одежда не станет блестящей и такой же красивой, как старая. Каа уже больше не смеялся над Маугли; он, как и все остальное население лесов, считал его господином джунглей и сообщал ему все известия. А понятно, питон такой величины слышал многое; Каа не знал только происходящего в Средних Джунглях, как выражаются звери, то есть жизни близ земли или под землей, жизни среди булыжников, в норках и в стволах деревьев - но это были такие незначительные события, что письменный рассказ о них уместился бы на самой крошечной из его чешуек.

  

  В этот день Маугли сидел, окруженный огромными кольцами питона, и перебирал пальцами его пятнистую и прорванную старую кожу, которая лежала между камнями, образуя петли и извиваясь, словом, в таком виде, в котором питон сбросил ее. Каа очень любезно поддерживал широкие обнаженные плечи Маугли и, таким образом, юноша отдыхал в удобном живом кресле.

  

  - Она совершенна, вполне совершенна; совершенны даже чешуйки, покрывающие глаза, - тихо произнес Маугли, играя старой кожей змеи. - Как странно, думается мне, видеть у своих ног покров со своей головы.

  

  - Да, но у меня нет ног, - заметил Каа. - И так как сбрасывание кожи в обычаях всего моего племени, я не нахожу это странным. А разве твоя кожа никогда не делается старой и жесткой?

  

  - В таких случаях я иду и купаюсь, Плоскоголовый; впрочем, в сильную жару я несколько раз желал без боли содрать с себя кожу и бегать по лесу без нее.

  

  - Я и купаюсь и снимаю кожу. Ну, какой вид у моей новой одежды?

  

  Маугли провел рукой по коричневым ромбам на спине огромной змеи.

  

  - У черепахи спина тверже, но не такая яркая, - произнес он тоном судьи. - Лягушка, моя тезка, ярче, но не такая твердая. Твоя кожа прекрасна на взгляд; пятна на ней напоминают пятнышки на лепестках лилии.

  

  - Ей нужна вода. Новая кожа принимает настоящие оттенки только после первого купания. Выкупаемся!

  

  - Я отнесу тебя, - сказал Маугли, со смехом наклонился, чтобы поднять среднюю часть огромного тела Каа, и обнял питона в том месте, где он был особенно толст. С таким же успехом человек мог стараться поднять двухфутовую водопроводную магистраль. Каа лежал неподвижно, спокойно отдуваясь и забавляясь при виде усилий Маугли. И началась их обычная вечерняя игра: юноша в полном расцвете молодости, питон в своем богатом новом наряде стали друг против друга для борьбы, для испытания верности глаза и силы. Понятно, если бы Каа не сдерживался, он мог бы раздавить дюжину Маугли, но он играл осторожно, не затрачивая и десятой доли своей мощи. С тех пор как Маугли достаточно окреп, чтобы выносить неосторожное обращение, Каа научил его этой игре, которая придавала телу юноши больше гибкости, чем что-либо другое. Иногда кольца Каа обвивали Маугли почти до самой шеи, и юноша силился высвободить одну свою руку, чтобы схватить огромную змею за горло; когда Каа ослаблял свое пожатие, Маугли старался своими быстрыми ногами сдавить его огромный хвост, который откидывался, чтобы нащупать скалу или пень. Они покачивались взад и вперед, голова к голове, каждый ожидая подходящего мгновения, потом красивая, точно иссеченная резцом скульптора группа таяла, исчезала в вихре черно-желтых колец, взметавшихся ног и рук и снова поднималась.

  

  - Вот, вот, вот, - говорил Каа, нанося "фальшивые удары" головой с такой скоростью, что даже быстрая рука Маугли не могла их отбивать. - Смотри! Я попадаю сюда, Маленький Брат! Сюда и сюда! Разве твои руки онемели? Опять сюда!

  

  Игра всегда кончалась одним и тем же образом: прямым сильным ударом головы питона, от которого юноша, переворачиваясь, далеко отлетал. Маугли никак не мог научиться спасаться от молниеносного нападения змеи и, по словам Каа, ему не стоило даже стараться.

