Киплинг Джозеф Редьярд - Самая удивительная повесть в мире и другие рассказы

n="justify">  

  Перепуганный солдат поднялся с земли и стал объяснять, что его лошадь споткнулась о маленький холмик из камней, какие складывают на месте убийства человека. Но никто и не требовал объяснения. Вслед за ним споткнулся и огромный австралийский скакун майора, и вся колонна остановилась перед чем-то, что было похоже на большое кладбище, состоявшее из сложенных из камешков холмиков, высотой около двух футов каждый. Мы ничего не знаем о действиях эскадрона. Люди говорили, что они напоминали кадриль верхом на лошадях, но без дирижера и без музыки; но наконец лошади, расстроив ряды, выбрались - каждая отдельно - на дорогу в стороне от кладбища с холмиками, и здесь весь эскадрон заново перестроился в нескольких ярдах выше кладбища по склону горы. Но тут, по словам лейтенанта Галлея, который рассказывал мне об этом случае, произошла вторая сцена, очень похожая на только что описанную. Майор и Картер настаивали на том, что не все люди собрались вместе и что некоторые остались еще на кладбище, откуда доносился звон оружия и грохот лошадей, спотыкавшихся среди холмиков над умершими людьми. Лейтенант Галлей еще раз сделал перекличку своим людям и решил ждать, что будет дальше. Позже он говорил:

  

  - Я плохо понимал, что происходит, да и не особенно тревожился. Шум падения солдата был так силен, что мог разбудить половину населения гор, и я готов был поклясться, что за нами гонится целый полк, и притом с таким шумом, от которого мог проснуться весь Афганистан. Я ожидал всего, но ничего не случилось.

  

  Самым загадочным в этом ночном деле было ночное молчание на горе. Все знали, что Гулла Кутта Мулла имел свои сторожевые башни с внешней стороны горы, и все ожидали, что оттуда откроют огонь. Когда же ничего не произошло, решили, что это шум дождя заглушил стук копыт лошадей, и возблагодарили Провидение.

  

  Наконец, майор согласился с тем, что, во-первых, никто из людей не остался позади, и, во-вторых, никакой кавалерийский полк не преследовал их с тыла. Настроение людей было испорчено, лошади взмылены и неспокойны, и все молились в душе о том, чтобы поскорее наступил рассвет.

  

  Спешившись, люди стали подниматься в гору, заботливо ведя лошадей на поводу. Но, прежде чем они успели одолеть подъем, сзади послышались удары грома, которые прокатились среди невысоких холмов, заглушая все звуки, - не громче пушечных выстрелов. Первая вспышка молнии осветила обнаженные склоны горы с ее голубовато-свинцовым гребнем, упиравшимся в темное небо, тонкую сетку дождя и влево, на расстоянии нескольких ярдов, афганскую сторожевую башню, двухэтажную, построенную из камня, с лестницей, приставленной прямо к верхнему этажу. Теперь лестница была поднята, и какой-то человек с ружьем выглядывал из окна.

  

  Когда затихли раскаты грома, голос из башни крикнул:

  

  - Кто идет?

  

  Кавалерия была совершенно спокойна, только каждый солдат взял ружье на прицел и остановился около своей лошади. Голос крикнул еще раз: "Кто идет?" - и затем очень громко: "Братья, ударьте тревогу!"

  

  Тут уж каждый кавалерист скорее умер бы в своих длинных сапогах, чем попросил бы пощады; но факт то, что после второго оклика, в ответ на него, послышался умоляющий крик: "Марф каро! Марф каро!" - что значит: "Пощадите, пощадите нас!" И этот крик исходил из рядов карабкавшегося по склону полка.

  

  Кавалерия онемела от изумления, и люди стали шептаться между собой: "Мир Хан, это ты говоришь? Абдулла, не ты ли это кричал?" Лейтенант Галлей стоял подле своего скакуна и ждал. Пока никто не стрелял, он был доволен. Следующая вспышка молнии осветила лошадей с вздымавшимися боками, с мотавшимися головами и людей с выпученными от ужаса глазами, озиравшимися по сторонам. С левой стороны виднелась башня, но в окне ее уже не видно было головы человека, и тяжелый железный ставень, от которого отскочила бы всякая ружейная пуля, был захлопнут.

  

  - Вперед, ребята! - сказал майор. - Мы должны во что бы то ни стало взобраться наверх.

  

  Эскадрон стал снова карабкаться в гору, причем лошади мотали головами, и люди тянули их за повод, а из-под копыт лошадей осыпались мелкие камни и сверкали искры. Лейтенант Галлей уверял меня, что он никогда в жизни не слышал такого шума, производимого одним только эскадроном. Они шли так, объяснял он мне, как будто у каждой лошади было восемь ног, и к ней была привязана сзади еще другая лошадь. Но и тут башня хранила полное молчание. Наконец, выбившиеся из сил люди вскарабкались на вершину горы; оттуда открывалась темная бездна, на дне которой был Берзунд. Ослабив подпруги, отпустив мундштуки и поправив седла, солдаты расположились среди камней. Теперь, что бы ни случилось, высота была в их руках.

