Киплинг Джозеф Редьярд - Самая удивительная повесть в мире и другие рассказы

дорог и правильно расположенных станций, он приобретает познания не только в области лесоводства: он учится понимать народ и политику джунглей; он встречается с тигром, медведем, леопардом и дикой собакой не раз и не два раза в день после облав, а постоянно, на каждом шагу при исполнении им своих обязанностей. Он проводит много времени в седле или в палатке - как друг вновь посаженных деревьев, товарищ грубых лесных сторожей и волосатых объездчиков, до тех пор, пока леса, предмет его заботы, не наложат на него свой отпечаток; и тогда он перестанет напевать веселые французские песенки, которым он научился в Нанси, и станет молчаливым среди молчаливой лесной чащи.

  

  Гисборн служил уже четыре года в лесном департаменте. Сначала он безмерно увлекся своим делом, так как благодаря ему он проводил много времени верхом и на открытом воздухе и был облечен властью. Но затем он бешено возненавидел его и охотно отдал бы год жизни за месяц общества, которое могла ему дать Индия. Когда же прошел и этот кризис, леса снова завладели им, и он был рад, что мог служить им: расширять и углублять линии вырубок, наблюдать за появлением зеленой дымки молодых плантаций на фоне старой зелени, прочищать засорившийся ручей, подмечать начало последней борьбы леса с наступающей на него травой, когда он терял силы и погибал, чтобы вовремя прийти ему на помощь. В какой-нибудь тихий день трава эта будет предана сожжению, и сотни животных, устроивших в ней свои жилища, будут изгнаны из нее бледным пламенем в час, когда солнце стоит высоко на небе. Потом будущий лес выглянет из почерневшей земли ровным рядом молодых отпрысков, и Гисборн, наблюдая за их ростом, будет испытывать радость.

  

  Его бунгало - белый домик из двух комнат под соломенной крышей - находился на одном конце большого леса, называемого по-индийски рух. Он и не думал устраивать себе сад, потому что лес подходил к самой двери его дома, и, сойдя со своей веранды, он попадал в самую гущу его.

  

  Абдул Гафур, его жирный слуга-магометанин, заботился о его питании, когда он бывал дома, а остальное время проводил в болтовне с небольшой кучкой туземных слуг, которые жили в своих хижинах позади бунгало. Тут были два грума, повар, водонос и дворник. Гисборн сам чистил свои ружья, а собак он не держал. Собаки спугивали дичь, а лесничему нравилось наблюдать за тем, куда подданные его королевства ходят на водопой при восходе месяца, нравилось знать, где они едят перед рассветом и где отдыхают в летнюю жару.

  

  Лесные сторожа и объездчики жили в маленьких хижинах далеко в лесу, показываясь в бунгало только тогда, когда кого-нибудь из них придавливало упавшее дерево или ранил дикий зверь. В остальное время Гисборн жил в одиночестве.

  

  Весной в лесу появлялись новые листья, но в небольшом количестве, пока не кончались дожди. Только в темную, спокойную ночь здесь было больше призывных звуков и невидимой возни: то слышался шум генеральной битвы между тиграми, то рев надменного самца-оленя или резкий звук, производимый старым кабаном, который точил свои клыки о дерево. Гисборн откладывал в сторону свое ружье, потому что он считал грехом убивать животных и только в редких случаях делал исключение. Летом, во время безумной майской жары, лес заволакивало мглою, и Гисборн внимательно следил за тем, не появится ли где-нибудь первый вьющийся дымок - предвестник лесного пожара. Потом наступала полоса дождей, и лес одевался густой пеленой теплого тумана, а ночью крупные капли дождя шумно барабанили по толстым листьям, и к шороху падающих капель примешивался треск сочных зеленых стеблей, которые обламывал ветер, и молния выводила узоры за плотной канвой листвы, пока снова не показывалось солнце, и лес стоял, дымясь на опушках от испарений и поднимая свои вершины к свежеомытому небу. А потом жара и сухой воздух снова окрашивали все вокруг в цвета тигровой масти. Гисборн все больше и больше осваивался в лесу и был очень счастлив. Жалованье ему присылали аккуратно раз в месяц, но он почти не тратил его. Кредитные бумажки накапливались в ящике от комода, в котором он хранил письма из дома. Если он вынимал их оттуда, то только для того, чтобы выписать что-нибудь из Калькуттского Ботанического сада или дать вдове лесного сторожа такую сумму, которую правительство Индии никогда не назначило бы ей за смерть мужа. Платить было приятно, но иногда приходилось и мстить, и он делал это, когда мог. В одну из ночей прибежал к нему пешком задыхавшийся объездчик и сообщил, что около Канейского ручья найден мертвым лесной сторож: одна половина его головы была раздавлена, как скорлупа от яйца. На рассвете Гисборн отправился на поиски убийцы. Только путешественники, да еще молодые солдаты известны всему свету как великие охотники. Служащие лесного ведомства считают охоту одной из своих служебных обязанностей, и потому о них никто ничего не знает. Гисборн пошел пешком к месту убийства: вдова рыдала над телом мужа, как будто он лежал на собственной постели, а два или три человека около нее тщательно изучали след на влажной земле.