  

  - Хорошей охоты, - по обыкновению коротко прошипел Каа.

  

  Маугли, задыхаясь и смеясь, упал ярдах в двадцати от питона. Он поднялся с полными горстями травы и пошел к любимому месту купанья старой мудрой змеи. Это был глубокий, черный как смола, естественный пруд, окруженный камнями и очень живописно украшенный утонувшими в нем древесными стволами. Маугли, по обычаям джунглей, бесшумно кинулся в воду, нырнул, вынырнул; опять-таки без звука повернулся на спину, положив руки под голову; стал наблюдать, как над скалами поднималась луна, и разбивать ее отражение пальцами ног. Ромбическая голова Каа разрезала водную поверхность как бритва, вынырнула и опустилась на плечо юноши. Они оба лежали неподвижно, с наслаждением упиваясь прохладой воды.

  

  - Это очень приятно, - наконец сонным голосом сказал Маугли. - Как я помню, в этот час люди ложатся на жесткие штуки из дерева в своих глиняных ловушках, закрываются от чистого ветра, натягивают грязные ткани на свои отяжелевшие головы и неприятно поют носами. Нет, в джунглях гораздо лучше.

  

  С большого камня быстро сползла кобра, напилась, прошипела: "Хорошей охоты", и уползла.

  

  - Сеш! - сказал Каа, по-видимому внезапно вспомнил о чем-то. - Итак, в джунглях есть все, что тебе нужно, Маленький Брат?

  

  - Не все, - со смехом сказал Маугли, - в противном случае в зарослях постоянно появлялся бы Шер Хан, которого я убивал бы раз в каждую луну. Теперь я мог бы убить его собственными руками, без помощи буйволов. Кроме того, в середине дождей я иногда желал видеть солнце, а в разгар лета хотел... чтобы солнце застилалось дождями. Когда я бывал голоден, мне хотелось убить козла; иногда, убив козла, я жалел, что это не олень, а убив оленя, мне хотелось, чтобы он превратился в нильгау. Но ведь то же чувствуем все мы.

  

  - А других желаний у тебя нет? - спросил огромный питон.

  

  - Чего же еще я могу желать? У меня есть джунгли, и все меня любят. Что же еще может скрываться между восходом и закатом?

  

  - А ведь кобра сказала... - начал Каа.

  

  - Какая кобра? Та, которая пила здесь, ничего не сказала. Она охотилась.

  

  - Нет, другая.

  

  - А разве у тебя много дел с Ядовитым Народом? Я всегда сторонюсь их. В своих передних зубах они несут смерть, и это нехорошо, потому что змеи так малы. Но с какой же широкой шеей разговаривал ты?

  

  Каа медленно повернулся в воде, как пароход в море.

  

  - Три или четыре луны тому назад, - сказал он, - я охотился на Холодных Логовищах, - вероятно, ты не забыл это место? Существо, которое я преследовал, с визгом пронеслось мимо бассейнов к дому, стену которого я однажды разбил ради тебя, и убежало в подземелье.

  

  - Да ведь население Холодных Логовищ не живет в норах, - заметил Маугли, знавший, что Каа говорит о Народе Обезьян.

  

  - Это существо не жило под землей; оно просто хотело сохранить жизнь, - ответил Каа, высовывая свой дрожащий язык. - Оно побежало по очень длинному подземному ходу. Я пустился за ним, убил его, потом заснул. Когда же проснулся, пополз дальше.

  

  - Под землей?

  

  - Именно, и наконец натолкнулся на Белый Капюшон - белую кобру; он тотчас заговорил о вещах, которых я не знал, и показал мне многое, никогда не виданное мною.

  

  - Новую дичь? Было ли тебе приятно охотиться?- сказав это, Маугли быстро повернулся на бок.

  

  - Я увидел совсем не дичь и переломал бы все свои зубы. Белая кобра сказала мне, что человек (по-видимому, она знает это племя), что человек отдал бы свое дыхание за то, чтобы только раз взглянуть на вещи, скрытые под землей?

