Каратыгин Петр Петрович - Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий. Книга вторая

в задумал заставить его любить себя, но не благодеяниями, а самым деспотическим насилием. Всем людям русским от мала до велика вменено было читать в церквах и у себя дома особую молитву о здравии, благоденствии и счастии царя и всего его семейства; молитву, наполненную самыми льстивыми похвалами и выражениями беспредельной благодарности! Похититель престола не стыдился подсказывать своему народу те самые речи, которые алкал слышать он него. Актер на троне, он служил суфлером своему народу!

   Видя наконец, что от роли благодетеля пользы мало, Борис взялся за роль злодея и тирана, более подходившую к его дарованию. "Не понимают добра, поймут зло!.." - решил похититель престола и стал гонителем вельмож и дворянства. Родственнику царицы Марии Феодоровны Вельскому царь, основываясь на извете его завистников, приказал по волоску выщипать бороду. Эта опала была предшественницею другой, в которой Годунов выказал всю черноту своей ревнивой, завистливой души. Он обратил свое гонение на боярское семейство Романовых, ближайших сродников законного царского дома. После Никиты Романовича Захарьева-Юрьева осталось пятеро сыновей, порученных им покровительству Годунова. Прикрывая злобу и ненависть личиною расположения и доброжелательства, царь ласкал Романовых, породнился с ними чрез брак Ивана Ивановича Годунова с их младшей сестрою Ириною, но опасался их, видя в них соперников своему сыну Феодору по правам Романовых на престолонаследие. Он изыскивал все средства к их пагубе и избрал, как надежнейшее, клевету. Князь Феодор Шестунов, подкупленный царем, явился к нему с ложным доносом на Романовых, обвиняя их в недоброжелательстве к Годунову. За это клеветнику объявили царскую милость, пожаловали чин и поместье. Усердный клеврет Бориса Семен Годунов подкупил слуг бояр Романовых и, передав им мешки с ядовитыми травами, велел подкинуть их в кладовую Александра Никитича, а потом донести на него, будто он умышляет извести ядом царя и все его семейство. Слух этот всполошил всю Москву; окольничий Салтыков, посланный к Александру Никитичу Романову с обыском, нашел подкинутые к нему зелья... Затем оклеветанный и остальные его братья Федор, Михаил, Иван и Василий со всеми их сродниками были схвачены и отданы под суд. Невзирая на адские, лютейшие пытки, которым подвергли слуг Романовых, ни один не решился уличать их в небывалом преступлении; невинность благословенного семейства была очевидна, но заботились ли о том клевреты Годунова, из которых состояла следственная комиссия? В июне 1601 года состоялся приговор, жертвами которого были нижеследующие лица: Феодор Никитич Романов, постриженный в монахи под именем Филарета, был сослан в Сийскую Антониеву пустынь, а супруга его Ксения Ивановна, постриженная под именем Марфы, была заточена в один из заонежских погостов; ее мать, дворянка Шестова - в чебоксарский Никольский девичий монастырь; Александра Никитича сослали в Усолье-Луду на берегах Белого моря; Михаила в великопермскую Ныробскую волость; Ивана в Пелымь; Василия в Яренск. Князя Бориса Черкасского с его женою, дочерью и с детьми Феодора Никитича на Белоозеро... Ссылке же подверглись Сицкие, Шесгуновы, Карповы и князья Репнины; имение их было конфисковано; деревни и вотчины переданы были в другие руки. Годунов, как хищный коршун, разорил орлиное гнездо; но этого мало! Злодейство преследовало невинных страдальцев в самой ссылке, где они, кроме жестоких тюремщиков, были постоянно окружены шпионами, ловившими каждое их слово... Василий Романов, переведенный в Пелымь к брату своему Ивану, скончался там 15 февраля 1602 года. За ним вскоре отошли в вечность Александр и Михайл; князь Иван Сицкий и жена его были удавлены... Не менее, страшная судьба готовилась оставшимся в живых Романовым и их сродникам, но внезапно Годунов значительно облегчил их участь, некоторым позволил возвратиться на жительство в прежние их поместья; иных принял опять на службу в качестве воевод в отдаленных областях... Филарета Никитича в 1605 году Борис Годунов возвел в сан архимандрита, этою милостью отстраняя его окончательно от права престолонаследия.

