Хомяков Алексей Степанович - Светлое Воскресенье

.

   - Да уж вправду, - отвечала ее знакомая, смеючись. - Если б он хотел уберечь за собою свое добро, старый скряга, то зачем он не подумал об этом при жизни и не умел никого привязать к себе? Тогда было бы кому посмотреть за ним, когда стукнул последний час, и он не умер бы на старости лет один и всеми заброшенный, как собака.

   - Можно было бы прибрать словцо еще потяжелее для него...

   - Ну что до него, - прервала другая, - я бы лучше хотела, чтоб мой узелок был потяжелее, и уж, признаюсь, если бы еще попало что-нибудь под руку, уж не упустила бы.

   - Ну, а теперь к делу. Развяжи-ка этот узелок, дядюшка Федорыч, и говори прямо, что дашь.

   Узел был развязан, в нем были полотенцы, салфетки, несколько серебряных ложек и старых сапогов. Дедушка Федорыч записал на стекле, чего стоит каждая вещь, счел итог и объявил его: "И больше ни полушки, хоть лопнуть; и то много передаю вам из одной учтивости, а будете просить больше, так и этого не дам". Дело было тотчас улажено без дальнейших споров, и деньги отсчитаны.

   - Ну, теперь мой узелок, - обратилась к нему другая женщина.

   И он вытащил из него какой-то толстый, тяжелый свиток.

   - Ну что это: занавески с постели?

   - Да, занавески, - отвечала она со смехом.

   - И ты стащила их, пока он еще лежал на ней?

   - А почему же нет?

   - Да, я уж всегда говорил, что ты молодец баба! и везде найдешь себе дорогу.

   - Уж надеюсь, что я не выпущу из рук, что раз попало в них, да еще ради такого молодца, как он! - отвечала она спокойно. - Да смотри не закапай его одеяла и рубашку.

   - Его одеяла?

   - А чьи же бы ты думал? Он и без них простудится! Да уж, нечего перевертывать рубашку, не найдешь ни одной дырочки; это самая лучшая, какая была у него, да еще голландская. Они бы ее совсем погубили, если б не я.

   - Как погубили?

   - Да для похорон, - отвечала женщина со смехом, - кто-то уже хотел надеть на него, да я не дала. Бумажная так же хороша для него.

   Скруг с ужасом вслушался в этот разговор, а когда они сидели над своей добычей при пылающем свете дрожавшей в руках старика свечи, они казались больше злыми духами, слетевшимися на добычу, чем людьми.

   - Ха-ха-ха, - продолжала она, когда деньги были также отсчитаны. - Недаром же он разогнал от себя всех родных и друзей, пока был жив, нам же пригодился, когда умер.

   - Дух, - сказал Скруг, дрожа всем телом, - я хорошо вижу, что и меня ожидала та же судьба... моя жизнь вела туда!.. Но Боже мой, что это еще? - и он отошел несколько шагов назад в ужасе.

   Сцена переменилась: он стоял возле постели, на которой лежало под покрывалом в лохмотьях холодное, недвижимое что-то... которое довольно говорило о себе, хотя и было безмолвно. Комната была очень темна, и как ни всматривался Скруг по какому-то странному влечению любопытства, но не мог разглядеть ее. Слабый свет из окна падал прямо на постелю, и на ней лежал всеми заброшенный, ограбленный, никем не оплаканный труп этого человека... Никто, хотя бы из христианского милосердия, если не любви, не сторожил его и никто не творил над ним молитвы.

   Скруг взглянул на призрака: его неподвижная рука указывала на голову. Покрывало было так небрежно накинуто, что малейшим движением пальца можно было поднять его и открыть лицо. Он подумал об этом, но рука была бессильна подняться.

   О холодная, строгая, тяжелая рука смерти, ты поставила здесь престол свой и убрала его всеми твоими ужасами, ибо здесь ты беспрекословно царствуешь. Но ты не можешь властвовать по своему над любимой, всеми благословляемой и чтимой головою и не можешь обезобразить ни одной черты ее. Рука так же тяжела и упадет с тем же глухим и мертвым звуком, если приподнять ее, сердце так же недвижимо, кровь застыла и жилы не бьются. Но эта рука была всегда открыта бедному, щедра на милость и подаянье и всегда верна себе, когда раз дана была взамен истины. Но это сердце не знало робкого страха, оно не страшилось и не сжималось перед тобой, оно было горячо и любяще, а эти жилы никогда не дрожали для низкой страсти. А потому и сама смерть безвластна над вами и не смеет исказить Божьего лика там, где сама душа не изменяла ему. Смотрите... Смерть, ты ударила его твоей тяжелою косою, а его чистые дела живут за ним и разливают благословенье алчущим людям, и память его еще цветет и благоухает в мире.

