Хаггард Генри Райдер - Доктор Терн

е, что этого не может быть, так как он только что видел свою жену и нашел ее совершенно здоровой, если не считать легкой головной боли.

   Он заявил, что не может отказаться от такого блестящего случая, быть может единственного в его практике, и что принимать роды у леди Колфорд все-таки будет. "Смотрите, любезнейший, - сказал я, - если что-либо случится, то вас вправе будут обвинить в предумышленной и преступной небрежности". - "Очень вам благодарен за предупреждение, но ручаюсь, что ничего с ней не случится: я свое дело знаю и сам отвечаю за свои поступки", - заявил Терн, схватил свой чемоданчик и выбежал на крыльцо".

   Не берусь описывать, с каким негодованием и омерзением слушал я эту наглую ложь. Как беззастенчиво, с каким невозмутимым спокойствием клеветал на меня этот человек!

   Задыхаясь от волнения, я мог только воскликнуть:

   - Это ложь, наглая ложь от начала до конца!

   После сэра Джона выступила со своими показаниями сиделка. В числе многих лживых показаний, не моргнув глазом, она заявила, что стоя на верхней площадке лестницы, она слышала довольно продолжительный разговор между сэром Джоном и мной и в конце которого я будто бы произнес: "Я сам буду отвечать за свои поступки".

   Я не нашел, что возразить на ее слова, и мог только повторить, что она лжет.

   Затем последовал вопрос, есть ли у меня свидетели, которые могут опровергнуть эти показания; таких свидетелей у меня не было. Тогда мне задали обычные вопросы и спросили, что я имею сказать в свое оправдание.

   Я изложил все факты в их настоящем виде, заявив, что свидетельские показания - сплошная ложь и что сэр Джон - мой давний недруг, желавший погубить меня с того момента, как я начал практиковать в Денчестере. После этого суд удалился и вскоре мне объявили, что дело мое передается на съезд, сессия которого состоится ровно через месяц. А до того времени местный суд согласен отпустить меня на поруки под залог в пятьсот фунтов от меня и пятьсот фунтов от двоих поручителей, по двести пятьдесят фунтов от каждого, или же пятьсот фунтов от одного. Я безнадежно опустил голову, так как у меня не было ни родных, ни друзей, которые бы согласились выразить свое сочувствие столь скомпрометированному человеку.

   - Благодарю вас, господин председатель, за ваше доброе желание, но мне придется отправиться в тюрьму, так как у меня нет никого, кто бы мог поручиться за меня! - сказал я печально.

   Вдруг с задних рядов зала чей-то грубый голос произнес: "Я готов быть вашим поручителем!"

   К столу подошел плечистый мужчина, лет пятидесяти, с отекшим бледным лицом и плешивой головой, на которой непокорно торчали пучки еще уцелевших волос. Он был неряшливо одет в поношенный, черного цвета костюм и огненно-красный галстук.

   - Эй вы, молодой человек, не напускайте на себя важность. Вы еще должны мне двадцать фунтов, три шиллинга и шесть пенсов, и вам хорошо известно мое имя; если же вы его забыли, то я укажу его вам в конце исполнительного листа!

   - Это моя обязанность - спросить ваше имя, - ответил растерявшийся секретарь, - я спрашиваю вас по долгу службы.

   - А-а, в таком случае, пожалуйста! Мое имя Стивен Стронг. Я могу добавить, что это имя имеет известную цену при подписании чека на любую сумму. Сейчас я явился сюда, чтобы поручиться за этого молодого человека, о котором я решительно ничего не знаю, кроме его фамилии и внешнего вида. Я не знаю, заразил ли он покойную леди или не заразил, но уверен, что, как и большинство отравителей, поклонников телячьей заразы, именующих себя оспопрививателями, этот Белл - наглый лжец, и если даже молодой человек действительно заразил ту женщину, то не его в этом вина. А теперь вот, считайте деньги!

   Когда все было кончено, я подошел и поблагодарил его.

   - Благодарить меня вам не за что, - ответил он, - я делаю это не для вас, просто я не хочу, чтобы они сажали невинных людей в тюрьму. Ну, а теперь скажите мне, не нуждаетесь ли вы в деньгах для защиты?

   Я отвечал, что в деньгах я в настоящее время не нуждаюсь, еще раз поблагодарил его, и на этом мы расстались.

  

  

   В назначенный день и час прокурор произнес блистательную обвинительную речь, в которой он доказывал, что я, преследуя низкие материальные выгоды, принес в жертву молодую жизнь. Затем начался допрос свидетелей, не выяснивший ничего нового. Когда же дошла очередь до сэра Джона Белла, то он повторил дословно все, что было сказано им на предварительном следствии. При опросе свидетелей подсудимого выяснилось, что с самого начала сэр Джон Белл относился ко мне недоброжелательно, так как, к его великому огорчению, я оказался более сведущим и знающим врачом, чем он, и что родильная горячка у моей жены была вызвана только его небрежностью. После этих показаний заседание суда было закрыто, и слушание дела отложено на следующий день.

   Так как я находился на поруках, то прямо со скамьи подсудимых отправился пообедать в скромный ресторанчик, где меня никто не знал, для того, чтобы не видеть перед собой знакомых лиц.

   Я медленно шел по улице, когда вдруг заслышал за собой шаги и, обернувшись, очутился перед бледной физиономией и огненно-красным галстуком мистера Стивена Стронга.