  

  В это время гром затих, дождь перестал падать, и мягкая густая тьма зимней ночи покрыла их всех. Теперь слышен был только шум падающей воды в нижних ущельях; повсюду царила глубокая тишина. Вдруг они услышали стук отворяющегося ставня на сторожевой башне, которая была теперь ниже их, и голос часового произнес:

  

  - О, Хафиз Улла!

  

  И эхо подхватило этот зов: ла-ла-ла! В ответ на это раздался голос из второй сторожевой башни, скрытой за поворотом горы:

  

  - В чем дело, Шабхаз Хан?

  

  Шабхаз Хан закричал высоким протяжным голосом горца:

  

  - Ты видел?

  

  Другой отвечал:

  

  - Видел. Спаси нас Бог от всяких злых духов!

  

  Наступило молчание, и затем голос произнес:

  

  - Хафиз Улла, я один. Приди ко мне!

  

  - Шабхаз Хан, я тоже один, но я не смею оставить свой пост!

  

  - Это ложь, ты просто боишься!

  

  Последовала долгая пауза и затем ответ:

  

  - Да, я боюсь. Молчи и ты. Теперь они внизу, под нами. Молись Богу и спи!

  

  Солдаты слушали их и удивлялись, потому что не могли понять, кто, кроме земли и камней, мог находиться ниже сторожевых башен.

  

  Шабхаз Хан заговорил снова:

  

  - Они под нами. Я вижу их.

  

  - Ради самого Бога, приди ко мне, Хафиз Улла! Мой отец убил десятерых из них. Приди ко мне!

  

  Хафиз Улла закричал громким голосом:

  

  - Мой неповинен в их крови. Слушайте, вы, ночные люди, ни отец мой, ни родственники мои неповинны в этом грехе! Прими заслуженное наказание, Шабхаз Хан!

  

  - Надо, чтобы кто-нибудь унял этих двух молодцов, перекликающихся там, как петухи, - сказал лейтенант Галлей, дрожа от холода под скалой.

  

  Он только что повернулся, чтобы подставить дождю другой бок, как с горы свалился бородатый, длинноволосый, скверно пахнущий афганец и попал прямо к нему в объятия. Галлей сел на него и воткнул рукоятку своей сабли в его глотку, насколько только она смогла войти.

  

  - Если будешь кричать, я тебя убью, - весело сказал он.

  

  Человек был перепуган до смерти. Он лежал, весь дрожа и глухо стеная. Тогда Галлей вынул рукоятку сабли из его рта, но и тут он не сразу заговорил, а сначала схватил руку Галлея и ощупал ее, от локтя до кисти.

  

  - Риссала! Мертвый Риссала! - прошептал он. - Он тут, внизу!

  

  - Нет, не мертный, а очень живой Риссала, и он здесь, наверху, - сказал Галлей, связывая ремнем от уздечки руки человека. - Почему вы так сглупили там, в башнях, и пропустили нас?

  

  - Долина полна мертвых, - сказал афганец. - Лучше попасть в руки англичан, чем к мертвецам. Они ходят взад и вперед там, внизу. Я видел их, когда была молния.

  

  Он оправился понемногу и сказал шепотом, потому что пистолет Галлея был приставлен к его животу:

  

  - Что же это значит? Ведь теперь между нами нет войны, и Мулла убьет меня за то, что я пропустил вас!

  

  - Будь спокоен, - отвечал Галлей, - мы пришли, чтобы убить Муллу, если Богу будет угодно. Он слишком отрастил свои зубы. Тебе не причинят никакого вреда, если только при дневном свете не окажется, что ты один из тех, кому нужна виселица. Но что это за россказни о полке мертвецов?

  

  - Я убиваю только по эту сторону границы, - сказал человек, видимо безмерно обрадованный. - Полк мертвецов там внизу. Он должен был пройти вон там. Их четыреста человек на лошадях, и они все время путаются среди своих собственных могил, тех вон холмиков из камней. Все они мертвые, это мы их убили.

  

  - Фью! - присвистнул Галлей. - Теперь я понимаю, почему я ругал Картера, а майор ругал меня. Четыреста сабель, каково? Неудивительно, если мы думали, что у нас в полку прибавилось много лишних людей. Куррук Шах, - прошептал он пожилому туземному офицеру, который лежал в нескольких шагах от него. - Слышал ты историю мертвого Риссалы в этих горах?