   Не было голосу, который бы шепнул на ухо эти слова Скругу, но он как бы слышал их в самом воздухе, окружавшем покойника. И он подумал: если бы этот человек встал теперь, какая была бы его первая мысль и забота? Деньги, и опять деньги, и грызущая зависть к другому, более наделенному. Но к чему же вы привели его, жадность богатства и отсутствие всеблагословляющей любви? И он лежит теперь один в пустом, мрачном доме, и нет никого, кто бы мог помянуть его добром и хотя бы в память одного доброго слова принести ему свою любовь и участие в эту последнюю торжественную минуту нашего мутного скоропреходящего века. Слышно было только, как кошка металась за запертою дверью и жадные крысы точили и грызли под полом. Чего они хотели в жилище смерти, отчего так жадно шумели? - об этом Скруг не смел и подумать.

   - Дух, - сказал он, - это место наводит ужас. Я не забуду его урока. Верь мне. Идем же.

   Но Дух продолжал указывать недвижимо пальцем.

   - Я понимаю тебя, - отвечал Скруг, - я давно думал... но рука не движется и не слушает мысли.

   Дух снова как будто посмотрел на него.

   - Если есть в мире хотя одна добрая душа, на которую эта смерть произвела впечатление, то покажи мне ее, я умоляю тебя!

   Призрак махнул своей черной мантией, точно ворон крылом, и перед ним вдруг показалась небольшая комната, освещенная лучами солнца, и в ней молодая женщина с своими детьми. Видно было, что она с большим нетерпением кого-то ожидала, ходила взад и вперед и вздрагивала при каждом звуке, - то смотрела в окошко, то на часы и, казалось, с большим усилием над собою сносила шум и беготню играющих вокруг детей.

   Наконец зазвенел давно ожидаемый колокольчик, и она бросилась к двери навстречу своему мужу. Он казался человеком еще молодым, но тяжелая забота уже оставила свои глубокие следы на открытом широком челе. Какое-то странное выраженье видно было на его лице в эту минуту, - какого-то грустного удовольствия, которого, казалось, он сам стыдился и старался, но не мог подавить его. Когда жена его спросила, какие вести? - он словно смешался и не знал, что отвечать ей.

   - Дурные или хорошие? - наконец, сказала она.

   - Дурные, - отвечал он.

   - Мы разорены? - и она взглянула на детей.

   - Нет, Саша, еще есть надежда.

   - Так он смягчился? - сказала она с удивлением. - После этого всего можно надеяться, когда над ним совершилось такое чудо!

   - Смягчаться ему уже нечего... Он умер!..

   Она была кроткое и любящее созданье у Бога - если только верить ее светлым живым чертам. Но при этом страшном слове "смерть", вместо другого, лучшего чувства, невольная радость показалась на лице ее, и эта грешная, дурная радость вырвалась невольным веселым восклицанием. Но в следующее мгновенье другое, более угодное Богу чувство уже накинуло тень на ее просветлевшее лицо, ей стало больно и стыдно самой себя. И она уже просила у неба прощенья в грешном движении души, которого не умела удержать даже при детях, коих самое небо вручает матери в охрану от всякого грешного дуновения земли.

   - То, что мне сказала вчера пьяная женщина, когда я хотел добиться, чтобы он меня принял и дал отсрочку хоть на неделю, - сущая правда. Он не только был болен, но тогда уже при смерти.

   - К кому же перейдет наш долг?

   - Не знаю.

   - Но до тех пор деньги будут, а если и нет? Не все же такие бездушные заимодавцы, как он. Мы можем пока спать спокойно, а там Бог милостив.

   И вправду, с этою смертью у них много отлегло с сердца, и дети, как ни мало понимали, в чем дело, видя просветлевшие лица отца и матери, стали также веселиться.

   Со смертью этого человека одной счастливой семьей стало больше, и, кроме грешной радости в чистом и любящем сердце, она ничего по себе не оставила.

   - Покажи мне другую, оплакиваемую смерть, - сказал Скруг, - чтобы мне лучше понять все благословение иной жизни.