  

  - Это дело Красного, - сказал один из них. - Я знал, что он в свое время бросится на человека, но теперь еще много дичи даже для него. Он это сделал из дьявольского озорства.

  

  - Красный лежит в пещере за каучуковыми деревьями, - сказал Гисборн. Он знал, о каком тигре шла речь.

  

  - Нет, сахиб, теперь его там нет. Он еще будет безумствовать и шататься повсюду. Вспомни, что первое убийство всегда влечет за собой еще два. Наша кровь делает его безумным. Он, может быть, подкарауливает нас, пока мы говорим о нем.

  

  - Он, может быть, пошел к следующей хижине, - сказал другой. - До нее всего только четыре косса. О Аллах, кто это?

  

  Гисборн обернулся вместе с другими. По иссохшему руслу ручья спускался человек в одной только набедренной повязке на обнаженном теле, но увенчанный венком из кистеобразных цветов белого вьюнка. Он шел по мелким камешкам так бесшумно, что даже Гисборн, привыкший к беззвучной поступи разведчиков, был удивлен.

  

  - Тигр, убивший человека, - сказал он, ни с кем не поздоровавшись, - пошел сначала пить, а теперь он спит вон там, за горой.

  

  Его голос был свеж и звонок, как колокольчик, и резко отличался от визгливого говора туземцев, а лицо его, когда он поднял голову и стоял, освещенный солнечным сиянием, походило на лицо ангела, заблудившегося среди лесов. Вдова перестала причитать над умершим и, широко открыв глаза, посмотрела на чужеземца, но потом с удвоенным рвением вернулась к исполнению своих обязанностей.

  

  - Должен ли я показать сахибу? - просто спросил он.

  

  - Если ты уверен... - начал было Гисборн.

  

  - Совершенно уверен. Я час тому назад видел эту собаку. Ему еще рано есть человеческое мясо. У него всего только дюжина зубов в его скверной пасти...

  

  Люди, стоявшие на коленях и рассматривавшие следы зверя на земле, тихонько удалились из опасения, что Гисборн возьмет их с собою, и юноша, заметив это, слегка усмехнулся.

  

  - Пойдем, сахиб! - вскричал он и, повернувшись, пошел впереди своего спутника.

  

  - Не так скоро. Я не могу поспеть за тобой, - сказал белый человек. - Подожди немного. Твое лицо незнакомо мне.

  

  - Это возможно. Я недавно пришел в эти леса.

  

  - Из какой ты деревни?

  

  - Я не из деревни. Я пришел вон оттуда, - и он указал рукой по направлению к северу.

  

  - Значит, ты цыган?

  

  - Нет, сахиб. Я человек без касты и вследствие этого... без отца.

  

  - Как люди зовут тебя?

  

  - Маугли, сахиб. А как имя сахиба?

  

  - Я - смотритель этих лесов, а зовут меня Гисборн.

  

  - Как? Неужели они считают здесь деревья и стебли трав?

  

  - Вот именно, и для того, чтобы такие цыганята, как ты, не сожгли их.

  

  - Я? Да я ни за какую награду не сделал бы вреда джунглям. Ведь это - мой дом.

  

  Он повернулся к Гисборну с улыбкой, в которой было неотразимое очарование, и сделал предостерегающий жест рукой.

  

  - Теперь, сахиб, пойдем немного потише. Нет нужды будить собаку, хотя она спит довольно крепко. Было бы лучше всего, если бы я пошел вперед и выгнал его по ветру на сахиба.

  

  - Аллах! С каких это пор голые люди могут выгонять тигров, как скот? - сказал Гисборн, пораженный смелостью своего спутника.

  

  Тот снова мягко засмеялся.

  

  - Ну, тогда пойдем вместе со мной и застрели его по-своему из твоего большого английского ружья.

  

  Гисборн пошел следом за своим разведчиком, пробирался сквозь чащу, полз по земле, карабкался вверх, опять спускался вниз и испытал на самом себе все трудности выслеживания зверя в джунглях. Он был страшно красен и обливался потом, когда Маугли предложил ему, наконец, поднять голову и внимательно приглядеться к синеватой скале близ маленького горного озера. На берегу его лежал, развалясь в сладкой неге, тигр и лениво посасывал громадную переднюю лапу. Он был старый, желтозубый и порядочно уже облезший, но в этой позе и освещенный солнцем он имел довольно внушительный вид.