  

  - Еще бы не слышал! - оскалив зубы, со смехом отозвался Куррук Шах. - Иначе почему бы я, двадцать семь лет прослуживший королеве и убивший немало этих горных собак, громко просил пощады, когда молния открыла нас часовым на башне? Когда я был еще молодым человеком, я видел избиение в долине Шеор Кот, что внизу под нами, и я знаю, как сложилась эта история. Но как могут духи неверных оказывать влияние на нас, правоверных! Свяжите покрепче руки этой собаке, сахиб. Афганец подобен ужу.

  

  - Но мертвый Риссала, - сказал Галлей, стягивая кисти рук пленника. - Это все - только глупая болтовня. Мертвые останутся мертвыми. Смирно, саг. [Саг - собака.]

  

  Афганец вертелся на месте, стараясь освободиться.

  

  - Мертвые всегда мертвы, и вот почему они бродят по ночам. К чему болтать об этом? Мы - мужчины, и у нас есть собственные глаза и уши. Ты сам можешь видеть и слышать внизу, под горою, - спокойно сказал Куррук Шах.

  

  Галлей долго и внимательно приглядывался и прислушивался. Долина была полна смутных шорохов, как всякая долина в ночное время. Но услышал ли поручик Галлей что-нибудь, кроме обычных звуков, об этом знает только он один, и он никому об этом не рассказывал.

  

  Наконец, перед самым рассветом, с дальней стороны долины взвилась зеленая ракета: это гурки давали знать, что они заняли позицию у входа в ущелье. Справа и слева им отвечала пехота красным огнем, а кавалерия - белым. Афганцы зимой любят поспать подольше, и было уже позднее утро, когда люди Гулла Кутты Муллы начали выходить из своих хором, протирая заспанные глаза. Они увидели людей в зеленых, красных и коричневых куртках, которые стояли кольцом вокруг кратера деревни Берзунд, опершись на свои ружья и образуя такую тесную цепь, которую не мог бы прорвать даже волк. Они стали еще сильнее тереть глаза, когда с горы спустился вместе с двумя ординарцами краснощекий молодой человек, не принадлежавший к армии, но являвшийся представителем политического департамента, и постучался в дверь дома Гулла Кутты Муллы; он сказал ему совершенно спокойно, чтобы он вышел и дал связать себя для большего удобства доставки. Тот же самый молодой человек обошел все хижины, слегка ударяя в дверь своей тросточкой, чтобы разбудить их обитателей, и как только они показывались на пороге, их тотчас же связывали, и они поднимали безнадежные взоры к увенчанным высотам, с которых английские солдаты смотрели на них равнодушными глазами.

  

  Только Мулла с бранью и криком пытался вырваться от них, пока солдат, связывавший ему руки, не сказал ему:

  

  - Будет болтать! Почему вы не пришли тогда, когда вам это было приказано, и заставили нас не спать всю ночь? Ах ты, белоголовый старый шут!.. Ты не лучше моего дворника в казармах! Ну, идем же!

  

  Полчаса спустя полк выступил в путь вместе с Муллой и его тринадцатью друзьями.

  

  Озадаченные крестьяне печально смотрели на кучу сломанных ружей и мечей, пытаясь уяснить себе, каким образом они могли так ошибиться относительно долготерпения индийского правительства.

  

  Это было славное дело, очень чисто сработанное, и люди, участвовавшие в нем, получили неофициальную благодарность за свою службу.

  

  Но мне кажется все-таки, что большая доля заслуги в этом деле принадлежит другому полку, имя которого не значится в приказе по бригаде и само существование которого находится под угрозой полного забвения.

  

  

  

  

  Комната стала голубой от дыма трех трубок и сигары. В Индии начался сезон отпусков, и первым плодом его по эту сторону канала был "Тик" Буало из 45-го бенгальского кавалерийского полка, который зашел ко мне после трехлетнего отсутствия поболтать обо всем, что случилось с нами за это время. Судьба, которая отлично все устраивает, послала на ту же самую лестницу и в тот же самый час Инфанта, только что приехавшего из Верхней Бирмы, и они, взглянув вместе с Буало из моего окна, увидели шедшего по улице Невина, служившего незадолго перед тем в полку гурков, который участвовал в экспедиции в Черные Горы. Они крикнули ему, чтобы он зашел к нам, так что вся улица узнала о их желании видеть его у себя, и он пришел. Тогда в моей комнате образовался пандемониум, потому что все мы собрались сюда со всех концов земли; трое из нас были отпущены на каникулы, ни одному из нас не исполнилось еще двадцати пяти лет, и все удовольствия Лондона были к нашим услугам.