   - Вы расстроены и устали, доктор Терн, - сказал он, - почему же вы не с друзьями, а бродите один по улицам после такого утомительного дня?

   - Потому что у меня нет друзей, - сказал я.

   - Вот оно как? - проговорил он. - Пойдемте-ка поужинаем со мной.

   Я поблагодарил старика. Сердечное отношение совершенно чужого человека тронуло меня. Вместе с ним мы дошли до его главной торговой лавки, и через небольшой коридорчик он провел меня в свою квартиру. В большой гостиной, обставленной громоздкой старомодной мебелью, в самом центре большого дивана сидела румяная седая женщина в черном шелковом платье. Она читала при свете лампы под розовым абажуром, поставленной на консоли позади нее. Я почему-то сразу заметил, что она читала какой-то трактат о противооспенных прививках и что на обложке книги изображена рука, страшно изуродованная оспой.

   - Марта, - произнес мистер Стронг, входя в комнату, - вот доктор Терн, о котором я уже говорил тебе! Он зашел поужинать с нами. Доктор Терн, это моя жена!

   Миссис Стронг встала и протянула мне руку. Это была стройная худощавая женщина, с тонкими изящными чертами лица и ласковыми голубыми глазами.

   - Я вам очень рада! - сказала она мягким, несколько монотонным голосом. - Все друзья Стивена для меня - желанные гости, в особенности те, которых преследуют за правое дело!

   В этот момент вошла служанка и доложила, что все готово. Мы вошли в смежную комнату, где нас ожидал простой, но вкусный ужин, и, к немалой своей радости, я имел возможность убедиться, что мистер Стивен не подражал своей уважаемой супруге, которая не пила ничего, кроме простой воды. Муж же ее поставил на стол передо мной бутылку прекраснейшего портера.

   Во время разговора за ужином мне удалось узнать, что Стронги, у которых никогда не было детей, посвятили себя пропаганде разных "идей". Мистер Стронг был "анти" всего, чего угодно, супруга же его не шла дальше "антиоспоривания". Вне этого великого вопроса ее ум был всецело поглощен совершенно безобидной "идеей", что англосаксы произошли по прямой линии от десяти затерявшихся колен израилевых.

   Оставив в стороне вопрос об оспопрививании, я одобрил ее взгляды относительно десяти колен израилевых, чем до такой степени расположил миловидную маленькую женщину к себе, что, совершенно позабыв о моем неопределенном будущем, она просила меня почаще заходить к ней и тут же снабдила целой кипой литературы, касающейся предполагаемых странствований этих десяти племен. Таким образом завязалось мое знакомство с миссис Мартой Стронг.

   На следующий день, в десять часов утра, я снова сидел на скамье подсудимых. Сиделка, ухаживавшая за моей женой во время ее родов, повторила согласованный с сэром Джоном Беллом вымысел. Однако после строгого повторного допроса выяснилось, что эта особа не вполне достойна доверия, хотя опровергнуть ее показания не было возможности. Тогда мой защитник указал суду на то обстоятельство, что все обвинение построено исключительно на одних только показаниях сэра Джона Белла, моего заведомого и давнего врага, и что, к несчастью, я не могу представить в свою защиту ни одного свидетеля, так как при этом мнимом разговоре не было третьего лица. Он пояснил, что если заявление доктора Белла - правда, то я должен быть положительно сумасшедшим: несомненно, что такой сведущий доктор не мог не знать, что родильная горячка заразна и что, переходя из комнаты больной жены к постели пациентки, он должен был непременно заразить последнюю и тем самым погубить свою медицинскую карьеру. Но допустим даже, что из каких-либо соображений он принял на себя этот страшный риск. Неужели он не принял бы необходимых мер предосторожности? А последних, как было доказано, никому заметить не удалось.

   Затем зачитали мое письменное заявление, что все сказанное доктором Беллом - сплошная ложь и что я, отправляясь к леди Колфорд, не имел ни малейшего представления о болезни своей жены.

   Подводя итог, председатель суда указал присяжным, что это необычное преследование основано исключительно на показаниях доктора Белла, которым вторила сиделка, и если даже допустить, что обвиняемый действительно рискнул жизнью прекрасной женщины ради корыстных целей, не кажется ли странным то обстоятельство, что узнав от сэра Джона Белла о тяжелой и опасной болезни жены, он не выразил ни скорби, ни удивления. А между тем всем известно, что доктор Терн был очень нежным и любящим мужем. Остается только предположить, что обвиняемый не понял слов сэра Джона или не расслышал их.

   После речи председателя присяжные удалились для обсуждения, а за ними удалился и суд. С уходом председателя суда зал закишел, как муравейник. Я сидел как на иголках, сознавая, как враждебно и недоброжелательно относятся ко мне все эти люди.

   Присяжные очень долго не возвращались, и я мало-помалу свыкся со своим положением и перестал обращать внимание на настойчивые взгляды, обращенные на меня, и на замечания, раздававшиеся в толпе. Я ушел в себя и стал размышлять над своим положением. Какой бы приговор не вынесли мне присяжные, все равно моя дальнейшая карьера загублена, это было для меня совершенно ясно, и я заранее знал, что вконец разорен. А напротив меня сидел и торжествовал негодяй, который погубил меня своим лжесвидетельством, опозорил мое доброе имя и лишил меня куска хлеба. Он развязно болтал со своими соседями, как вдруг взгляд его случайно встретился с моим. Где-то в глубине его души еще таился остаток совести: старик вдруг смолк, губы его побелели и задрожали; он поспешно встал и покинул зал суда.