  

  Гисборн не увлекался идеями спортсмена, когда приходилось иметь дело с тигром, убившим человека. Он знал, что эту гадину надо уничтожить как можно скорее. Он перевел дыхание, прислонил ружье к выступу скалы и свистнул. Голова зверя, находившегося на расстоянии двадцати футов от дула ружья, медленно повернулась, и Гисборн не торопясь выпустил в него два заряда, один - пониже плеча, а другой - пониже глаза. На таком расстоянии даже самые крепкие кости не могут устоять против действия разрывных пуль.

  

  - Шкура не стоила того, чтобы сохранить ее во что бы то ни стало, - сказал он, когда дым рассеялся и они увидели зверя, бившегося и дергавшегося в предсмертных судорогах.

  

  - Собаке - собачья смерть, - спокойно сказал Маугли. - Действительно, с этой падали нечего взять с собой.

  

  - А усы? Разве ты не хочешь взять усы? - спросил Гисборн, который знал, как загонщики ценили такие вещи.

  

  - Я? Разве я презренный шикарри джунглей, чтобы возиться с мордой тигра? Пусть валяется. Вот уже явились его друзья.

  

  Где-то вверху над их головами раздался пронзительный свист спускающегося коршуна; Гисборн в это время выбрасывал пустые гильзы и обтирал лицо.

  

  - Если ты не шикарри, то откуда ты знаешь так хорошо все повадки тигров? Ни один разведчик не мог бы справиться лучше тебя с этим делом.

  

  - Я ненавижу всех тигров, - коротко ответил Маугли. - Пусть сахиб позволит мне нести его ружье. Арре, какое же оно красивое. А куда идет теперь сахиб?

  

  - Домой.

  

  - Могу ли я идти с ним вместе? Я еще никогда не видел дома, где живут белые люди.

  

  Гисборн пошел к себе домой, а Маугли бесшумно шел впереди него, блестя на солнце своей бронзовой кожей. Он с любопытством осмотрел веранду и два стула, стоявших на ней, подозрительно пощупал рукой бамбуковую штору и вошел, все время оглядываясь назад. Гисборн опустил штору, чтобы спрятаться от солнца. Она с шумом упала, но прежде чем она коснулась пола веранды, Маугли выскочил в сад и остановился, с трудом переводя дыхание.

  

  - Это ловушка? - с волнением выговорил он.

  

  - Белые люди не устраивают ловушек для людей, - смеясь сказал Гисборн. - Ты в самом деле пришел из джунглей.

  

  - Да, я вижу, - сказал Маугли, - она не может ни поймать, ни захлопнуться. Но я никогда не видел таких вещей.

  

  Он вошел на цыпочках и с удивлением стал рассматривать убранство двух комнат. Абдул-Гафур, который отдыхал после завтрака, посмотрел на него с глубоким отвращением.

  

  - Столько хлопот, чтобы поесть, и столько беспокойства, чтобы лежать после того, как поешь, - насмешливо заметил Маугли. - Мы в джунглях лучше устраиваемся. Но здесь чудесно. Тут есть много богатых вещей. Разве сахиб не боится, что их могут украсть? Я никогда еще не видал таких чудесных вещей.

  

  Он засмотрелся на покрытое пылью медное бенаресское блюдо на шаткой этажерке.

  

  - Только вор из джунглей мог бы забраться сюда, - сказал Абдул-Гафур, с шумом доставая блюдо. Маугли широко раскрыл глаза и уставился на белобородого магометанина.

  

  - В моей стране, когда козлы блеют слишком громко, им перерезают горло, - смело сказал он. - Но ты не бойся. Я ухожу.

  

  Он повернулся и исчез в лесу. Гисборн взглянул ему вслед с улыбкой и потом слегка вздохнул. Для служащего лесного департамента не было ничего интересного в этих лесах, кроме служебных обязанностей, а этот сын леса, который, видимо, знал тигров, как другие люди знают собак, мог бы быть хорошим развлечением.

  

  "Это очень странное существо, - подумал Гисборн. - Он мне напоминает иллюстрации в классическом словаре. Я бы хотел сделать из него своего оруженосца. Не очень-то приятно охотиться одному, а из этого мальчика вышел бы великолепный шикарри. Но что он за странный человек!"

  

  В этот вечер он сидел на веранде под открытым небом, курил и размышлял. Дым кольцами поднимался из отверстия трубки. Но когда он на минуту перестал курить, он вдруг увидел перед собой Маугли, который сидел, скрестив руки на груди, на краю веранды. Только дух мог подкрасться так бесшумно. Гисборн вздрогнул от удивления и уронил трубку.

  

  - В лесу не с кем поговорить, - сказал Маугли, - вот поэтому-то я и пришел сюда. - Он наклонился, поднял трубку и подал ее Гисборну.

  

  - О! - сказал Гисборн и после долгого молчания спросил: - Ну, что нового в лесу? Не нашел ли ты еще тигра?