  

  Буало уселся на свободный стул, Инфант по праву своей объемистой фигуры занял диван, а Невин, будучи маленького роста, сел, скрестив ноги, на верхнюю полку вращающейся этажерки с книгами, и все мы произнесли: "Кто бы мог подумать это?" и "Что вы делаете здесь?". Когда эти темы были исчерпаны, разговор перешел на более интимную почву. Буало был полон грандиозных планов - завоевать положение военного attache в Петербурге, Невин надеялся попасть в Академию генерального штаба, а Инфант готов был пустить в движение небо и землю и конную гвардию, чтобы только получить назначение при египетской армии.

  

  - К чему это вам нужно? - сказал Невин, вращаясь на этажерке.

  

  - О, тут куча всяких соображений! Разумеется, если вы попадете в полк феллахов, то вам придется туго, но если вас прикомандируют к суданскому полку, то вы будете кататься, как сыр в масле. Во-первых, они великолепные воины, а кроме того, вспомните выгодное центральное положение Египта в предстоящем международном столкновении.

  

  Эти слова имели действие зажженной спички в пороховом погребе. Мы принялись с жаром обсуждать центрально-азиатский вопрос, бросая целые корпуса из Хельмунда в Кашмир с более чем русскою беспечностью. Каждый из собеседников вел войну сообразно своему пониманию, и, когда мы обсудили все подробности Армагеддона, убили всех наших старших офицеров, определили направление каждой дивизии и почти разорвали пополам атлас в попытках объяснить наши теории, Буало пришлось сильно возвысить голос, чтобы быть услышанным в этом гуле:

  

  - Во всяком случае, это будет дьявольская борьба! - сказал он таким тоном, который выносил это убеждение далеко за пределы лестницы.

  

  Невидимый за облаками дыма вошел Вильям Молчаливый.

  

  - Какой-то господин, сэр, хочет вас видеть, - сказал он и исчез, оставив вместо себя не кого иного, как м-ра Евстахия Кливера. Вильям был способен ввести хоть сказочного дракона с таким же пренебрежением к собравшемуся обществу.

  

  - Я... я прошу извинения. Я не знал, что здесь еще кто-нибудь, кроме вас. Я...

  

  Но было бы неприлично позволить м-ру Кливеру уйти ни с чем - это был великий человек. Собеседники не переменили своих поз, потому что всякое передвижение было бы слишком громоздко для маленькой комнаты. Но, увидя его седые волосы, все поднялись на ноги, а когда Инфант услышал его имя, он спросил:

  

  - Это вы... Не вы ли написали книгу под названием "Как было вначале"?

  

  М-р Кливер подтвердил, что он действительно написал эту книгу.

  

  - Тогда... Тогда я не знаю, как благодарить вас, - сказал Инфант, заливаясь румянцем. - Я родился в той стране, которую вы описываете, там живут все мои родные; я читал эту книгу, когда мы стояли в лагере в Хлинедаталоне, и я узнавал в ней каждый сучок и каждый камешек. А язык! Клянусь небом, я испытывал такое чувство, как будто я у себя дома и слышу говор крестьян. Невин, вы ведь читали "Как было вначале"? Буало также читал.

  

  На долю м-ра Кливера досталось столько всяких похвал и в прессе, и в частном кругу, сколько может без вреда для себя переварить один человек; но мне показалось, что неудержимое восхищение, сиявшее в глазах Инфанта, и легкое волнение, происшедшее среди всего общества, приятно тронули его.

  

  - Не желаете ли вы сесть на диван? - сказал Инфант. - Я сяду на стул Буало, а... - тут он взглянул на меня, чтобы напомнить мне о моих обязанностях хозяина.

  

  Но я не спускал глаз с лица новеллиста. Кливер не имел, по-видимому, ни малейшего желания уйти и сел на диван.

  

  Следуя первому великому закону армии, который гласит: "Всякая собственность должна быть общей, кроме денег, а их вам стоит только попросить у первого встречного", Инфант предложил гостю выпить и закурить. Это было самое меньшее, что он мог сделать для гостя, но самая щедрая похвала не могла бы выразить такого глубокого уважения и почтения, какое звучало в простых словах Инфанта, произнесенных из-за высокого бокала: "Скажите, когда, сэр..."

  

  Кливер сказал "когда" и еще гораздо больше этого, потому что он был золотой собеседник, и в том, как он держал себя среди всего этого поклонения, не было и тени самомнения. Молодые люди спросили его о том, когда зародилась его книга и не было ли ему трудно писать ее и как он пришел к своим убеждениям; и он отвечал им с такой же совершенной простотой, с какой его спрашивали. Его большие глаза блестели, он перебирал длинными тонкими пальцами свою большую седую бороду и дергал ее в моменты воодушевления.