   Очевидно, все это не ускользнуло от внимания одного из судей, беседовавшего с ним, и он сразу понял, чем именно вызвана столь внезапная перемена в уважаемом сэре Джоне Белле. Я заметил, как он сперва пристально посмотрел на меня, потом на сэра Джона, который, вернув себе обычную самоуверенность, торжественно направился к выходу. Член суда проводил старика глазами и стал смотреть в потолок, тихонько насвистывая.

   Вероятно, присяжные сильно затруднялись с решением этого дела, время шло, а они не возвращались. Прошло без малого полтора часа, когда полицейский чин сообщил, что они - то есть суд и присяжные - идут.

   Я вглядывался в их лица, с каким-то страшным безучастием ожидая приговора. Напряженность ожидания сменилась во мне тупым оцепенением. Когда председатель суда занял свое место, старший присяжный громко и торжественно возгласил: "Не виновен, но в будущем, мы надеемся, доктор Терн будет более осмотрителен".

   - Это весьма странный приговор! - раздраженно заметил председатель суда. - Он одновременно оправдывает и признает виновным. Доктор Терн, вы свободны и оправданы судом, но я весьма сожалею, что присяжные сочли нужным добавить к своему приговору эту загадочную фразу.

   Низко поклонившись председателю, выражая этим признательность за его доброе ко мне отношение, я стал пробираться сквозь толпу.

   Я зашагал к моему одинокому жилищу и опустился в первое попавшееся кресло пустой приемной, безнадежно оценивая свое безвыходное положение: любимой жены и друга у меня не стало, карьера разбита, репутация как человека и врача замарана и куда бы я ни поехал, всюду за мной последует дурная слава.

   Пока я размышлял на эти безотрадные темы, слуга доложил о приходе какого-то господина. В комнату вошел маленький, весело улыбающийся человек, в котором я тотчас же узнал старшего помощника поверенного, который вел дело Колфорда против меня.

   - Увы, доктор, - защебетал этот маленький человек, потирая руки, - вы еще не избавились от неприятностей: выбрались вы из уголовного леса, да попали в гражданское болото! Хи-хи-хи!.. - И с этими словами он вручил мне бумагу.

   - Что это такое? - спросил я.

   - Это иск, предъявленный сэром Томасом Колфордом доктору Терну, на десять тысяч фунтов стерлингов. Согласитесь - это не слишком крупная сумма за утрату молодой и красивой жены... Так как он не мог добиться, чтобы вас засадили в тюрьму, то решил разорить вас гражданским иском. Если бы он меня тогда послушал, то начал бы с этого, а уголовного преследования не возбуждал вовсе. Я ни минуты не думал, что они вас осудят. Присяжные никогда не пошлют человека на каторгу за несчастную случайность. Ну, а гражданский иск - совсем другое дело, его всегда удовлетворят, если только поручить дело опытному адвокату. И вам мой совет: бегите куда-нибудь прежде, чем начнется следствие. Всего хорошего, господин доктор... всяческих вам благ...

   И юркий маленький человек скрылся за дверью.

   Положение мое оказывалось хуже, чем я думал. Уже первое дело в суде стоило мне больших денег, и я не в состоянии был выдержать второго процесса, не говоря уж об удовлетворении иска. Что же мне оставалось делать? Сидеть и ждать, что будет дальше? Не лучше ли разом покончить счеты с жизнью, которая мне уже ничего не обещала. Разбитый последними событиями, я совершенно утратил чувство страха перед смертью. В тот момент она казалась мне символом полного успокоения и забвения.

   Но, к несчастью моему и многих других, я не исполнил своего решения, хотя оно было твердо и серьезно. Прежде всего я написал длинное письмо для опубликования в газетах, в котором правдиво излагал все обстоятельства смерти леди Колфорд и обличал сэра Джона Белла в умышленной лжи и желании ценой ложной присяги погубить меня. Затем другое, которое должно быть вручено моей дочери, когда она достигнет совершеннолетия. В этом письме я раскрыл ей причины, побудившие меня к самоубийству, и просил простить за то, что покинул ее в столь раннем возрасте.

   Подойдя к своему шкафчику с лекарствами, я подумал немного и остановился на синильной кислоте. Правда, последствия ее неприятны, зато действие быстро и верно. Какое мне дело до того, что после смерти я почернею и буду пахнуть!

  

  

   Достав склянку из шкафа, я налил в рюмку достаточную дозу яда и развел его небольшим количеством воды, чтобы было легче выпить. Все это я делал не спеша, и мне оставалось только опрокинуть содержимое в рот, как вдруг я ощутил на лице холодное дуновение, словно от сквозняка. Я вздрогнул. Передо мной в темном проеме двери стоял Стивен Стронг. Да, это был он, свет свечи падал на его бледное лицо и большую лысую голову.

   - Э-э, доктор! Да вы, как вижу, кутите, - раздался его грубый, но добродушный голос. - Что вы тут смаковали? Можно попробовать? - с этими словами он поднес рюмку к губам.

   В одно мгновение сознание вернулось ко мне, и прежде чем Стивен Стронг успел коснуться рюмки, я быстрым движением выбил ее из рук. Она упала и разбилась вдребезги.