  

  - Посмотрим, - заметил Маугли, - теперь я вспоминаю, что и я когда-то был человеком.

  

  - Не спеши, не спеши. Поспешность погубила Желтую Змею, которая поглотила солнце. Мы говорили с белой коброй, и я упомянул о тебе, назвав тебя человеком. Тогда Белый Капюшон (он так же стар, как джунгли) сказал: "Давно я не видывал людей. Пусть он придет и посмотрит на все эти вещи; ведь за каждую из них многие люди готовы были бы умереть".

  

  - Нет, это, наверно, какая-нибудь дичь. Ядовитый Народ никогда не говорит нам, когда узнает о дичи. Их племя не любезно.

  

  - Это не дичь, это... это... я не умею объяснить тебе, что это такое.

  

  - Так пойдем. Я никогда не видал белой кобры; мне хочется также посмотреть на все остальное. Белый Капюшон убил их?

  

  - Все это не живые вещи, и он говорит, что охраняет их.

  

  - Ага! Как волк стоит над мясом, которое он унес в свое логово. Идем же.

  

  Маугли поплыл к берегу, повалялся в траве, чтобы высушиться, потом оба пустились к Холодным Логовищам, к покинутому городу, о котором вы, может быть, слышали. Маугли не боялся больше Обезьяньего Народа; зато обезьяны приходили в ужас при одном взгляде на Маугли. Но в это время все их племена странствовали по джунглям, и лунный свет заливал пустые и молчаливые Холодные Логовища. Каа прополз к развалинам беседки, которая стояла на террасе, скользнул по обломкам и спустился по сильно разрушенной лестнице, которая из середины маленького строения вела в подземелье. Маугли произнес Змеиные Слова: "Мы одной крови, вы и я", опустился на четвереньки и двинулся за питоном. Долго ползли они по слегка покатому туннелю, который несколько раз поворачивал и изгибался, наконец достигли места, где корень какого-то большого дерева, вздымавшегося на тридцать футов над землей, выдавил в стене громадный камень. Питон и Маугли пробрались через этот пролом и очутились в обширном подземелье. В него сочился слабый свет через отверстия, проломленные в крыше тоже корнями.

  

  - Славная берлога, - сказал Маугли, поднимаясь на ноги. - Но она так далеко, что в нее нельзя приходить каждый день. Ну, чем тут любоваться?

  

  - Разве я ничто? - прозвучал голос в середине подземелья, и Маугли увидел, что там зашевелилось что-то белое.

  

  Мало-помалу перед ним поднялась такая огромная кобра, каких он еще никогда не видал. Это была змея почти в восемь футов длины, которая от постоянного пребывания в темноте побелела, как слоновая кость. Даже очковый знак на ее раздутой шее стал бледно-желтым. Глаза белой кобры были красны, как рубины, и вся она казалась странной и удивительной.

  

  - Хорошей охоты, - сказал Маугли. Он говорил вежливо, но держал под рукой нож, с которым никогда не расставался.

  

  - Что скажете о городе? - спросила белая кобра, не отвечая на приветствие. - Что делается в большом, обнесенном стенами городе, в городе с сотней слонов, с двадцатью тысячами лошадей и с бесчисленным количеством скота, в городе короля двадцати королей? Здесь, под землей, я начинаю глохнуть, и уже давно не слышала звуков их военных гонгов.

  

  - Над нашими головами джунгли, - ответил Маугли. - Из слонов я знаком только с Хати и его сыновьями, а Багира убила всех лошадей в одной деревне и... что такое король?

  

  - Я уже говорил тебе, - мягко сказал кобре Каа, - я четыре луны тому назад говорил тебе, что города больше не существует.

  

  - Город, великий город в лесу, город, ворота которого охраняют королевские башни, никогда не исчезнет. Люди выстроили его раньше, чем лопнуло то яйцо, из которого вылупился отец моего отца, и он будет стоять, когда сыновья моего сына сделаются такими же белыми, как я. Саломдхи, сын Чандрабижды, сына Виейджи, сына Иегасури, выстроил его во времена Баппа Раваля. А вы чьи?