  

  Он не мог хорошенько понять молодежь, которая с таким почтением ловила каждое его слово. Белая полоса - след киверного ремня - на скулах и подбородке; молодые, смелые глаза, окруженные легкими морщинами в углах век от необходимости пристально всматриваться вдаль при ярком солнечном сиянии, спокойное, равномерное дыхание и отрывистая неровная речь, вопросы, полные любознательности, приводили его в замешательство. Он мог создавать в своем воображении мужчин и женщин и посылать их в отдаленнейшие концы земного шара, чтобы содействовать их благополучию и удовольствию; он знал все о сельской жизни и мог объяснять ее особенности городским жителям, он знал также сердца многих городских и сельских жителей, но вот уже сорок лет, как он совершенно не встречался с такого рода существами, какими являлись эти субалтерны линейных войск. И он по-своему объяснил это своим молодым слушателям.

  

  - Но как же вы могли узнать нас? - спросил Инфант. - Вы ведь сами видите, вы - нечто совершенно особенное.

  

  Инфант выразил свою мысль скорее тоном, чем словами, но Кливер понял комплимент.

  

  - Мы только "субы", - сказал Невин, - и мне кажется, мы не совсем похожи на тот сорт людей, с которыми вы привыкли встречаться в жизни.

  

  - Это правда, - сказал Кливер, - я жил преимущественно среди людей, которые пишут, рисуют, лепят и тому подобное. У нас свой собственный язык и свои собственные интересы, а внешний мир не особенно волнует нас.

  

  - Это, должно быть, страшно интересно, - заметил Буало. - У нас тоже свой мирок, но он, разумеется, не так интересен, как ваш. Вы знаете всех людей, которые что-нибудь дали обществу, мы же только скитаемся с места на место и ничего не делаем.

  

  - Служба в армии очень потворствует лени, если только вы имеете к ней склонность. Если не надо никуда идти, то незачем и идти, и вы можете отдыхать.

  

  - Или пытаешься достать где-нибудь билет и быть наготове для следующего представления, - со смехом вставил Инфант.

  

  - Что касается меня, - мягко сказал Кливер, - то вся эта идея войны представляется мне такой чуждой и неестественной, такой вульгарной по существу, если можно так выразиться, что мне трудно даже оценить ваши чувства. Но, разумеется, я понимаю, что всякое изменение обычных условий службы в городских гарнизонах должно быть для вас истинным благодеянием судьбы.

  

  Как и многие домоседы-англичане, Кливер был убежден, что процитированная им газетная фраза покрывала собою все обязанности армии, труды которой давали ему возможность спокойно наслаждаться своей разносторонней жизнью. Замечание было не из удачных, потому что Буало как раз только что вернулся с индийской границы, Инфант почти восемнадцать месяцев провел на военном положении, а маленький красноволосый Невин не далее как два месяца тому назад ночевал под звездами с опасностью для жизни. Но ни один из них и не старался оправдаться, пока я не вступился и не объяснил, что все они уже побывали в деле и не привыкли к лени. Кливер не сразу понял меня.

  

  - Побывали в деле? - спросил он. И затем тоном ребенка сказал: - Расскажите мне. Расскажите мне все, что вы знаете об этом.

  

  - Что именно вас интересует? - спросил Инфант, восхищенный тем, что великий человек обратился прямо к нему.

  

  - Великое Небо! Как я могу вам это объяснить, если вы сами не видите! Прежде всего, сколько вам лет?

  

  - В июле исполнится двадцать три, - поспешно ответил Инфант.

  

  Кливер взглядом предложил тот же вопрос другим.

  

  - Мне двадцать четыре, - сказал Невин.

  

  - А мне двадцать два, - сказал Буало.

  

  - И вы все были на войне?

  

  - Да, мы все попробовали ее, а вот Инфант - так уж настоящий ветеран военной службы.

  

  - Он два года работал в Верхней Бирме, - сказал Невин.

  

  - Когда вы говорите "работал", что вы под этим подразумеваете, странные вы люди?

  

  - Объясни, Инфант, - сказал Невин.

  

  - О, это значит вообще поддерживать порядок и, кроме того, гоняться за маленькими даку, то есть за дакоитами... Тут даже нечего и объяснять.

  

  - Заставьте этого молодого левиафана рассказать, - нетерпеливо сказал Кливер.

  

  - Как он может рассказывать? - сказал я. - Он просто делал свое дело, точно так же, как те двое. Разговоры и дело - две вещи разные. И все же, Инфант, от вас требуют повествования.

  

  - Но в каком роде? Я попытаюсь.

  

  - Расскажите о даурах. [Даур - экспедиция войск, сопровождающаяся различными приключениями.] У тебя ведь было множество приключений во время твоих экспедиций, - сказал Невин.

  

  - Но скажите, ради Бога, что это значит? Разве у армии свой собственный язык?

  

  Инфант густо покраснел. Он боялся, что над ним будут смеяться, и, кроме того, он не любил говорить перед людьми другого круга. Но ведь это был автор книги "Как было вначале", а он ждал ответа.