   С этим словом они внезапно очутились в знакомом нам жилище Кричева, где они нашли жену его и детей сидящими вокруг топившейся печки. Все было тихо, очень тихо; маленькие, обыкновенно столько шумевшие дети сидели неподвижно в одном углу и смотрели пристально на Петрушу, который держал в руках книгу. Мать и дочери были заняты шитьем.

   ... И приял отрока, и поставил его посреди их...

   Откуда же послышались эти слова Скругу? Не могли же они присниться ему; должно быть, что Петруша прочел их, когда они переступали порог; но отчего же он остановился и не продолжал дальше?

   Мать положила свою работу на стол и закрыла лицо руками.

   - У меня глаза начинают болеть от работы при свечах, - сказала она, желая скрыть слезы от детей.

   Нет, не глаза болели у тебя, бедная мать! - а эти слова напомнили тебе про твоего бедного Степу, которого Богу угодно было взять от вас!

   - Им лучше теперь, - продолжала она, отнимая руку от глаз, - но я ни за что бы не хотела, чтобы ваш отец это заметил; а ему скоро прийти домой, уже время. - И она принялась снова за работу.

   - Да, уже время, - отвечал Петруша, закрывая книгу. - Но мне кажется, матушка, что в эти последние дни он ходит тише обыкновенного.

   Несколько минут продолжалось молчание. Наконец, приободрившись, она сказала веселым, хотя и не раз вздрогнувшим голосом:

   - Однако ж я хорошо помню, что он еще недавно хаживал и очень скоро, да еще с Степой на руках.

   - Как же не помнить! - закричал Петруша, а за ним и другие дети.

   - Но он был такой легонький, - продолжала она, снова наклонившись к своей работе, - но отец так любил его, что ему тяжко было носить его.

   Она пошла навстречу ему, дети бросились тоже, а двое маленьких взлезли к нему на колени и обняли его ручонками. Он был очень весел с детьми и хвалил лежавшую на столе работу жены и дочерей. Но когда они сказали, что к воскресенью эта работа будет кончена, при слове "воскресенье" лицо его снова омрачилось.

   - Да, в воскресенье, - продолжал он, - не забудем пойти на его зеленую могилку; мы часто будем ходить к нему, не правда ли? Я ему обещал, что приду в воскресенье. Мой бедный маленький Степа!

   И он не выдержал дольше, и слезы ручьями покатились из глаз, и он вышел в другую комнату рядом, где еще стояла в углу маленькая пустая кроватка, и заметно было, что еще недавно покоилась в ней, на этих подушках, чья-то маленькая головка.

   И долго-долго он стоял над нею, скрестив руки и в тихой молитве, пока успокоил душевное волнение и снова помирился с небом, которое отняло у него его любимого маленького Степу. Он воротился к своим, и они долго еще толковали между собой в семейном кругу. Отец рассказывал про необыкновенную благосклонность племянника господина Скруга, которого едва раз только видел и который, встретив его на улице и заметив, что он что-то невесел, спросил его, что случилось с ним.

   - Тут я рассказал ему свое горе, а он сказал мне: "От души мне жаль вас, господин Кричев, и от души жаль вашу добрую жену", - а как уж он про тебя узнал, между прочим, - уж, право, не знаю.

   - Что, я добрая жена?

   - Надеюсь, что это всякий знает, - заметил Петруша.

   - Очень ловко замечено, мое дитя, - сказал Кричев. - Надеюсь, что да. И вот он мне дал свой адрес, говоря, что "если только могу чем-нибудь быть вам полезен, вы меня вспомните; пожалуйста же, заверните как-нибудь". И не то чтобы он многое мог сделать для нас, но все это было сказано от такого доброго сердца, что, право, нельзя было не порадоваться. Словно он знал бедного Степу и вместе с нами жалел о нем.

   - Я уверена, что он добрая душа.

   - Да, а если бы ты еще видела его и с ним говорила. И совсем не мудрено, что найду через него другое место, получше, для Петруши.

   - Петруша будет скоро уже сам по себе у кого-нибудь в подмастерьях, - сказала одна из девочек, - и важным человеком.

   - Будет ли это или не будет, - продолжал отец, - но я уверен, что кому бы из нас ни пришлось расставаться, ни один из вас никогда не забудет бедного Степу. Не так ли, дети? Это ведь было наше первое расставанье...