   - А-а, я так и думал! - произнес мой гость. - Ну, а теперь, молодой человек, я попрошу вас сказать мне, почему вы принялись за подобные штуки?

   - Почему? - воскликнул я с горечью. - Жена моя умерла, имя мое опозорено, карьера разбита... Зачем мне жить и ждать конца нового дела, которое возбудил против меня сэр Томас Колфорд и которое окончательно разорит меня и пустит нищим по свету!

   - И вы думали помочь этому горю, наложив на себя руки? Ведь вы же утверждаете, что не сделали ничего постыдного, ничего такого, что заставляло бы вас внутренне краснеть перед самим собой, и я верю вам. Так что вам до того, что думают о вас эти люди? Я знаю, вам теперь тяжело, но я сам был когда-то в худшем положении, поверьте. Я пошел на каторгу по ложному свидетельству, но не наложил на себя рук. Я отработал свой срок, понемногу оправился, и теперь я - глава радикалов и один из богатейших людей в Денчестере, хотя и простой торговец. Я мог бы заседать в парламенте, если бы только захотел. Почему бы вам не поступить так же?

   - Да никто не пожелает воспользоваться моими услугами после того, что было! - сказал я.

   - Я берусь найти таких людей. Что касается предъявленного иска, то я удовлетворю его. Я люблю судебные дела, а какая-нибудь тысяча фунтов не разорит меня. Впрочем, я явился сюда, чтобы пригласить вас отужинать с нами; полагаю, что лучше будет распить бутылочку портера со Стивеном Стронгом, чем это адское зелье. Но прежде чем мы выйдем отсюда, вы должны дать мне слово, что не приметесь за старое! - И он указал на осколки рюмки, валявшиеся на полу.

   - Даю вам слово, что больше это не повторится!

   - Ну и прекрасно! - сказал мистер Стронг, беря меня под руку и направляясь к выходу.

   Вечер этот я провел почти так же, как и мой первый вечер в доме Стивена Стронга. Миссис Стронг приняла меня весьма приветливо и после нескольких вопросов о моем деле перешла на свою излюбленную тему об исчезнувших десяти коленах, причем была крайне разгневана тем, что я не прочел ее книг и брошюр. Но в конце концов она умиротворилась, и я вернулся к себе домой успокоенный и чуждый волнений.

   В следующий месяц или два ничего особенного в моей жизни не случилось, если не считать того, что дело по гражданскому иску сэра Томаса Колфорда вдруг было прекращено. Хотя о причинах прекращения этого судебного дела официально ничего не сообщалось, но я имею основание полагать, что оно было вызвано отказом сэра Джона Белла вторично выступить в суде и повторить свои показания против меня. Хотя я, конечно, был весьма рад такому повороту дела, тем не менее блестящая практика, которую я только что успел приобрести, была безвозвратно потеряна. Мои небольшие сбережения подходили к концу, и я предвидел необходимость зарабатывать себе на кусок хлеба как-то иначе.

   Однажды утром я сидел в своем кабинете и читал какую-то медицинскую книгу, как вдруг у наружных дверей раздался звонок.

   "Пациент!" - подумал я. Но меня ждало разочарование: вошел мистер Стивен Стронг.

   - Ну, как вы поживаете, доктор? - начал он. - Вы, вероятно, удивляетесь тому, что видите меня здесь в такое время. Я пришел просить вас взглянуть на двух больных детей, к которым мы отправимся сейчас же, если только вы не против!

   - Нет, конечно, я всегда рад служить вам! - отвечал я. - Кто эти дети, и чем они больны?

   - Это сын и дочь одного сапожника, а чем больны - об этом вам судить, - ответил мой собеседник.

   Долго проколесив по улицам беднейшего квартала города, мы наконец остановились перед невзрачного вида сапожной лавкой, с выставленными в окне на продажу несколькими парами грубо сшитых сапог. За прилавком находился владелец лавки, мистер Сэмюэлс, мрачного вида человек лет сорока.

   - Сэмюэлс! Вот доктор, - произнес Стивен Стронг.

   - Ладно, он найдет жену и детвору там, в смежной комнате! Хороши они, нечего сказать! Я не могу! Не могу смотреть на них. Душа во мне переворачивается! - проговорил Сэмюэлс и резко отвернулся.

   Пройдя через лавку, мы очутились в задней комнате этого убогого магазинчика. Кто-то громко плакал и стонал. Посреди комнаты стояла истощенная, измученная женщина, уже не молодая на вид, а на постели лежали двое детей, мальчик и девочка, лет трех и четырех. Я тотчас же приступил к осмотру больных. Мальчик горел как в огне, все его тельце было покрыто яркой красной сыпью. Девочка же мучилась от огромной багровой опухоли на руке повыше локтя. Вся рука была сильно воспалена. Для меня было несомненно, что и то и другое - опасный вид рожистого воспаления, следствие перенесенной не более пяти дней тому назад прививки оспы.

   - Ну, - спросил мистер Стронг, - что вы находите у этих детей?

   Я ответил.

   - А чем вызвана эта болезнь? Не следствие ли это прививки?

   - Возможно, что и так! - уклончиво ответил я.

   - Поди сюда, Сэмюэлс, и расскажи господину доктору все, как было! - сказал Стронг.