  

  - Все это так ново для меня, - просительно сказал Кливер, - и потом, вы ведь говорили, что вам понравилась моя книга...

  

  Эта форма обращения была понятна Инфанту, и он начал рассказывать, сильно смущаясь и употребляя вследствие этого много грубых простонародных выражений.

  

  - Остановите меня, сэр, если я скажу что-нибудь непонятное для вас. За шесть месяцев до того, как я взял отпуск и уехал из Бирмы, я был в Хлинедаталоне, поблизости от Шанских владений, с шестьюдесятью томми, то есть рядовыми наемниками еще другим субалтерном, на год старше меня. Служба в Бирме - это война субалтернов, а наши силы были разбиты на несколько маленьких отрядов, которые блуждали по всем направлениям в погоне за дакоитами. Дакоиты великолепно проводили время: они, изволите ли видеть, обливали женщин керосином и затем поджигали их, поджигали деревни и распинали мужчин на крестах.

  

  Удивление в глазах Евстахия Кливера все росло. Он совершенно не мог представить себе, что распятие еще существует на земле в какой бы то ни было форме.

  

  - А вам приходилось видеть распятие? - сказал он.

  

  - Разумеется, нет; я бы не допустил этого, если бы видел. Но я видел тела распятых. Дакоиты имеют странную привычку спускать эти трупы на плоту вниз по реке, чтобы показать, что они лежат спиной кверху и наслаждаются жизнью. И вот с такого сорта людьми мне приходилось встречаться.

  

  - Одному? - сказал Кливер. Он понимал, как никто другой, одиночество души, но он никогда не уезжал и за десять миль от своих друзей.

  

  - Со мной были люди, но большая часть отряда была далеко от нас: ближайший пост, откуда я мог получать приказы, был в пятнадцати милях от меня, и я обыкновенно объяснялся с ними при помощи гелиографа; в свою очередь, и они пользовались гелиографом для передачи мне приказов, могу сказать, многочисленных приказов.

  

  - Кто был ваш начальник? - спросил Буало.

  

  - Боундербай-майор. Пукка Боундербай. Более боундер, чем пукка. Он поехал по дороге в Бхамо. Был застрелен или зарезан в прошлом году, - сказал Инфант.

  

  - Что означают эти вставки на иностранном языке? - спросил меня Кливер.

  

  - Профессиональные выражения - подобно языку лоцманов на Миссисипи, - объяснил я. - Он не особенно одобряет своего майора, который умер насильственной смертью. Продолжайте, Инфант.

  

  - Я сказал, что было слишком много приказов. Невозможно было взять Томми [Шуточное название английского солдата.] даже в двухдневный даур, то есть экспедицию, без того, чтобы не получить нагоняй за то, что не взяли отпуска. А между тем вся страна кишела дакоитами. Я обычно высылал солдат вперед на разведку и затем действовал на основании их сообщений. Как только приходил ко мне человек и открывал мне местопребывание какой-нибудь разбойничьей шайки, я брал с собой тридцать человек и некоторое количество пищи и отправлялся на розыски в то время, как другой субалтерн лежал догго в лагере.

  

  - Лежал, позвольте, как он лежал, как вы сказали? - спросил Кливер.

  

  - Лежал догго - значит, отдыхал с остальными тридцатью солдатами. Когда же я возвращался, он брал своих людей и отправлялся делать свое дело.

  

  - Кто это был - он? - спросил Буало.

  

  - Картер Дисей из Аурунгабадского полка. Добрый малый, но слишком уж зуббердэсти. Он тоже ушел от нас. Но не прерывайте же меня.

  

  Кливер беспомощно взглянул на меня.

  

  - Другой субалтерн, - быстро перевел я, - перешел из туземного полка и отличался большим высокомерием. Он сильно страдал от местной лихорадки и умер. Продолжайте, Инфант.

  

  - Спустя некоторое время к нам начали приставать с тем, что мы расходуем людей по ничтожным поводам, и тогда я стал сажать своего сигнальщика под арест, чтобы помешать ему читать гелиотелеграммы. После этого я уходил со своим отрядом и оставлял депешу, которую должны были послать через час после моего выступления из лагеря, что-нибудь вроде этого: "Получил известия, выступаю через час, если не получу приказа остаться". Если приходил приказ вернуться, я не обращал на него внимания. А вернувшись, я клялся, что часы начальника были неверны или что-нибудь в этом роде. Томми наслаждались этой проделкой и... О да, был там один томми, который был настоящим бардом отряда. Он обыкновенно сочинял стихи на все случаи.

  

  - Какого рода стихи? - спросил Кливер.