   - Нет, никогда! - кричали все в один голос.

   - Верю вам, - продолжал отец, - и уверен, что пока мы будем помнить, как кроток и терпелив он бывал всегда, несмотря на страданья, которые ему посылал Господь, и как ни мал он был взят от нас, - между нами не будет никогда вражды и ссоры, ибо это значило бы забыть бедного Степу и изменить его памяти.

   - Нет, нет, никогда! - кричали снова все в один голос.

   - Итак, я снова счастлив, дети, если вы мне обещаете, что Степа, хотя и взятый от нас, будет всегда жить с вами памятью своей любви и кротости.

   И с этими словами все бросились к отцу, чтобы обнять его: и мать, и дочери, и Петруша, и маленькие дети...

   Бедный Степа, ты умер еще ребенком и не мог еще ничего сделать, ни дурного, ни хорошего, но ты был всегда любящ и кроток, и ты оставил за собой в твоем тесном кружку благословение любви и кротости! И этого довольно. Видно, что душа твоя была одна из избранных у Господа Бога!

   - Дух, - сказал Скруг, - я чувствую, что нам скоро расстаться, скажи же, кто тот покойник?

   Но Дух продолжал идти далее.

   - Это мой дом, - сказал Скруг, когда они проходили мимо. - Покажи же мне, что будет со мною?

   Дух остановился, но показал рукою в другую сторону.

   - Дом мой вон где, - вскрикнул Скруг, - зачем же ты указываешь в другую сторону?

   Но неумолимый указательный палец оставался недвижим, и вот они очутились за городом, на кладбище. Дух остановился между гробниц и указывал на одну из них. Скруг следовал за ним, дрожа всем телом. Призрак, казалось, остался тот же, но его походка получила новую страшную торжественность.

   - Прежде чем я подойду ближе к этому камню, - сказал Скруг, - отвечай мне на одно: все эти тени - то ли, чему непреложно быть, или только то, что быть может? Дела человека приводят его неизбежно к известному концу. Но если он изменит свои дела? Так ли?

   Но Дух оставался по-прежнему недвижим и указывал пальцем на гробницу. Скруг подполз к ней, дрожа всем телом и, следуя за пальцем, прочел на заброшенном камне следующую надпись:

   - Так этот покойник, лежавший на постеле, был я?.. - вскричал он и упал на колени.

   Дух тихо повел пальцем на него и потом от него к гробнице.

   - Нет, Дух, нет! - Но Дух по-прежнему недвижимо указывал на камень. - Дух! - вскричал он, цепляясь за его саван, - выслушай меня: я больше не тот человек, что был, и я не буду больше тем, к чему вела меня моя грешная жизнь. И к чему было давать мне твой строгий урок, если для меня нет больше спасенья?

   И в первый раз рука Духа задрожала.

   - Добрый Дух, - продолжал он, пав ниц перед ним, - я знаю, что твое сердце говорит за меня. Обещай же мне, что я могу еще изменить эти тени, изменив свою жизнь.

   Рука Духа дрожала.

   - Я буду, обещаю тебе, строго соблюдать все праздники и от всей души воздавать всю должную честь Светлому Христову Воскресенью! Я отдам свою жизнь, чтобы сделать, по мере сил моих, вечное Светлое Воскресенье для моих страждущих братий! Я буду жить вами, настоящее, прошедшее и будущее, ибо каждый из вас, благодетельные Духи, открыл мне новое, неведомое мною дотоле, Божье благословенье в жизни, и уроки всех вас, благодетельные Духи! осветят и поведут за собой остаток моих дней на искупление всего, что доселе прожито мною в слепоте души и разума. О скажи мне, что я могу еще смыть с человеческого будущего тот страшный конец, к которому вела меня моя грешная, слепая жизнь!

   И в своем отчаянии он схватил за руку призрака. Призрак хотел освободиться, но тот судорожно держал ее... Между ними завязалась борьба.

   И он проснулся, стоя на коленях, с поникшей головой и с теплой, еще не остывшей молитвой на устах, чтобы небо сжалилось над его грешной душою и благословило ее на подвиг новой возрожденной жизни...

   Глава V и последняя

   И действительно, он стоял на коленях и на своей же постеле. Кровать была та же и комната та же, и, благодаря Бога, время еще его и будущее в его власти.