   - Да что тут рассказывать? - отозвался огорченный отец, стараясь не глядеть на своих детей. - Меня три раза таскали в полицию и штрафовали за то, что я не прививал детям оспу. Я боюсь этой прививки с тех пор, как моя родная сестра умерла от нее, причем вся голова у нее была сплошь покрыта язвами и болячками. Но я уже не мог больше платить штрафов. Видите ли, дела шли плохо! Ну, я и сказал своей хозяйке, чтобы она взяла детей и отвела к городскому оспопрививателю. Теперь вы сами видите, что из этого вышло! Черт бы их побрал с их прививками!

   С этими словами, безнадежно махнув рукой, он вышел из комнаты.

   Я не стану описывать подробности, скажу только, что, несмотря на все мои старания, мальчик умер, а девочка поправилась. Примечательно, что обоим была сделана прививка от одной лимфы, и мне с большим трудом удалось убедить власти подвергнуть эту лимфу тщательному исследованию, причем оказалось, что она содержала бациллы рожи.

   Этот случай, в котором я играл видную роль, наделал много шума. Противники прививок ссылались на меня, как на авторитет.

   Мало-помалу, несмотря на то что я никогда не высказывался определенно по этому вопросу, на меня стали смотреть как на лидера и на светило небольшой группы врачей, противников прививки оспы. На основании этой в сущности ложной репутации Стивен Стронг предложил мне весьма приличное вознаграждение за то, чтобы я принял на себя труд исследования всех отдельных ел у чаев, в которых, как предполагалось, прививка являлась причиной заболеваний. Я согласился, так как эти исследования в общем ни к чему меня не обязывали. И вот, за два года усердной работы я убедился, что прививки в том виде, как они практиковались - с руки одного человека на руку другого - нередко приводили к заражению крови, рожистому воспалению, нарывам и даже туберкулезу. Все эти случаи были мной опубликованы, и в результате я был вызван королевской оспопрививательной комиссией, заседавшей в то время в Вестминстере, для разъяснений по этому вопросу.

   Выслушав мои доводы, некоторые члены комиссии пытались заставить меня высказаться о пользе или вреде прививок вообще. Я отвечал им уклончиво, не желая вступать в прения, так как бессмысленно отрицать значение великого открытия, сделанного Дженнером [5].

  

   [5] - Дженнер (1749-1823) - английский врач, открывший предохранительную силу коровьей оспы. - Примеч. перев.

  

   Стоит только вспомнить, что было время, когда почти каждый становился жертвой оспы, когда женщина считалась красивой уже только потому, что не была обезображена, подобно громадному большинству ее сестер.

   Стоит только вспомнить, как много детей умерло от оспы в самом нежном возрасте, о чем свидетельствуют церковные записи тех лет.

   Стоит только послушать рассказы стариков о том, как свирепствовала оспа во времена молодости их матерей и отцов.

   Мало того, если прививки - обман, то почему девятьсот девяносто девять врачей из тысячи не только в Англии, но и в других цивилизованных странах так твердо убеждены в их несомненной пользе? Таково было мое внутреннее убеждение, но я не считал нужным заявлять об этом публично.

   Между тем печальные последствия прививки не были в то время редкостью, но причиной их являлась плохая лимфа или небрежное обращение с больными.

  

  

   Мое появление в качестве эксперта перед королевской оспопрививательной комиссией подняло мой престиж в глазах населения Денчестера. И вот я снова мог похвастать обширной, быстро разрастающейся практикой и заработком, вполне достаточным для удовлетворения моих потребностей.

   Прошло уже более трех лет с тех пор как я, вернувшись из зала суда, собирался покончить счеты с жизнью, когда в приемную неожиданно, как и в тот раз, вошел Стивен Стронг.

   Из-за большого наплыва больных я не имел возможности принять его немедленно, так что ему пришлось дожидаться около часа.

   - Теперь дела обстоят несколько иначе, доктор, - сказал он, входя в мой кабинет, - я дожидался вас целый час, а там еще шесть человек. С тех пор как вы лечили детей Сэмюэлса, счастье успело повернуться к вам лицом. Как вы думаете, зачем я пришел?

   - Говорите прямо, я угадывать не умею! - произнес я.

   - Ну, так уж и быть, скажу вам, в чем дело. Читали вы во вчерашней газете, что наш старый пивовар Хикс возведен в достоинство пэра? Понимаете ли, в чем тут секрет? Он дал понять, что если его заставят дожидаться этой чести еще дольше, то он откажется внести в фонд своей партии членский взнос. А это пять тысяч фунтов в год! Ну, они и поспешили удовлетворить его, полагая, что так кресло в парламенте останется за ними. Но здесь-то они и ошибаются: если только нам удастся выставить подходящего человека, то радикалы возьмут на этот раз верх!

   - А кто же этот подходящий человек? - осведомился я.

   - Джеймс Терн, эсквайр, доктор медицины! - спокойно ответил Стивен Стронг.

   - Что вы?! - воскликнул я. - Разве я могу потратить тысячу или даже две тысячи фунтов сразу на одни только выборы, да еще столько же ежегодно на разные подписки; кроме того, могу ли я быть практикующим врачом и членом парламента одновременно?