  

  - Напрасно шли мы по этому следу, - заметил Маугли, обращаясь к Каа. - Я не понимаю, что он говорит.

  

  - Я тоже. Белый Капюшон очень стар. Отец Кобр, кругом только джунгли, как это было в самом начале.

  

  - Так кто же он? - сказала белая змея. - Он сидит передо мной, не боится, не знает, что такое король, и человечьими губами говорит на нашем наречии. Кто он, создание с ножом и с языком змеи?

  

  - Меня зовут Маугли, - был ответ. - Я из джунглей. Волки - мое племя, а питон Каа - мой брат. Отец Кобр, кто ты?

  

  - Я - страж королевского сокровища. Куррун Раджа выстроил надо мною каменный свод в те дни, когда кожа моя была темна, и я мог приносить смерть приходившим сюда для кражи. Сквозь камни опустили сокровище, и я слышал пение браминов, моих повелителей.

  

  "Гм, - пробормотал про себя Маугли. - Там, среди людей, я имел дело с одним брамином, и знаю то, что знаю. Раз в дело замешан брамин, быть беде".

  

  - С тех пор, как я вполз сюда, пять раз отодвигали этот камень, и сокровище все возрастало; из него не брали ничего. Нигде в мире нет таких богатств! Это сокровища ста королей. Но прошло много-много времени с тех пор, как в последний раз подняли камень, и, я думаю, мой город забыл о богатствах.

  

  - Города больше нет. Посмотри вверх. Там только корни больших деревьев. Они раздвигают камни. А ты знаешь, деревья и люди не уживаются вместе, - настойчиво повторил Каа.

  

  - Раза два-три люди приходили сюда, - свирепо ответила белая кобра, - но они молчали, пока я не подкрадывалась к ним в темноте; тогда они начинали кричать; впрочем, кричали недолго. А вы, человек и змея, пришли ко мне, лжете и хотите уверить меня, будто города больше нет, будто мне незачем охранять сокровище. Люди мало изменяются с годами. Я же не изменяюсь никогда. Пока камень не будет поднят, пока в подземелье не спустятся брамины с хорошо знакомой мне песней, пока они не напоят меня теплым молоком и не выведут снова на свет, я, я, я, только я, страж королевского сокровища! По вашим словам, город умер и сюда проникли корни деревьев? Наклонитесь же и возьмите все, что вам угодно. На земле нет сокровищ равных этим. Человек со змеиным языком, если ты выйдешь из подземелья живым той дорогой, по которой вошел сюда, короли будут твоими слугами.

  

  - Опять все передо мной запуталось, - холодно сказал Маугли. - Неужели какой-нибудь взбесившийся шакал проник так глубоко под землю и укусил белую кобру? Она, конечно, сошла с ума. Белый Капюшон, Отец Кобр, я не вижу здесь ничего, что стоило бы унести.

  

  - Клянусь богами Солнца и Луны, у него смертельное безумие, - прошипела кобра. - Прежде чем твои глаза сомкнутся, я окажу тебе милость; посмотри сюда, созерцай то, чего не видывал ни один человек.

  

  - Тот, кто в джунглях говорит с Маугли о покровительстве или милости, - сквозь зубы сказал юноша, - поступает неумно; но мне известно, что в темноте все меняется. Если тебе угодно, я посмотрю.

  

  Широко раскрыв глаза, он обвел взглядом подземелье, нагнулся и поднял с пола пригоршню чего-то блестящего.

  

  - Ого, - сказал Маугли. - Это походит на те штуки, которыми люди, бывало, играли в людской стае; только эти желтые, а те были коричневые.