  

  - Премилые стихи! Томми обыкновенно распевали их громко. Была одна песня с хором, приблизительно такого содержания:

  

  

  Тибо, король Бирмы, поступил очень глупо,

  

  Когда выстроил вражеские войска в боевом порядке,

  

  Он мало считался с тем, что мы из-за дальних морей

  

  Пошлем наши армии в Мандалай.

  

  

  - О, это великолепно, - воскликнул Кливер. - И как удивительно метко сказано! Понятие о полковом барде совершенно ново для меня, но, конечно, это вполне естественно.

  

  - Он пользовался страшной популярностью среди солдат, - сказал Инфант. - Он перекладывал в поэмы все, что только они делали. Это был великий бард. У него всегда была наготове элегия, когда нам удавалось покончить с бохом, т. е. предводителем дакоитов.

  

  - Как же вы приканчивали его? - сказал Кливер.

  

  - О, просто пристреливали его, если он не сдавался сам.

  

  - Вы... Вы могли застрелить человека?

  

  Сдержанный смех трех молодых людей был ответом на этот вопрос, и спрашивающему стало ясно, что жизненный опыт, которого не было у него, а он взвешивал на весах людские души, был дан в удел этим трем молодым людям с такой приятной внешностью. Он обратился к Невину, который вскарабкался на этажерку и сидел на ней, по-прежнему скрестив руки.

  

  - А вы тоже?

  

  - Мне кажется, что да, - мягко сказал Невин. - В Черных Горах он скатывал камни со скалы на мою полуроту и портил нам наше расположение. Я взял у солдата винтовку и вторым выстрелом сбросил его вниз.

  

  - Великое небо! Но как же вы чувствовали себя после этого?

  

  - Страшно хотелось пить и потом... курить.

  

  Кливер взглянул на самого молодого из них - Буало. Уж наверное у этого руки были не запятнаны кровью. Но Буало покачал головой и рассмеялся.

  

  - Продолжайте, Инфант, - сказал он.

  

  - И вы тоже? - спросил Кливер.

  

  - По-видимому, да. Видите ли, со мной дело было так, что я должен был выбрать - убить или быть убитым; и вот я кого-то убил. Я не мог поступить иначе, сэр.

  

  Кливер взглянул на него так, как будто хотел задать еще несколько вопросов, но Инфант, увлекаемый приливом вдохновения, уже заговорил снова.

  

  - Ну вот, в конце концов, мы заслужили репутацию взбалмошных мальчишек, и нам было строжайше запрещено брать с собой томми под каким бы то ни было предлогом. Я не был особенно огорчен, потому что томми - довольно требовательные существа. Они желают жить так, как будто мы находимся все время в казармах. Я питался птицей и варил себе кашу из крупы, но мои томми непременно желали иметь свой фунт свежего мяса, пол-унции того и две унции другого, а если нам случалось пробыть четыре дня в джунглях, они приходили и приставали с табаком. Я говорил им: "Я могу вам дать бирманского табаку, но я не могу держать у себя в рукаве маркитантскую лавочку". Но они с этим не считались. Они желали иметь все деликатесы сезона - и ничуть не смущались требовать их.

  

  - Вы были одни, когда вам приходилось иметь дело с этими людьми? - спросил Кливер, глядя на Инфанта. Им овладели новые мысли, которые, по-видимому, мучили его.

  

  - Разумеется, один, если не считать москитов, они были почти такой же величины, как люди. Когда пришла моя очередь лежать догго, я начал искать, что бы мне делать. Я был в большой дружбе с одним человеком по имени Хиксей, служившим в полиции; это был лучший человек, который когда-либо жил на свете, первоклассный человек!

  

  Кливер одобрительно кивнул головой: он понимал, как надо ценить энтузиазм.

  

  - Между нами была такая крепкая дружба, как между ворами. Под его командой было несколько конных стражников - удалых малых, вооруженных саблями и карабинами. Они ездили верхом на крепких и коренастых бирманских пони с веревочными стременами, на красных седлах и с красными уздечками. Хиксей посылал мне обычно шестерых или восьмерых из них - сущие маленькие дьяволы, сердитые, как горчица. Но они слишком много рассказывали своим женам, и все мои планы раскрывались раньше времени, пока я не придумал назначать им на ночь ложные маршруты, а утром вести их в совершенно ином направлении. Тогда нам удавалось захватить глупого даку до завтрака, и это для него было очень чувствительно. Хлинедаталоне - очень угрюмая страна; сплошные бамбуковые джунгли, среди которых вьются тропинки около четырех футов шириной. Даку знали все эти тропинки и бросались на нас из-за угла, но и конные полицейские знали эти тропинки не хуже самих даку, и мы устраивали на них облаву, загоняя то туда, то сюда. Если только нам удавалось спугнуть их, люди верхом на пони всегда имели преимущество в борьбе с пешими. Мы поддерживали во всей стране полный порядок в течение месяца. Потом мы захватили боха Нагхи, Хиксей, я и один гражданский чиновник. Это было очень забавно!