   - Погодите, доктор, я обо всем подумал, как только ваше имя было произнесено вчера на совете радикалов. Все ваши возражения я предвидел. Теперь выслушайте меня: вы молоды, представительны, умны, и притом превосходный оратор - разумеется, вы желали бы выбраться наверх, но у вас нет средств. Вы живете только на то, что зарабатываете, а став членом парламента, конечно, лишились бы и этой возможности. Но так как мы нуждаемся в таком человеке как вы, то, весьма естественно, должны и оплачивать ваши услуги.

   - Нет, нет, мистер Стронг! - воскликнул я. - Я не согласен стать рабом радикалов, обязанным делать то, чего они от меня потребуют. Нет, я предпочитаю продолжать заниматься своим делом и остаться верным своей профессии.

   - Не спешите отказываться, молодой человек! - остановил меня поучительно старик. - Никто и не требует вашего рабства. Но что бы вы сказали, например, если бы вам обеспечили все до последнего пенни, чтобы добиться места в парламенте, и, сверх того, тысячу двести фунтов ежегодного содержания в случае успеха и вознаграждение в пять тысяч фунтов, если вы потерпите поражение или почему-либо вынуждены будете отказаться от парламентской деятельности?

   - Тогда бы я, пожалуй, согласился, при условии, что буду уверен в лице, гарантирующем мне все это, и кроме того буду знать, что это такой человек, от которого я могу принять деньги! - сказал я.

   - Ну, об этом судите сами! - ответил мой собеседник. - Человек этот - я, Стивен Стронг, и я внесу в банк на ваше имя десять тысяч фунтов, прежде чем вы подпишете соглашение. Не благодарите меня, я делаю все это, во-первых, потому что у меня нет ни детей, ни родных, а вас я как-то сразу полюбил. Люди обошлись с вами возмутительно несправедливо, и я хочу видеть вас на высоте, чтобы все эти франты, считающие себя выше всех, стали лизать ваши сапоги, как только вы станете богатым и влиятельным человеком. Это только одна из причин; другая заключается в том, что вы - единственный человек в Денчестере, который может добиться для нас представительства в парламенте, и я буду считать, что чрезвычайно выгодно вложил эти десять тысяч фунтов, если эти самодовольные, чванливые тори останутся на бобах.

   Ну, а прежде чем вы мне дадите какой бы то ни было окончательный ответ, я хочу спросить вас кое о чем... Согласны вы стоять за пропорциональное доходам каждого налогообложение?

   - Да, конечно, справедливость требует, чтобы каждый платил сообразно своему состоянию.

   - Ну, а относительно избирательного ценза членов парламента?

   - Разумеется, я буду настаивать на том, чтобы парламент был открыт для каждого достойного гражданина, а не только для богачей.

   - Прекрасно! Затем, вам, конечно, известно, что мы добиваемся увеличения нашего флота, и вы, надеюсь, будете проводить ту же мысль. Теперь все... Кроме вопроса об антивакцинации, который вы, конечно, будете отстаивать во что бы то ни стало!

   - Нет! Я никогда и никому не давал повода думать, что буду отстаивать этот вопрос! - воскликнул я.

   Он удивленно взглянул на меня.

   - Нет? - повторил он. - Но вы также не говорили, что не будете... Однако нам надо оговорить все до мелочей. Здесь, в Денчестере, этот вопрос важнее всех остальных вместе взятых. Если только нам суждено удержать за собой кресло в парламенте, то не иначе, как проведением антивакцинации. Это - самый жгучий, самый животрепещущий вопрос! И вот потому мы все возлагаем надежды на вас; вы изучали этот вопрос и считаетесь одним из немногих специалистов, но если у вас есть на этот счет какие-либо сомнения, то скажите прямо, и мы не будем больше говорить об этом.

   Я содрогнулся, слушая его слова. Без сомнения, исследования отдельных случаев заболеваний после вакцинации явились для меня весьма интересной работой, и потому я охотно взялся за них. Но стать одним из ярых противников прививок оспы, встать в ряды этих невежд-агитаторов, громить величайшее спасительное открытие!

   Принять предложение Стронга - значило изменить своим убеждениям, своим научным знаниям. Нет, нет, я не мог этого сделать! Между тем мог ли рассчитывать человек в моем положении на лучший случай выбиться из ничтожества? Еще с детства моей заветной мечтой было заседать в парламенте.

   И вот мне предлагают осуществление этой заветной мечты! Если бы мне удалось склонить этот город, считавшийся испокон веков гнездом тори, на сторону радикалов, я выдвинулся бы сразу. Я уже видел себя богачом, любимцем народа, уполномоченным лицом... и, как знать, быть может, даже возведенным в достоинство пэра. Видел себя доживающим свой век в почете и славе, оставляющим состояние своим наследникам.

   А если я откажусь от предложения Стивена Стронга, такой счастливый случай мне уже никогда не представится. Весьма возможно, что я навсегда утрачу расположение Стивена Стронга и его доброй жены, их дружескую поддержку и обреку себя на вечную борьбу из-за куска хлеба. И вот, несмотря на то что в первый момент эта мысль показалась мне ужасной, я решил, что цена, которой мне предлагали купить мое будущее благополучие, была вовсе не так велика: не более чем обычная программа любого кандидата, вступающего на арену парламентской деятельности, обязующегося проводить все идеи и требования выставившей его партии, независимо от того, сочувствует он им в душе или нет.

   Борьба была непродолжительна и окончилась так, как и следовало ожидать от человека в моем положении. Если бы я мог предвидеть, чем все это кончится! Но я думал тогда только о себе!