   - Я начну новую жизнь и искуплю прошлую! - кричал Скруг впросонках и вскакивая. - Благодетельные Духи, прошедшее и настоящее, и ты, грозная тень будущего, - ты осенишь и поведешь за собой мое живое будущее на исправленье моей грешной, заранее схоронившей себя души. О Марлев! Мне никогда не забыть твоей услуги! И Светлое Воскресенье, над которым я еще недавно так издевался, как мне не благодарить и не благословлять тебя! На коленях благодарю вас, Марлев и Светлое Воскресенье!

   Все это он говорил дрожащим голосом, всхлипывая и прерываясь на каждом слове... в каком-то странном полусне, в каком-то нерешенном состоянии духа, равно принадлежащем этому и тому миру. Он, казалось, продолжал наяву и с открытыми глазами свой прежний сон, - был не в силах освободиться от его оглушающих впечатлений и очнуться на мир действительный, хотя глаза его и были открыты...

   Он тяжело дышал, и грудь его высоко подымалась; слышно было мерное и глухое биение его сердца - среди окружавшего безмолвия... Казалось, все жилы будто звенели в нем и кровь словно отхлынула от сердца и изменила свое привычное течение в сосудах и жилах.

   Во время борьбы своей с Духом он горько и долго рыдал, и его лицо было еще все в слезах. И как странно было видеть эти слезы на этом огрубелом лице... Но с каждой новой крупной слезою, тяжело и тихо катившейся из непривычных глаз, грудь его дышала вольнее; казалось, отлегала от нее хотя частица ее давившего бремени... и словно небесная роса ниспадала в его отягченную душу. И каждая слеза эта оставляла за собой и на очерствелом лице дотоле не замеченную светлую черту, приветливую и улыбающуюся всему дольнему Божьему миру, как будто смывая и унося с собою грубую кору, в которую одела эти черты привычка душевного холода.

   Он обвел глазами постель и занавесь и радостно вскрикнул: "Нет, благодаря Бога, я еще не покойник, занавесь и одеяло еще целы, - и он судорожно схватился за них. - И я сам еще живу и дышу! Тени будущего! Вы еще можете быть рассеяны, как грозовые тучи уходят с нашего северного неба, рассеянные другим подувшим ветром, из другого, более счастливого, благословенного края. Да: сердце не обманет, не обманет вера в благость Провидения, которое спасает человека с краю пропасти, когда есть еще для души его хотя одна светлая, чистая минута, которая даст ей крылья..."

   Он до того был взволнован, до того был полон всяких боровшихся в нем добрых чувств и намерений и горел нетерпеньем исполнить их и обновить себя, что насилу находил голос для своих слов и мыслей.

   И он еще долго оставался недвижим, и на коленях, склонив голову и скрестив руки, казалось, в тихой душевной молитве... а слезы продолжали одна за одной тихо катиться и падать у ног его... Наконец он поднял голову: солнце полными праздничными лучами ударяло в окно - и возвратило его в мир действительный.

   - Прочь, тяжелые думы! - наконец сказал он и тряхнул волосами на голове, - благодаря небу, я теперь уже другой человек... - Но на этом слове он остановился... - Другой человек... но где же твое оправданье? И разве не при тебе еще тяжелая вереница той цепи, которую ты ковал себе год за годом?.. Но будущее еще в моих руках!.. О!.. Как должен же я дорожить его каждым мгновеньем, чтобы смыть с себя свое прошлое! - И с этими словами он судорожно вскочил.

   - Право, не знаю, что с собой делать, - наконец вскрикнул он и засмеялся в то же время, и выделывал из себя настоящего Лаокоона, когда принялся второпях натягивать на ноги длинные чулки и завязывал на спине свою фуфайку.

   - Право, голова у меня так и кружится, как у пьяницы; я чувствую себя легким, как будто перушко, счастливым, как будто в раю, и весел, как школьный мальчишка! Христос же Воскрес всем и каждому, кто бы ни был. Христос Воскрес!

   И он подпрыгивал, сидя и ворочаясь на постеле так, что доски под ним трещали и крякали, и во все это время, сам не замечая того, продолжал возиться с своим платьем: то вывернет его наизнанку, то наденет зад на перед, то забросит в угол и потом ищет, сам не зная, что делает...

   Наконец он выскочил в другую комнату и остановился.