  

  Он бросил деньги и сделал шаг вперед. Золотые и серебряные монеты покрывали весь пол подземелья слоем в пять-шесть футов. Первоначально деньги принесли в мешках, но с течением времени они высыпались через истлевший холст и раскатились по всей подземной комнате, как рассыпается прибрежный песок. На монетах, среди монет, выдаваясь из-под них, как корабельные обломки из-под песка, виднелись осыпанные драгоценными камнями серебряные слоновые королевские башни, покрытые пластинками кованого золота, изукрашенные рубинами и бирюзой. Там и сям стояли и лежали отделанные серебром и эмалью паланкины с яшмовыми столбиками и янтарными кольцами для занавесей; золотые подсвечники, увешанные просверленными изумрудами, которые дрожали на их разветвлениях; изображения забытых божеств, отлитые из серебра и с глазами из драгоценных камней; инкрустированные золотом стальные кольчуги, окаймленные бахромой из истлевшего, почерневшего жемчуга; шлемы с наконечниками и украшениями из рубинов, красных как кровь; лакированные щиты из панциря черепахи и кожи носорога, инкрустированные и окованные чистым золотом с изумрудами по краям. Груды мечей с осыпанными бриллиантами эфесами; драгоценные кинжалы и охотничьи ножи; золотые жертвенные чаши и ковши; переносные жертвенники, устаревшей формы; яшмовые кубки и браслеты; курильницы для ароматов; гребни; сосуды для духов, красной краски для волос и для глазной пудры - все из чеканного золота; кольца для продевания в ноздри; браслеты, которые носят выше локтей; головные обручи, кольца для пальцев и пояса - все в бесчисленном количестве; кушаки в семь пальцев ширины, покрытые четырехугольными гранеными бриллиантами и рубинами; деревянные лари с тройной железной обшивкой, в которых дерево истлело, обнажив груды нешлифованных сапфиров, опалов, кошачьего глаза, рубинов, алмазов, изумрудов и гранатов.

  

  Белая кобра сказала правду. Невозможно было оценить сокровища, которые собирались в течение многих веков, благодаря войне, грабежу, торговле и налогам. Одним монетам цены не было, не принимая в расчет драгоценных камней, общий же вес золота и серебра, вероятно, достигал двухсот-трехсот тонн. Каждый туземный правитель наших дней, как бы ни был он беден, всегда имеет сокровища и постоянно увеличивает их. Правда, иногда через большие промежутки времени тот или другой образованный принц отправляет в Калькутту сорок или пятьдесят фургонов серебра с тем, чтобы оно было обменено на правительственные бумаги; чаще же магараджи хранят свои богатства и никому не заикаются о них. Маугли, естественно, не понимал значения всех этих вещей. Его немного заинтересовали ножи, но так как все они оказались легче его собственного, он побросал их. Наконец, юноша нашел нечто истинно привлекательное для себя, лежавшее перед слоновой палаткой и полузакрытое монетами. Это был трехфутовый анкас (палка карнака), который походил на маленький лодочный багор. Его верхушка состояла из одного круглого блестящего рубина; ниже набалдашник был сплошь усеян необработанной бирюзой, и руке было удобно сжимать его. Еще ниже виднелся яшмовый обод, по которому бежал рисунок: гирлянда с изумрудными листиками и рубиновыми цветами; те и другие были вкраплены в зеленый камень. Остальная часть рукоятки состояла из куска чистой слоновой кости; конец же анкаса, острие и крюк были сделаны из стали с золотой инкрустацией, изображавшей охоту на слонов. Вот именно эти-то рисунки и привлекли Маугли, так как он увидел, что они имеют какое-то отношение к его другу Хати Молчаливому.

  

  Белая кобра все время следила за ним.

  

  - Разве из-за этого не стоит умереть? - спросила змея. - Разве это не милость, оказанная тебе?

  

  - Не понимаю, - сказал Маугли. - Все эти вещи, твердые, холодные, непригодные для еды. А вот это, - он поднял анкас, - я хотел бы унести с собой, чтобы посмотреть на солнце. По твоим словам, это все твое. Дай мне эту вещь, а я принесу тебе лягушек.

  

  Белая кобра вздрогнула от злобного восхищения.

  

  - Конечно, я дам тебе анкас, - сказала она. - Все это твое... твое, пока ты здесь.