   - Ну, что же? - спросил мистер Стронг, обождав немного.

   - Ну, что же? - повторил я. - Я готов пройти весь путь до конца! Но, вероятно, мой нерешительный тон смутил мистера Стронга.

   - Послушайте, доктор, - сказал он, - я человек честный и прямой. Прав я или не прав, но я глубоко убежден во вреде прививок, и мы решили сделать этот вопрос краеугольным на этих выборах. Если вы не убежденный антивакцинист, как я полагал, то лучше вам отказаться от этого дела и считать, что я вам ничего не говорил. Вы, без сомнения, наш лучший оратор, человек, на которого мы возлагали самые блестящие надежды; тем не менее у нас есть на примете еще несколько лиц, и я прямо от вас отправлюсь к одному из них и сейчас же переговорю обо всем! - С этими словами он взял шляпу, собираясь уйти.

   Я дал ему дойти до дверей и, когда он уже брался за ручку, вдруг воскликнул, словно меня подтолкнули:

   - Я, право, не знаю, что вас заставляет так думать, я, кажется, достаточно доказал, что я - не сторонник вакцинации!

   - Что вы хотите этим сказать, доктор?

   - Да то, что мое единственное дитя, моя девочка, которой теперь почти четыре года, до сих пор еще не подвергнута этой операции!

   - В самом деле? - неуверенно спросил Стронг.

   В это самое время я услышал, как няня спускалась сверху с Дженни на прогулку. Я отворил дверь кабинета и позвал свою маленькую девочку. Это было прелестное белокурое дитя, с большими темными глазами и ярким улыбающимся ротиком.

   - Вот, посмотрите сами, - проговорил я, заворачивая рукавчики на обеих ручках Дженни, - видите, у нее нет нигде проклятых меток! - И, поцеловав девочку, я отослал ее обратно к няне.

   - Это, конечно, прекрасно, доктор, но имейте в виду, что она и впредь не должна быть подвергнута прививке!

   Когда он произнес эти слова, сердце мое невольно дрогнуло: я вдруг понял, что натворил, какой страшный риск принял на свою душу. Но жребий был уже брошен, или, вернее, так мне казалось тогда в моем безумии.

   - Не беспокойтесь, - сказал я, - никакой телячьей отравы никогда не будет в ее крови!

   - Теперь я верю вам, доктор, - проговорил Стронг, - ни один человек не стал бы рисковать жизнью своего единственного ребенка. Я передам ваш ответ совету комитета, и он пришлет вам официальное предложение выступить кандидатом на парламентских выборах. Прощайте. Теперь я уверен, что кресло в парламенте останется за нами!

  

  

   Неделю спустя борьба была в полном разгаре. И что это была за борьба! Подобного в Денчестере не было никогда.

   Сэр Томас Колфорд был очень богат, это знали все. Носился слух, что в случае его избрания он готов доказать свою благодарность за оказанные ему честь и доверие весьма достойным образом: выстроить новый флигель, в котором сильно нуждался городской госпиталь, и обставить его всем необходимым за свой счет. Кроме того, сорок акров принадлежащих ему превосходных земель врезались в городской парк, и говорили, будто сэр Колфорд выражался в таком тоне, что эти сорок акров несравненно важнее для города, чем для него самого, и что он надеется когда-нибудь передать их городу.

   После этого неудивительно, что его кандидатура была встречена местной прессой с большим энтузиазмом. Меня же называли авантюристом, напоминали о том, что я подвергался судебному преследованию. Меня выставляли социалистом, который, не имея никакой собственности, рассчитывал поживиться чужой, и рехнувшимся антивакцинистом, который для того, чтобы приобрести несколько голосов, готов был заразить целый город ужаснейшей болезнью. Из всех обвинений последнее было единственным, кольнувшим меня в самое сердце.

   Сэр Джон Белл, мой давний недоброжелатель и влиятельный сторонник сэра Томаса Колфорда, выступил с трибуны с речью, в которой уговаривал сограждан не вверять своих политических интересов человеку, опозорившему свое сословие.

   Эта речь произвела, как и следовало ожидать, немалое впечатление на слушателей, и казалось, мое дело проиграно, тем более что за последние годы ни один радикал ни разу не отважился оспаривать у консервативных кандидатов право представительства в парламенте. Но в Денчестере было громадное число избирателей, рабочих и специалистов, занятых на кожевенных и обувных фабриках. Эти люди, проводившие целые дни в душном помещении, а ночи в жалких бараках на окраинах города, единственном пристанище рабочего люда в городах, где квартиры слишком дороги, питали сильное озлобление к высшим классам общества и, как следовало ожидать, готовы были отдать голоса за всякого, кто обещал сделать хоть что-нибудь для улучшения их доли.

   За этой группой избирателей следовала вторая группа людей, которые отдавали голос за либералов только потому, что их отцы и деды были сторонниками этой партии. Затем шли избиратели, бывшие до этого консерваторами, но из-за недовольства внешней политикой правительства или по другим причинам решили перейти на сторону другой партии. Кроме того, можно было рассчитывать на несколько избирательных голосов от сторонников всевозможных дурацких "идей". Таковыми были противники намордников для собак, члены общества покровителей рабочих лошадей, члены общества трезвости и даже общества противников оказания медицинской помощи младенцам. Потакая в своей речи слабостям всех этих маньяков, я мог рассчитывать на несколько десятков голосов.