  

  - Нильгаи имеют привычку менять свои пастбища с новым месяцем. Свиньи пасутся теперь около Канийского ручья, потому что они не хотят пастись вместе с нильгаи, а один из их сосунков был убит в высокой траве у истока ручья леопардом. Вот все, что я знаю.

  

  - Но откуда же ты все это знаешь? - спросил Гисборн, наклоняясь вперед и пристально глядя в глаза юноше, блестевшие при свете звезд.

  

  - Откуда я знаю? У нильгаи есть свои привычки и свои обычаи, и каждый ребенок знает, что свиньи не будут пастись с ними.

  

  - А я этого не знаю, - сказал Гисборн.

  

  - О-о?.. А ты еще смотритель - так говорили мне люди из хижин - смотритель над всем, что есть в лесу!

  

  Он рассмеялся.

  

  - Нетрудно болтать и рассказывать всякие детские сказки, - возразил Гисборн, задетый насмешкой. - Ты вон говоришь, что в лесу делается то и то, а кто же может сказать, правда это или нет?

  

  - Что касается трупа сосунка свиньи, то завтра я покажу тебе его кости, - возразил Маугли невозмутимым тоном. - А относительно нильгаи, если сахиб будет сидеть очень тихо, я пригоню сюда одного из них, и, если внимательно прислушаться, сахиб узнает, откуда нильгаи пригнан.

  

  - Маугли, джунгли сделали тебя сумасшедшим, - сказал Гисборн. - Кто может загнать нильгаи?

  

  - Тихо, сиди только тихо. Я иду...

  

  - Этот человек - настоящий дух! - сказал Гисборн, потому что Маугли скрылся во мраке, и не слышно было даже легкого шума шагов. Лес раскинулся крупными складками бархата под мерцающим сиянием звезд - было так тихо, что легкий шелест ветра в верхушках деревьев казался ровным дыханием спящего ребенка. Абдул стучал посудой в кухне.

  

  - Не шуми ты там! - крикнул Гисборн и приготовился слушать, как человек, привыкший к тишине леса. Для того чтобы не утратить уважения к самому себе в своем уединении, он приучил себя переодеваться каждый вечер перед обедом, и теперь белая накрахмаленная манишка и рубашка скрипели в такт его дыханию, пока он не переменил позы. Потом начал сипеть табак в плохо прочищенной трубке, и Гисборн отбросил ее в сторону. Теперь ничто более не нарушало безмолвия спящего леса.

  

  Но вот откуда-то из непостижимой дали, из неизмеримого мрака донесся слабый, едва уловимый звук волчьего воя. Потом снова наступило молчание - казалось, на долгие часы. Наконец, когда ноги у него ниже колена совершенно онемели, Гисборн услышал какой-то звук, похожий на треск ломаемого кустарника. Но он не поверил себе, пока звук не повторился снова и снова.

  

  - Звук идет с запада, - пробормотал он, - кто-то там бежит.

  

  Шум становился все явственнее - можно было различить не только треск сучьев, но и прыжки зверя, и даже густое хрипенье разгоряченного бегом нильгаи, охваченного паническим ужасом и не разбиравшего дороги.

  

  Чья-то тень мелькнула между стволами деревьев, попятилась назад, с ворчанием повернулась и, стуча копытами по голой земле, пробежала мимо Гисборна так близко, что он мог бы достать рукой. Это был самец нильгаи, весь обрызганный росой; ползучие растения запутались в его гриве, в глазах его отразился свет, падавший из окон дома. Животное остановилось на месте при виде человека и побежало вдоль лесной опушки, пока не слилось с темнотой ночи. Первой мыслью в пораженном изумлением мозгу Гисборна была мысль о непристойности такой гонки напоказ огромного сизого быка нильгаи и появлении его здесь среди ночи, которая принадлежала только ему одному.

  

  Но тут нежный голос произнес подле него:

  

  - Он пришел с водопоя, куда вел стадо. Он пришел с запада. Верит ли мне сахиб теперь, или я должен пригнать все стадо, чтобы сахиб мог пересчитать его? Ведь сахиб - смотритель этого леса...

  

  Маугли поднялся на террасу и снова уселся на ней, слегка запыхавшись. Гисборн смотрел на него с величайшим удивлением.

  

  - Как ты это сделал? - спросил он.

  

  - Сахиб видел сам. Бык был пригнан сюда, пригнан, как буйвол. Хо! Хо! Ему будет о чем порассказать, когда он вернется к стаду.

  

  - Это совершенно ново для меня. Значит, ты можешь бегать так же быстро, как нильгаи?

  

  - Сахиб видел сам. Если сахиб захочет узнать еще что-нибудь из жизни зверей, то я, Маугли, буду здесь. Это - хороший лес, и я останусь в нем.

  

  - Оставайся, и, если тебе захочется есть, мои слуги всегда будут давать тебе пищу.