   - А вот и дверь, в которую вошел Марлев, вот угол, где стоял Дух настоящего, а вот окошко, в которое я смотрел на летавшие тени, - и все это правда, все это было - ха-ха-ха, - и он захохотал изо всей своей мочи, так что самые губы, казалось, удивились такому сильному непривычному движению. - Я не знаю, какое сегодня число в месяце и какой день в неделе! - наконец вскричал он. - Кто знает, сколько я пробыл в мире Духов; я ничего не знаю, я совершенный младенец; впрочем, и не беда! Не лучше ли же для меня стать вовсе ребенком? и начать жизнь сызнова? Ха-ха-ха! Эй! Хо!

   Но вдруг он был прерван в своих восторгах звоном во все колокола, которые громко и радостно гудели над городом: "бим-бом-бом! дон-дон!" Чудо! Право, чудо!

   И он побежал к окошку, отворил его и высунул голову. Нету больше тумана, все так светло и солнечно, светлый праздничный день и здоровый проникающий холод.

   И он сошел вниз, отворил дверь и стал на крыльце дожидаться лавочника. Пока он тут стоял и дожидался, нечаянно ему бросился в глаза старинный резной замок у двери.

   - Я буду любить и благословлять тебя во весь остаток моей жизни, - говорил себе Скруг, поглаживая его рукою. - Право, чудесный замок, замок, каких нет! И когда вгляжусь в него, точно плут мне улыбается, и с такой честной улыбкой! А вот и петух, ну уж петух! Да, Христос Воскресе, братцы! - и он весело похристосовался с лавочником и с уличным мальчишкой.

   - И вправду, петух уж был на славу: хорошо, что его убили к празднику. Где уж ему было на ногах стоять? один зоб перевесил бы на сторону.

   - Вот адрес, но это далеко отсюда, на самом краю города, надо будет взять извозчика!

   Надо было видеть довольную улыбку, с которой он сказал это. Он самодовольно улыбался, когда давал на извозчика и расплачивался за петуха, и когда положил в руки мальчику целковый. Когда он взбежал наверх и уселся в большое кресло, чтобы отдохнуть, его лицо еще более прежнего расцвело разными самодовольными улыбками...

   Но пора уж было бриться. Бриться для него было теперь нелегкой задачей, потому что рука продолжала дрожать у него, а бритье такая проклятая вещь, что часто насажаешь черных мух на подбородок, когда рука и не думала дрожать. Я всегда очень завидовал благополучию тех, которые избавлены от этого приятного занятия, и еще более дамам, которые даже лишены возможности его. Впрочем, на этот раз если бы Скругу даже случилось обрезать кончик своего носа, он, вероятно, не обратил бы никакого особенного внимания на такое обстоятельство и, спокойно залепив его пластырем, пошел бы себе, предовольный собою.

   Наконец его туалет был кончен. Он нарядился в свое лучшее платье и вышел на улицу. Отовсюду так и валили толпы народа, и Скруг расхаживал между ними с такой веселой, сладкой улыбкой, казался так счастлив, так приветливо смотрел - только что не в глаза каждому, что несколько человек, совершенно незнакомых ему, повстречавшись с ним, говорили ему: "Не правда ли, какое славное утро! Христос Воскрес!" - и он отвечал им: "Воистину воскрес!" - и весело христосовался. И много лет спустя это время Скруг еще любил повторять, что изо всех радостных звуков, которые только он запомнил в свою жизнь, не было для него радостнее, как этот первый, невольный, казалось, ничем не вызванный привет от людей, его братий, его просветлевшей душе, которая, вправду, казалось, так и рвалась наружу после долгого тлена ее прежнему, черствому, ее притуплявшему существованью.

   Он недалеко отошел, когда ему повстречался толстый господин, который накануне заходил в его контору с разными благотворительными предложениями и даже не знал, входя к нему, Скруг он или Марлев. Сердце в нем сжалось при одной мысли, каким взглядом его встретит этот почтенный благотворительный господин, - но он знал теперь прямую дорогу, которая лежит перед ним, и он не свернул в сторону.

   Он ускорил шаг и, взяв толстого господина за обе руки, сказал ему;

   - Что, как вы? Надеюсь, что вы вчера успели. Да что же! Христос Воскрес!

   - Господин Скруг?

   - Да, Скруг! Это мое имя, и я боюсь, что оно не совсем приятно звучит вам, но позвольте извиниться и будьте так добры... - И с этими словами он шепнул ему что-то на ухо.