  

  - Мне кажется, я начинаю немного понимать, - сказал Кливер. - Вам доставляло удовольствие наводить порядок и сражаться?

  

  - Еще бы! Нет ничего приятнее, чем удавшаяся экспедиция, когда ваши планы исполняются, ваши сведения оказываются точными и правильными и весь суб-чиз, - я хочу сказать, все дело - разрешается, как формулы на черной классной доске. Хиксей собрал все сведения относительно боха. Он сжигал деревни в пятнадцати милях от нас и поджидал подкрепление. Нам же удалось раздобыть тридцать конных стражников и окружить их раньше, чем они принялись грабить и жечь вновь отстроенные нами деревни. В последнюю минуту один гражданский чиновник, приехавший сюда из Англии, решил, что он тоже может принять участие в нашем предприятии.

  

  - А кто это был? - спросил Невин.

  

  - Его звали Деннис, - медленно произнес Инфант. - И больше я ничего не скажу о нем. Теперь он стал лучше, чем был тогда.

  

  - Но сколько же лет было этому гражданскому чиновнику? - сказал Кливер. - Действие развивается само собой.

  

  - Ему было тогда около двадцати шести лет, и он был страшно умен. Он знал множество всяких вещей, но мне кажется, он не обладал достаточным хладнокровием для борьбы с дакоитами. Однажды мы подошли к самой деревне, где расположился бох Нагхи, и простояли до самого утра, не производя большого шума. Деннис явился вооруженный до зубов - два револьвера, карабин и еще разные вещи. Я разговаривал с Хиксеем относительно того, как расставить наших людей, когда Деннис втиснулся на своем пони между нами и сказал: "А что же я буду делать? Что мне делать? Научите меня, что делать, товарищи!" Мы не сразу обратили на него внимание, но его пони вздумалось укусить меня за ногу, и я сказал: "Отодвинься немного, старина, пока мы не договоримся относительно атаки". Но он в сильном возбуждении все напирал на нас и, потрясая своими вожжами и револьверами, говорил: "Ах, Боже мой, Боже мой, Господи! Что же я должен делать, как вы думаете?" Он был смертельно напуган, а зубы его стучали, как в лихорадке.

  

  - Я симпатизирую гражданскому чиновнику, - сказал Кливер. - Продолжайте, молодой воин.

  

  - Самое забавное было то, что он вообразил себя нашим высшим начальством. Хиксей внимательно посмотрел на него и сказал ему, что он должен присоединиться к моему отряду. Это было порядочное свинство со стороны Хиксея. Этот малый все время гарцевал на своем пони и мешал мне, вместо того чтобы взять себе несколько человек и занять позицию, пока наконец я не рассердился, и карабины не защелкали по ту сторону деревни. Тогда я сказал: "Ради Бога, успокойтесь и сядьте там, где вы стоите! Если вы увидите, что кто-нибудь выходит из деревни, стреляйте в него!" Я знал, что он не попал бы и в стог сена с расстояния в один ярд. Потом я взял своих людей и перелез с ними через садовую ограду, и тут началась забава. Хиксей нашел боха в кровати под пологом от москитов, и он одним прыжком вскочил на него.

  

  - Вскочил на него! - сказал Кливер. - Это тоже относится к войне?

  

  - Да, - отвечал Инфант, уже вполне увлеченный собственным рассказом. - Разве вы не знаете, как прыгают на голову товарища в школе, когда он храпит в дортуаре? Бох спал в постели, окруженный саблями и пистолетами, а Хиксей бросился на него, как Зазель, через сетку, и все перемешалось: сетка, пистолеты, бох и Хиксей, и все вместе покатилось на пол. Я хохотал так, что едва мог стоять на ногах, а Хиксей осыпал меня проклятиями за то, что я не помогаю ему, тогда я предоставил ему сражаться, а сам пошел в деревню. Наши люди рубили направо и налево и стреляли из карабинов так же, как дакоиты, и в самом разгаре свалки какой-то осел взял да и поджег один дом, так что мы все должны были разбежаться. Я схватил одного даку и бросился вместе с ним к ограде, толкая его перед собой. Но он как-то выскользнул у меня из рук и перепрыгнул на другую сторону. Я побежал за ним, но в то время, когда одна моя нога была по эту сторону, а другая - по ту сторону ограды, я увидел, что даку упал прямо на голову Деннису. Этот господин даже не двинулся с того места, где я его оставил. Они вместе покатились по земле, причем карабин Денниса выстрелил и чуть-чуть не застрелил меня. Даку поднялся на ноги и побежал, а Деннис послал ему вдогонку свой карабин, который попал ему в затылок и оглушил его. Вы, вероятно, ни разу в жизни не