  

  - Я, правда, очень люблю жареное мясо, - живо заметил Маугли. - Ни один человек не скажет теперь, что я не ел вареного и жареного мяса, как все другие. Я буду приходить к тебе за пищей. Со своей стороны я обещаю, что сахиб может спать спокойно ночью в этом доме, и ни один вор не заберется к нему, чтобы унести его драгоценные сокровища.

  

  Разговор прервался сам собою, так как Маугли вдруг исчез. Гисборн долго еще курил на веранде, и все его мысли сходились к тому, что в лице Маугли он нашел идеального разведчика и лесного сторожа, в котором давно уже нуждались и он сам, и лесное ведомство.

  

  - Я должен устроить его на правительственную службу. Человек, который может загонять нильгаи, должен знать лес лучше, чем пятьдесят обыкновенных людей. Это просто какое-то чудо - lusus naturae, и, если только он захочет остаться на одном месте, он должен стать лесным разведчиком, - сказал Гисборн.

  

  Мнение Абдул-Гафура было менее благоприятно для Маугли. Помогая Гисборну раздеться на ночь, он сообщил ему, что чужеземцы, являющиеся Бог весть откуда, чаще всего оказываются ворами, и что он лично не одобряет этих голых парий, которые не знают даже, как надо обращаться с белыми людьми. Гисборн засмеялся и отослал его к себе, и он ушел, ворча что-то про себя. Ночью он нашел предлог встать и поколотить свою тринадцатилетнюю дочь. Никто не знал причины их ссоры, но Гисборн слышал плач.

  

  В следующие за этим дни Маугли приходил и уходил, как тень. Он устроил себе первобытное жилище в ветвях дерева, неподалеку от бунгало, и поселился в нем. Когда Гисборн выходил на веранду подышать свежим воздухом, он тогда видел его сидящим при лунном свете, склонив голову к коленям, или вытянувшимся вдоль толстого сука и плотно прижавшимся к нему, как это делают звери ночью. Увидев его, Маугли желал ему спокойной ночи или, спустившись вниз, рассказывал ему всевозможные чудесные истории об образе жизни зверей в лесу. Однажды его застали в конюшне, где он с глубоким интересом разглядывал лошадей.

  

  - Это верный признак того, что он собирается украсть одну из них, - заметил Абдул-Гафур. - Ну почему, если он все равно вертится около дома, не хочет он исполнять какую-нибудь обязанность в нем? Но нет, он предпочитает шляться туда-сюда, кружить головы дуракам и заставлять неопытных людей с раскрытым ртом слушать его глупости.

  

  Встречаясь с Маугли, Абдул-Гафур всегда старался дать ему какое-нибудь трудное поручение: например, принести воды или ощипать дичь, а Маугли, смеясь, всегда выполнял его.

  

  - У него нет касты, - говорил Абдул-Гафур. - Он может что-нибудь натворить. Смотрите, сахиб, как бы он не набедокурил! Змея всегда останется змеею, а цыган из джунглей будет вором до самой смерти.

  

  - Замолчи, ты! - сказал Гисборн. - Я позволяю тебе вести хозяйство, как ты сам знаешь, только бы ты не слишком шумел, потому что я знаю твои привычки и обычаи. Но ты не знаешь моих. Человек этот, без сомнения, немножко помешан.

  

  - Ну, конечно, немножко помешан, но только очень немножко, - возразил Абдул-Гафур, - а что из этого выйдет, мы еще посмотрим.

  

  Несколько дней спустя Гисборну пришлось уехать по делам службы на три дня в лес. Абдул-Гафур, будучи стар и тучен, остался дома. Он не любил ночлегов в хижинах загонщиков и проявлял излишнюю склонность принимать от имени своего господина приношения зерном, маслом и молоком от тех, которым было очень трудно доставлять ему эти дары. Гисборн уехал на рассвете, слегка рассерженный тем, что лесного человека не было на веранде и он не мог взять его с собой. Он нравился ему, нравился своей силой, ловкостью, бесшумной быстротой движений и беспечной, открытой улыбкой; нравился своим полным незнанием светских приличий и церемоний и своими детскими рассказами (Гисборн теперь верил ему) о том, что делают звери в лесу. Проехав около часу по зеленым зарослям, он услышал за собой шорох, и Маугли появился около его стремени.

  

  - У нас есть работа на три дня, - сказал Гисборн, - надо осмотреть посаженные деревья.

  

  - Хорошо, - сказал Маугли, - всегда хорошо выращивать молодые деревья. Они дают тень, если только звери не попортят их раньше. Но прежде всего мы должны опять прогнать кабанов.

  

  - Опять? Почему так?.. - смеясь, сказал Гисборн.