   Но так называемые антивакцинисты насчитывались здесь сотнями, поэтому свыше двадцати процентов детей, рожденных за последние годы, не было вакцинировано. Некоторое время попечительство о народном здравии почти бездействовало, но перед выборами нового кандидата по настоянию врачебной управы города стали преследовать жителей, не сделавших своим детям обязательных прививок, были установлены штрафы и всякого рода наказания, которые до того озлобили население, что сторонники антивакцинации множились с каждым днем.

   В Денчестере большинство антивакцинистов были радикалами, но насчитывалось еще несколько сотен человек антивакцинистов-консерваторов. Вот если бы удалось привлечь и их на мою сторону, радикалы восторжествовали бы!

   На первом же митинге, после речи сэра Томаса Колфорда, представитель партии антивакцинистов поднялся и спросил его, намерен ли он стоять за отмену закона об обязательной прививке оспы. А нужно сказать, что на этом же митинге сэр Джон Белл только что обвинял меня в горячем сочувствии антивакцинации и тем самым до некоторой степени связал руки своему кандидату, поэтому сэру Томасу не оставалось ничего другого, как объявить, что он склонен освободить всех сознательных противников прививок от взысканий, но прямого ответа на вопрос не дал.

   Тот же самый вопрос был предложен и мне. Я воспользовался случаем и произнес целую речь, вызвавшую гром восторженных аплодисментов. Я взывал к матерям в таких трогательных выражениях, что многие женщины разрыдались; я призвал их мужей, свободных сынов Англии, протестовать против насилия, против нарушения их родительских прав, и предлагал им провести меня в парламент, чтобы я мог поднять там свой голос в защиту их невинных детей, которых насильно подвергают операции, зачастую влекущей за собой самые ужасные последствия.

   Когда я окончил свою речь и сел, вся громадная толпа избирателей - в зале собралось более двух тысяч человек - поднялась и приветствовала меня громкими криками одобрения: "Мы вас проведем в парламент! Мы свободные люди, никто не может нас заставлять делать то, чего мы не желаем!"

   Оставив в стороне все другие вопросы, я всецело посвятил себя вопросу антивакцинации. Мы забросали избирателей брошюрами и статьями о вреде прививок, о вакцинном тиранстве, о детоубийстве, об обмане доверчивых людей и тому подобном - все это было иллюстрировано изображениями страдальцев; распространяли фотографии детей, пострадавших от последствий злокачественной лимфы или небрежного ухода, показывали эти снимки в виде туманных картин во время публичных чтений, а также в читальнях, пивных и трактирах, наиболее посещаемых беднейшим населением.

   Трудно себе представить, как все это действовало на толпу. Эти легковерные люди были глубоко убеждены, видя единичные случаи и не имея представления об ужасах самой оспы и страшной заразности этой болезни, что врачи из корыстных целей хотят отравить телячьим ядом все население.

   Против меня ополчилась вся интеллигенция города. Из палаты лордов прибыл для личного вмешательства в это дело известный своим красноречием оратор. Он произнес блистательную речь. Но меня удивило то обстоятельство, что, явившись сюда для противодействия антивакцинистской агитации, он только мимоходом коснулся этого вопроса, подробно распространяясь обо всем остальном и напирая, главным образом, на "широкие задачи будущего".

   Год спустя я имел удовольствие слышать этого выдающегося оратора; теперь уже он порицал преследования антивакцинистов, убеждал палату общин уступить их требованиям и ввести билль об освобождении родителей и опекунов, не желавших прививать оспу своим детям, от всякого рода преследований и взысканий. Его воззвание не пропало даром: билль прошел в несколько измененном виде, а двадцать лет спустя я увидел и результаты его успеха.

   Наконец наступил день баллотировки. В восемь часов утра все избирательные урны были скреплены печатью и отправлены в городскую ратушу для подсчета голосов в присутствии лорда-мэра, кандидатов и других должностных лиц. Вскрывали ящик за ящиком и доставали из них бумажки, складывая их двумя отдельными кучками: одни за Колфорда, другие за Терна. В половине десятого начался подсчет голосов. Оказалось, что кандидат консерваторов имел тридцатью пятью голосами больше кандидата радикалов. Но вот распечатали последний большой ящик. Сэр Томас Колфорд и я стояли со своими агентами по обе стороны стола, в почтительном молчании ожидая результатов выборов.

   - Какие цифры? - спросил агент консерваторов.

   - Колфорд - четыре тысячи триста сорок девять, Терн - четыре тысячи триста двадцать семь, да еще две пачки несчитанные!

   Агент вздохнул с облегчением; я видел, как он пожал руку сэра Томаса, очевидно поздравляя его, так как теперь уже не сомневался в торжестве своей партии.

   - Как видно, игра наша проиграна, - шепнул я Стивену Стронгу. Я заметил, что лицо его в этот момент было мертвенно бледно, а губы подернулись синевой. Я испугался за его больное сердце.

   - Вам следует, мистер Стронг, поскорее отправиться домой, - сказал я ему. - Выпейте снотворное, ложитесь в постель и постарайтесь заснуть!

   Между тем вскрыли очередную пачку билетов и продолжили подсчет голосов: первый голос был за меня, затем девять билетов за Колфорда. Теперь вопрос о кандидате уже совершенно утратил всякий интерес, так как результат, казалось, был