   - Как! - вскричал толстый господин от удивленья, - Да что вы шутите, мой любезнейший господин Скруг?

   - Как вам угодно, - отвечал Скруг, - но что до меня, то ни полушки меньше. И не удивляйтесь этому, я тут плачу зараз свой старый долг за много, много лет, и счел разумеется, и следующие проценты. Так что же, надеюсь, вы не отказываетесь.

   - Мой добрый господин Скруг, - отвечал ему его новый приятель и дружески жал ему руку, - право, я не знаю, чем отвечать вам на ваше великоду...

   - Пожалуйста, будет! Что до этого! - прервал Скруг. - Только заходите ко мне в контору за векселями. Надеюсь, что вы посетите меня, хоть завтра?

   - Непременно - ждите меня!

   - Очень, очень вам обязан и благодарю вас, - и они снова пожали друг другу руки.

   И долго он в раздумье бродил по улицам, без цели и куда глаза глядят, и странно: хотя он был погружен в себя, может быть, более, чем когда-либо, никогда и никакая прогулка еще не доставляла ему такого удовольствия; столько ему было нового в том что он видал ежедневно и чего доселе не умел видеть. Наткнувшись на маленького, спешившего куда-то мальчика, он останавливался, гладил его по головке и христосовался с ним красным яичком. Он не пропустил ни одного нищего, чтобы не остановиться и с вниманием не расспросить его и не наградить его щедрою рукою для празднике, смотря по нужде каждого. Все казалось, улыбалось ему: люди, улицы, дома... - все казалось по-прежнему, и ничто не могло же так измениться с вчерашнего дня, хотя сегодня и было Светлое Воскресенье? Разве он не запомнит в свою жизнь десятки таких же Светлых Воскресений, как самое, бывало, несносное для него время, ибо оно прерывало ему, Бог весть из чего и вследствие каких разумных причин, привычный ход и плавное, ничем не нарушаемое течение его жизни и занятий... Но это от того, что его душа теперь несла в себе светлую радушную улыбку и кроткое любящее чувство ко всему, что только дышит и движется на великом Божьем мире.

   Между тем он как-то невольно и почти сам не зная того, все это время приближался к улице, на которой жил его племянник, и вот наконец он в нескольких шагах от его дома. Не раз он повернулся взад и вперед вокруг двери, пока собрался с духом, чтобы подойти и позвенеть в колокольчик.

   - Дома барин? - спросил он, когда ему отворили дверь.

   - Дома-с, прикажете доложить?

   - Нет, незачем: мы с ним хорошие приятели, я взойду и без докладу.

   И с этими словами, не дожидаясь долее, он взбежал на лестницу и, повернув замком в столовую, легонько растворил дверь и заглянул в нее.

   Хозяин и хозяйка стояли возле накрытого стола и распоряжались какими-то новыми приготовлениями к праздничному обеду. Известно, что молодые хозяева и хозяйки всегда очень заботятся, чтобы все у них было хорошо и в порядке.

   - Христос Воскресе, Дмитрий! - закричал Скруг, растворяя дверь и входя.

   Надо представить себе все удивление его племянника и племянницы при таком неожиданном появлении.

   - Как, это вы, дядюшка?

   - Да, это я, ваш старый дядюшка Скруг, и пришел к вам отобедать для праздник если только вы меня примете... Но позвольте прежде всего с вами похристосоваться, мои дети, как следует для праздника.

   И они дружески обнялись, дядя и племянник, и три раза чмокнулись так, что раздалось на всю комнату. И веселый племянник уже начинал хохотать по-прежнему, на радостях... и расхохотался еще больше, когда пришел черед христосоваться его молоденькой жене, которая при этом вся покраснела и смешалась...

   Да уж как им было весело! Скруг в первые пять минут уже чувствовал себя как бы дома и в своей семье. Хозяин и хозяйка, казалось, были так веселы, так счастливы, как никогда еще в жизни; открытое и светлое, тем менее еще ожиданное радушие Скруга до того увлекло их, что они даже позабыли свое удивление. Но вот начали съезжаться гости, вот и толстая кузина уже в летах, которда столько хохотала, и старая тетушка в длинной шали. Скруг узнал все лица и со всеми тотчас же ознакомился, а с иными успел даже почти подружиться, так все было просто, весело, радостно и ни в ком ни одной задней мысли на другого... И вот после обеда была та же музыка, и фанты, и жмурки, и он чувствовал, кажется, минуту, когда бы, казалось, начаться тем же разговорам про него и той же загадке "Скру-у-у-г", - как действительно и было бы, если бы он своим неожиданным присутствием заранее не оправдал себя и не отвел непременно текущую известным теченьем реку времени... И он невольно вздрагивал и едва переводил дыхание в такую минуту...