  

  - О, они сегодня ночью вырвали корни и точили клыки о молодые каучуковые деревья, и я их прогнал прочь. Потому-то я и не пришел сегодня утром на веранду. Кабанам вовсе не место по эту сторону леса. Мы должны держать их около истоков Канийской реки.

  

  - Если бы человек мог гонять звезды на небе, то он, пожалуй, сделал бы и это; но если ты это сделал, Маугли, как ты рассказываешь, то ты, значит, сделался пастухом в лесу без всякой платы и без всякой выгоды для себя...

  

  - Но ведь это лес сахиба, - живо возразил Маугли.

  

  Гисборн в знак благодарности кивнул ему головой и продолжал:

  

  - Но не лучше ли было бы служить правительству? За долгую службу полагается пенсия.

  

  - Я уже думал об этом, - сказал Маугли, - но загонщики спят в хижинах за закрытыми дверьми, а для меня это все равно, что попасть в ловушку. Но я думаю...

  

  - Подумай хорошенько и потом скажи мне. Здесь мы будем завтракать.

  

  Гисборн сошел с лошади, вынул свой завтрак из самодельного мешка, привязанного к седлу, и заметил, что над лесом занялся яркий день. Маугли улегся в траве подле него, подняв голову к небу.

  

  Но вот он прислушался и заговорил медленным шепотом:

  

  - Сахиб, разве в бунгало был дан приказ выпустить сегодня белую кобылу?

  

  - Нет, она стара и толста и, кроме того, слегка хромает.

  

  - Но сейчас на ней кто-то едет, и не очень медленно, по дороге, ведущей к железнодорожной линии.

  

  - Что ты?.. Ведь она в двух косса отсюда. Это дятел стучит.

  

  Маугли приставил ладонь к глазам, чтобы защититься от солнца.

  

  - Дорога идет зигзагами от бунгало. Здесь не больше одного косса по направлению полета коршуна, а звук летит, как птица. Не взглянуть ли нам?

  

  - Вот еще, глупости! Бежать целый косс по такому солнцу, чтобы узнать, что за шум в лесу!

  

  - Но ведь эта лошадь - лошадь сахиба. Я хотел пригнать ее сюда. Если она не принадлежит сахибу, не беда, а если она - его, то пусть сахиб делает с нею, что хочет. Ее очень сильно погоняют.

  

  - Но как же ты пригонишь ее сюда, сумасшедший ты человек?

  

  - Но разве сахиб забыл? Таким же путем, как я пригнал нильгаи и других.

  

  - Ну, тогда вставай и беги, если уж тебе так не терпится.

  

  - О, бежать не надо!

  

  Он сделал рукой знак молчания и, продолжая лежать на спине, трижды издал глубокий гортанный звук.

  

  - Она придет, - сказал он наконец. - Подождем ее здесь в тени.

  

  Длинные ресницы опустились на дикие глаза, и Маугли задремал в утренней тишине. Гисборн терпеливо ждал. Несомненно, Маугли был помешан, но для одинокого лесничего трудно было найти более занимательного товарища.

  

  - Хо! Хо! - лениво выговорил Маугли, не открывая глаз. - Он свалился. Кобыла придет первая, а потом и человек.

  

  Тут он заржал, точь-в-точь как жеребец Гисборна. Через три минуты белая кобыла Гисборна, оседланная и взнузданная, но без седока, ворвалась на лужайку, где они сидели, и побежала к жеребцу.

  

  - Она не очень разгорячилась, - сказал Маугли, - но в эту жару пот легко выступает. А теперь мы подождем ее седока, потому что человек ходит медленнее, чем лошадь, особенно если он толст и стар.

  

  - Аллах! Это какое-то дьявольское наваждение! - воскликнул Гисборн, вскочив на ноги, потому что в лесу послышался чей-то жалобный стон.

  

  - Не беспокойся, сахиб. Он не ушибся. Он тоже будет говорить, что это дьявольское наваждение. Послушай! Кто это?

  

  Это был голос Абдул-Гафура, исполненный смертельного ужаса и умолявший кого-то пощадить его и его седые волосы.

  

  - Я не могу двинуться ни шагу дальше! - плакался он. - Я стар, я потерял мою чалму. Арре! Арре! Но я пойду. Я потороплюсь и побегу! О вы, дьяволы ада, ведь я мусульманин!

  

  Кусты раздвинулись, и показался Абдул-Гафур без чалмы, без пояса, необутый, с багровым лицом и руками, выпачканными в грязи. Увидев Гисборна, он застонал опять и, весь дрожащий и обессиленный, бросился к его ногам. Маугли с мягкой улыбкой наблюдал за ним.

  

  - Это не шутка, - серьезно сказал Гисборн. - Ты видишь, Маугли, человек этот близок к смерти.

  

  - Он не умрет. Он просто испугался. Но ведь никто не заставлял его отправляться на прогулку.

  

  Абдул-Гафур издал новый стон и поднял голову, дрожа всем телом.