  

  - Да я сейчас ухожу. Здесь темно и холодно, и я хочу унести в джунгли вещь с шипом терновника на конце.

  

  - Посмотри под ноги! Что это?

  

  Маугли поднял что-то белое и гладкое.

  

  - Это кость человеческого черепа, - спокойно заметил он. - А вот и еще две.

  

  - Много лет тому назад они пришли сюда за сокровищем. Я поговорила с ними в темноте, и они безмолвно легли на землю.

  

  - Но зачем мне то, что ты называешь сокровищем? Если ты дашь мне анкас, это будет хорошей охотой. Не дашь - охота все равно будет хороша. Я не дерусь с Ядовитым Народом, и меня научили Великим Словам твоего племени.

  

  - Здесь только одно великое слово - мое!

  

  Каа кинулся вперед; его глаза горели.

  

  - Кто просил меня привести человека, - прошипел он.

  

  - Конечно, я, - сказала старая кобра. - Давно мои глаза не видали человека, а этот человек говорит по-нашему.

  

  - Но об убийстве не было речи. Могу ли я вернуться в джунгли и рассказать, что я повел его на смерть? - спросил Каа.

  

  - Я не говорю о смерти раньше времени. Что же касается до того, уйдешь ты или не уйдешь, видишь, в стене есть отверстие? Тише ты, толстый поедатель обезьян! Стоит мне коснуться твоей шеи, и джунгли не увидят тебя. Сюда никогда не приходил человек, который уходил бы, продолжая дышать. Я страж сокровища короля города.

  

  - Ах ты, белый червь, живущий в темноте! Повторяю: на свете нет больше ни города, ни его короля! Над нами джунгли! - закричал Каа.

  

  - Но сокровище все еще здесь. Однако вот что можно сделать. Погоди немного, Каа, питон скал, пусть мальчишка порезвится. Здесь достаточно места. Жизнь хороша. Побегай немного взад и вперед, мальчик.

  

  Маугли спокойно положил руку на голову Каа.

  

  - Это белое существо всегда имело дело с людьми из людской стаи и не знает меня, - прошептал он. - Оно само просило "этого". Доставим ему удовольствие.

  

  Маугли стоял, опустив острие анкаса, внезапно бросил его, палка упала ниже капюшона большой змеи и пригвоздила ее к полу. Каа с быстротой вспышки кинулся на извивающееся тело кобры и прижал к полу ее всю, начиная от капюшона шеи до хвоста. Красные глаза горели, и шесть свободных дюймов головы яростно двигались вправо и влево.

  

  - Убей, - сказал Каа, когда рука Маугли взялась за нож.

  

  - Нет, - сказал юноша, обнажая лезвие, - я буду убивать только ради еды. Но смотри, Каа. Он сжал пальцами змею ниже капюшона, лезвием ножа открыл ее рот и показал питону, что ужасные ядовитые клыки верхней челюсти кобры, совсем черные и истлевшие, торчали в десне. Белая кобра от старости потеряла ядовитые железы, как это всегда бывает с дряхлыми змеями.

  

  - Туу! Истлевший Пень, - назвал кобру Маугли. Движением руки он посоветовал Каа отползти, поднял анкас и освободил белую змею.

  

  - Для королевского сокровища нужен новый страж, - торжественным тоном сказал Маугли. - Ты, Иссохший Пень, поступил нехорошо. Побегай взад и вперед, Сухой Пень!

  

  - О, как мне стыдно. Убей меня! - прошипела белая кобра.

  

  - Здесь слишком много говорилось о смерти. Теперь мы уйдем. Я возьму с собой острую вещь, Туу, потому что я боролся и победил тебя.

  

  - Так смотри же, чтобы эта вещь не убила тебя в конце концов. Это смерть! Помни, это смерть! Эта вещь может убить всех людей моего города. Недолго пробудет она у тебя, человек джунглей; не пробудет она долго также у того, кто ее возьмет позже. Люди будут убивать, убивать, убивать из-за нее. Моя сила иссякла, но анкас исполнит мое дело. Это смерть! Это смерть! Это смерть!