   На следующее утро он был уже, как можно раньше, в конторе. И как уж он торопился, чтобы только прийти первому и поймать врасплох Кричева!

   Вот бьет девять, а Кричева еще нет; еще четверть, три четверти, - а его все еще нет. Скруг нарочно стал у двери, чтобы видеть, как будет подходить Кричев.

   Увидав своего грозного хозяина, он уже заранее снял шапку и начал заворачивать рукава, чтобы приготовиться к письму, вынул перо и в одну минуту уже сидел за столом, как будто надеялся нагнать потерянные три четверти часа и этим умилостивить Скруга.

   - А! - закричал Скруг своим прежним сердитым голосом, насколько он только мог под него подделаться. - Что это значит, что вы так опоздали?

   - Да, я опоздал немного, извините.

   - Все извинять, - проговорил суровым голосом Скруг. - Извольте-ка подойти ко мне, сударь, поближе.

   - Это только раз случилось в году и больше не повторится, вчера было Светлое Воскресенье...

   - А я вот что скажу тебе, братец, - продолжал Скруг, - что я больше терпеть этого не намерен, а потому... - и с этими словами он вскочил со стула и ударил Кричева по плечу, - я намерен прибавить вам жалованье, сударь!

   Кричев весь затрясся и начал понемногу отодвигаться к двери, думая, что ему скоро придется закричать: "Караул!"

   - Ну так Христос Воскресе, Федя! - сказал Скруг, ударил его снова по плечу, и с таким веселым, улыбающимся лицом, что нельзя было больше сомневаться в истине его добрых намерений. - Христос же воскрес, мой добрый товарищ, - и с этими словами он обнял еще стоявшего в некотором недоумении Кричева. - Я удвою тебе твое жалованье и сумею поддержать твою семью; приходи сегодня же отобедать ко мне, и мы вместе перетолкуем о твоих делах. Да разведи-ка огонь побольше и вели привезти дров еще воза два.

   Скруг сдержал свое слово: он исполнил обещанное, и еще больше, чем обещал. О маленьком Степе мы не знаем хорошенько, остался ли он в живых или нет, но рассказывают некоторые, что Скруг был для него вторым отцом. И он стал хорошим родным, хорошим другом, добрым хозяином, добрым знакомым и добрым человеком, каких только поискать на белом свете. Иные подсмеивали его, видя в нем такую странную перемену; но он оставлял их смеяться и не обращал большого внимания. Он знал, что нет той истины и того добра на свете, над которыми не нашлись бы люди, чтобы посмеяться; он знал, что такие люди и без того насмеют себе морщины под глазами и у подбородка, и он не прибавит им ни одной морщинки больше. Сам же он выучился зато доброму открытому смеху, который никогда заранее не состареет ничьего лица и не оставит на нем никакого недоброго следа, и сама душа в нем выучилась светло и весело глядеть и улыбаться всему великому Божьему миру, - а это все, что можно пожелать и каждому из нас.

   Он больше не водился с Духами по Светлым Воскресеньям. Но про него зато все говорили, что никто не умел быть так весел и счастлив в Светлое Воскресенье, как он, что никто не умел так хорошо праздновать его, с таким любящим вниманьем и так много делать добра и помогать своему ближнему... с той любовью и кротостью христианина, которая требует, чтобы не ведала наша левая, что подает правая...

   Дай-то Бог, чтобы и про каждого из нас мог всякий тоже сказать, что сумеем и мы сделать из каждого Божьего дня Светлое Воскресенье каждому последнему из наших страждущих братий - когда нас только ни призовет к нему его строгая нужда., Помните, дал же когда-то такое обещанье в своем добродетельном порыве Скруг своему Духу будущего и, как слышно, по мере сил и возможности сдержал слово. Да обещает то же и каждый из нас тому душевному ангелу-хранителю, которого он избрал для своего будущего! И да благословит нас на такой подвиг всей жизни Господь наш, всех нас и каждого, большого и малого, - как то, помните, раз сказал маленький Степа.