  

  - Это были чары - чары и дьявольское наваждение! - всхлипнув, проговорил он, ударяя себя рукой в грудь. - За мой грех дьяволы протащили меня через весь лес. Теперь всему конец! Я приношу покаяние. Возьми их, сахиб!

  

  Он протянул ему сверток грязной бумаги.

  

  - Что это значит, Абдул-Гафур? - сказал Гисборн, начиная догадываться, в чем дело.

  

  - Посади меня в тюрьму - деньги все здесь, но запри меня крепко, чтобы дьяволы не пошли и туда за мной. Я согрешил против сахиба и против соли, которую я ел у него; но если бы не эти проклятые лесные дьяволы, я бы мог купить себе землю далеко отсюда и жил бы в мире до конца дней. - И он стал биться головой о землю в припадке отчаяния и скорби. Гисборн вертел в руках пачку кредиток. Это было его жалованье, накопившееся за последние девять месяцев, - эта пачка кредиток лежала у него в комоде вместе с письмами из дома. Маугли, тихонько посмеиваясь про себя, не сводил глаз с Абдул-Гафура.

  

  - Не стоит сажать меня на лошадь. Я тихонько пойду домой пешком за сахибом, а потом пусть меня отошлют под стражей в тюрьму. Правительство наказывает за такую вину многими годами тюрьмы, - уныло проговорил магометанин.

  

  Одиночество в лесу рождает много новых идей по различным вопросам. Гисборн, внимательно взглянув на Абдул-Гафура, вспомнил, что он был очень хороший слуга, а что нового слугу надо было еще приучать ко всем порядкам дома и что, даже в самом лучшем случае, он будет новым лицом и новым языком в доме.

  

  - Послушай, Абдул-Гафур, - сказал он, - ты поступил очень дурно и потерял свою честь и свою репутацию. Но я думаю, что это нашло на тебя неожиданно.

  

  - Аллах! Я никогда раньше не думал об этих деньгах!

  

  - Этому я могу поверить. Ну так вот, возвращайся в мой дом, а когда я вернусь, я пошлю эти деньги с посыльным в банк, и об этом не будет больше речи. Ты слишком стар для тюрьмы, а твоя семья ни в чем не виновата.

  

  Вместо ответа Абдул-Гафур припал головой к высоким охотничьим сапогам Гисборна и зарыдал.

  

  - Значит, вы меня не прогоните от себя? - спросил он.

  

  - Это мы посмотрим. Это зависит от твоего поведения после того, как я вернусь. Садись на кобылу и поезжай назад, не спеша.

  

  - Но дьяволы! Лес полон дьяволов!

  

  - Не бойся, мой отец. Они больше тебя не тронут, если только ты будешь исполнять приказания сахиба, - сказал Маугли. - Ну а если нет, то они опять прогонят тебя домой - той же дорогой, как нильгаи.

  

  Абдул-Гафур с трясущейся нижней челюстью уставился на Маугли, поправляя развязавшийся пояс.

  

  - Так это были его дьяволы? Его дьяволы? А я хотел по возвращении свалить всю вину на этого колдуна!

  

  - Это было хорошо задумано, Абдул-Гафур, но, прежде чем устраивать ловушку, надо было сообразить, как велика дичь, которая должна попасть в нее. Я думал сначала только о том, что этот человек взял у сахиба одну из лошадей. Но я не знал, что у него было намерение сделать меня вором в глазах сахиба, а если бы знал это, то мои дьяволы притащили бы тебя сюда за ногу. Но и теперь еще не поздно сделать это.

  

  Маугли вопросительно взглянул на Гисборна, но Абдул-Гафур поспешно заковылял к белой кобыле, вскарабкался на спину и поскакал так, что кусты затрещали и лесное эхо повторило стук копыт.

  

  - Это он хорошо сделал, - сказал Маугли, - но он опять свалится, если не будет держаться за гриву.

  

  - Ну, теперь пора тебе объяснить мне, что все это значит? - более серьезным тоном сказал Гисборн. - Что это за сказка о каких-то твоих дьяволах? И как можно прогнать человека через весь лес, как скотину? Отвечай мне.

  

  - Разве сахиб сердится на меня за то, что я спас его деньги?

  

  - Нет, но в этом есть какая-то каверза, и мне это не нравится.

  

  - Ну, хорошо. Вот теперь, если я поднимусь и сделаю три шага в глубину леса, никто, даже сахиб, не сможет меня найти, пока я этого сам не захочу. Если я это могу сделать, то точно так же я могу и не говорить, если не захочу. Имей терпение, сахиб, и когда-нибудь я все расскажу тебе, и, если ты этого захочешь, мы пойдем с тобой вместе загонять оленя. Во всем этом нет ровно ничего дьявольского. Только - все это потому, что я знаю лес, как другие знают кухню в своем доме.