  

  Маугли прополз в туннель через отверстие, в последний раз оглянулся и увидел белую кобру; она с бешенством кусала своими безвредными зубами застывшие золотые лица божеств, которые лежали на полу, и ожесточенно шипела: это - смерть!

  

  Питон и Маугли с удовольствием выбрались на свет: когда они вернулись в свои джунгли, Маугли покачал анкасом в вечернем свете и при виде его блеска остался почти так же доволен, как, бывало, находя новые цветы, которые мог вплести в свои волосы.

  

  - Это блестит ярче глаз Багиры, - с восторгом заметил он, вращая рубином, - я покажу ей странную вещь. Но что хотел сказать Туу, Сухой Пень, говоря о смерти?

  

  - Не знаю. Ах, до самого кончика хвоста я переполнен сожалением о том, что белая кобра не почувствовала твоего ножа. В этих Холодных Логовищах всегда случается что-нибудь дурное, все равно на земле или под землей! Но теперь я проголодался. Идешь ты со мной на охоту? - спросил Каа.

  

  - Нет, Багира должна посмотреть на эту добычу удачной охоты! - И Маугли запрыгал прочь, размахивая большим анкасом и время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться им. Наконец, он пришел в ту часть джунглей, где обыкновенно охотилась Багира, и застал ее подле воды; черная пантера пила после еды. Маугли рассказывал ей о всех своих приключениях; Багира внимательно слушала и временами нюхала анкас. Когда Маугли повторил ей последние слова Белого Капюшона, пантера одобрительно замурлыкала.

  

  - Что же, в сущности, хотела сказать белая кобра? - поспешно спросил ее Маугли.

  

  - Я родилась в клетке королевского зверинца в Удейпуре, я долго жила среди людей, и, конечно, мне известно кое-что о человеке. Очень многие люди охотно убили бы трижды в одну ночь, чтобы получить вот этот красный камень.

  

  - Но ведь от этого камня палка гораздо тяжелее? Мой маленький блестящий нож лучше, и посмотри: красный камень не годится для еды. Почему же они стали бы убивать друг друга из-за него?

  

  - Маугли, иди и ложись спать. Ты жил между людьми, а между тем...

  

  - Вспоминаю! Люди убивают потому, что они не охотятся; убивают для развлечения и ради удовольствия. Не засыпай, Багира. Скажи, для чего была сделана эта вещь с острым шипом на конце?

  

  Багира приподняла веки (ей очень хотелось спать), и ее глаза насмешливо заблистали.

  

  - Палку сделали люди, чтобы бить ею головы сыновей Хати; эта штучка колола их до крови. Я видывала, как это случалось на улицах Удейпура перед нашими клетками. Красноглазая колючка попробовала крови многих слонов, подобных Хати.

  

  - Зачем же люди вонзают такие шипы в головы слонов?

  

  - Это делается, когда их учат Закону Человека. У людей нет ни когтей, ни зубов; вот они и делают такие вещи... и еще худшие.

  

  - Как только подойдешь к людям или хотя бы к вещам, сделанным людьми, - непременно слышишь о крови, - с отвращением заметил Маугли. Тяжелый анкас немного надоел ему. - Знай я все, что ты мне сказала, я не взял бы этой колючки. Сперва я видел кровь Мессуа на веревках, а здесь кровь Хати. Мне больше этого не нужно. Смотри!

  

  Анкас, сверкая, отлетел, описал в воздухе дугу и на расстоянии тридцати ярдов от Маугли исчез между деревьями.

  

  - Итак, мои руки чисты от смерти, - проговорил Маугли, вытирая ладони о свежую влажную землю. - Старый Пень сказал, что смерть пойдет за мною. Он белый, старый, сумасшедший, Истлевший Пень!

  

  - Белый он или черный, жизнь здесь или смерть, а я засну, Маленький Брат. Я не могу всю ночь охотиться и целый день выть, как делают некоторые.