  

  Маугли говорил все это таким тоном, как будто успокаивал нетерпеливого ребенка. Гисборн, удивленный, смущенный и несколько рассерженный, не ответил ему ни слова, но опустил голову и задумался. Когда он снова взглянул перед собой, лесного человека уже не было подле него.

  

  - Нехорошо, когда друг сердится, - сказал спокойный голос из глубины леса. - Подожди, сахиб, до вечера, когда будет не так жарко.

  

  Предоставленный самому себе, покинутый в самой чаще леса, Гисборн сначала крепко выругался, потом рассмеялся, сел на своего коня и поехал. Он заехал в хижину лесного сторожа, осмотрел вместе с ним несколько посадок, отдал приказание выжечь небольшую площадку сухой травы и отправился на место привала, выбранное им самим и состоявшее из груды каменных обломков, прикрытых примитивно устроенной крышей из сучьев и листьев неподалеку от берега Канийского ручья. Были уже сумерки, когда он достиг этого места, и лес уже готовился к своей молчаливой, загадочно притаившейся ночной жизни.

  

  У ручья светился огонь костра, и ветер донес запах вкусной пищи.

  

  - Гм... - сказал Гисборн, - это, во всяком случае, лучше, чем холодное мясо. По-видимому, единственным человеком, который мог оказаться здесь, должен быть Миллер; по своей службе он поехал осмотреть Чангамангский лес и, вероятно, забрел в мои владения.

  

  Громадный немец, главный начальник всех лесов Индии от Бирмы до Бомбея, имел привычку появляться, подобно летучей мыши, без всякого предупреждения, то в одном месте, то в другом, и именно в такое время, когда его там меньше всего ждали. Эти внезапные визиты, выявление всяких погрешностей тут же на месте и устные объяснения с подчиненными были, по его теории, несравненно более полезны, чем длинная переписка, которая могла закончиться официальным письменным выговором, а это могло на многие годы отразиться на службе чиновника лесного ведомства. Он так объяснял это: "Когда я сам поговорю с моими мальчиками, как старый немецкий дядя, они скажут: "Это все проклятый старый Миллер", и постараются быть лучше в следующий раз. Но если мой тупоголовый клерк напишет им, что Миллер, генеральный инспектор, не понимает ваших поступков и очень рассержен, это будет нехорошо, во-первых, потому, что я там не был сам, а во-вторых, потому, что какой-нибудь дурак, который займет потом мое место, может сказать: "Смотрите же, вам уже был выговор от моего предшественника". Говорю вам, что длинная переписка не выращивает деревьев.

  

  Густой голос Миллера доносился из темноты за костром, где он стоял за спиной своего любимого повара, наблюдая за приготовлением обеда.

  

  - Не так много соуса, ты, сын дьявола! Ворчестерский соус - приправа, а не питье. А, Гисборн, вы попали на очень хороший обед! А где же вы отдыхаете обыкновенно?

  

  - Там, где я стою, сэр. Я не знал, что вы здесь.

  

  Миллер оглядел представительную фигуру молодого лесничего.

  

  - Хорошо! Это очень хорошо! Верхом на лошади, с запасом холодного мяса! Когда я был молод, я поступал точно так же. Но теперь вы должны пообедать со мной. Я был в главной квартире, чтобы представить мой рапорт за прошлый месяц. Я написал половину, а остальное я предоставил дописывать своим клеркам, а сам отправился на прогулку. Правительство помешалось на этих рапортах. Я так и сказал вице-королю в Симле.

  

  Гисборн захохотал, вспомнив анекдоты, ходившие о Миллере по поводу его вечных конфликтов с высшим начальством; ему охотно прощали его вольнодумство, потому что в своем деле он не имел равного себе соперника.

  

  - Если бы я застал вас, Гисборн, сидящим в своем бунгало и строчащим мне рапорт о плантациях вместо того, чтобы осматривать их, я бы отправил вас в Биканскую пустыню сажать там леса. Я прямо болен от этих рапортов и от пережевывания бумаги, когда мы должны делать дело.

  

  - Вы можете быть спокойны за меня - я не трачу много времени на свои отчеты, я так же ненавижу их, как и вы, сэр.

  

  Разговор перешел на профессиональную почву. Миллеру необходимо было задать кое-какие вопросы, а Гисборн нуждался в некоторых указаниях и распоряжениях; так прошло время до обеда. Уже много месяцев Гисборну не приходилось отведывать такой изысканной пищи. Никакая дальность расстояния от места снабжения продуктами не мешала Миллеру иметь хорошую кухню; и эта трапеза, приготовленная в лесной чаще, началась с небольшой пресноводной рыбы, приправленной перцем, и окончилась чашкой кофе с коньяком.

  

  - Ах, - сказал Миллер в конце обеда, со вздохом удовлетворения закур