   В отношении к прочим боярским фамилиям Годунов в последние годы царствования решительно не умел держать себя, а поступал с ними странно, капризно, то лаская их и приближая к себе, то подвергая опале, без всякого со стороны этих вельмож повода. На князей Мстиславского и Василия Шуйского Борис Феодорович смотрел как на соперников своего сына, могущих при случае предъявить свои права на царский престол... Из этого опасения он запретил обоим князьям вступать в брак! К довершению всеобщего негодования Москва, по милости Годунова, превратилась в вертеп шпионства, доносов и изветов: слуги были шпионами господ, жены доносили на мужей, дети на родителей, подчиненные (даже духовного звания) на своих начальников... Нравы до того оподлились и развратились, что явление самозванца, по словам летописей, было достойною карою небесною, постигшею наших предков, за то, что они забыли Бога. Кроме голода и моровой язвы, свирепствовавших в России, она терпела от частых поджогов и разбоев. Повсеместно являлись шайки хищников, дерзавших вступать в открытый бой с царскими дружинами; из смельчаков атаманов особенно прославился Хлопко или Косолап, шайки которого по своей организации были похожи на полчища Пугачева. Отважный не менее этого злодея, Косолап сразился с войсками Годунова, предводимыми Иваном Феодоровичем Басмановым, и едва не разбил их наголову; Басманов, пал в сражении. Однако Хлопку одолели, схватили его в плен жестоко израненного; казнили его и главнейших сообщников, но этим разбоев не пресекли: они день ото дня усиливались. В эти страшные времена само небо (говорят суеверные летописцы) предвещало еще новые, ужаснейшие бедствия. В 1604 году явилась комета, бывали частые бури, ураганы и вихри, опрокидывавшие здания и целые колокольни; на небо восходило по две луны, по три солнца, являлись кровавые столбы из тверди, озарявшие землю странным блеском; у женщин и животных самок рождались уроды; хищные звери забегали в города, стаи орлов носились над Москвою...

   В октябре 1603 года скончалась вдовствующая царица Ирина Феодоровна, в инокинях Александра, и была погребена в Вознесенском девичьем монастыре. Впервые в жизни заливаясь непритворными слезами, Годунов, предавая земле бренные останки нежно и искренне любимой сестры, слышал в народе молву, с быстротою огня на пороховой нитке перебегавшую из уст в уста: "Царь отравил инокиню Александру!.." Клевета, так часто служившая похитителю престола, и теперь, не в последний раз, обращалась против него же самого. Кем выдумано было нелепое обвинение царя в убиении его сестры, известно одному Богу, но народ, повторяя клевету, готов был ей верить. Впрочем, эТо злословие умолкло; иной слух разнесся по всем концам русского царства, волнуя умы, отнимая у Годунова окончательно спокойствие пуха и доныне непоколебимую самоуверенность. Три слова, начертанные огненным перстом на стене чертога Валтасара: мани, факел, фарес, конечно, не поразили таким ужасом вавилонского царя, как три слова, дошедшие до ушей Бориса Годунова: - Царевич Димитрий жив!

   Весть эта, подобно моровому поветрию, неслась из Литвы, распространяясь по юго-западной России. В январе 1604 года нарвский бургомистр Тирфельд писал к городничему города Або, что царевич Димитрий, чудесно спасшийся от смерти, проживает у казаков. Гонца с этим письмом перехватили в Ивангороде и доставили письмо к царю. В это же время украинские воеводы доставили ему подметные грамоты Лжедимитрия, а мятежники, донские казаки, прислали в Москву несколько пленных стрельцов с известием, что они сами прибудут в столицу вместе с царем Димитрием Ивановичем. Годунов, не теряя ни минуты, приказал разыскать, кто такой мог быть самозванец? Он вызвал в Москву из Выксинской пустыни царицу-инокиню, мать покойного царевича, чтобы выведать от нее, не участвует ли она в этом страшном заговоре? Ответы ее успокоили царя, насколько могли успокоить человека в том ужасном положении, в каком находился Годунов... Обвиняя неизвестного пройдоху в самозванстве, царю следовало, хотя и косвенно, сознаться в убиении царевича Димитрия! Розыски шпионов и следственной комиссии привели, наконец, к обнаружению загадки. Мнимый царевич Димитрий был не кто иной, как беглый монах Чудовского монастыря Юрий (Георгий или Григорий) Отрепьев.

   Уроженец Галича, сын стрелецкого сотника Богдана Якова, зарезанного в Москве пьяным литвином, Юрий Отрепьев, имея от роду лет 14, служил в доме у Романовых и князя Черкасского. Умный и грамотный, гордый и самолюбивый мальчик тяготился своим ничтожеством и решился честолюбия ради поступить в монахи по примеру своего деда Замятни-Отрепьева, давно проживавшего в Чудовском монастыре. Постриженный Трифоном, игуменом вятским, давшим ему имя Григория, Отрепьев жил несколько времени в суздальской обители св. Евфимия, в галичской св. Иоанна Предтечи и после скитаний по разным монастырям попал наконец в Чудов монастырь под начало своего Деда. Патриарх Иов, отдавая справедливость уму и образованию Григория, посвятил его в дьяконы. Прилежно читая древние летописи, Отрепьев часто беседовал с престарелыми монахами о недавних, памятных им временах Ивана Грозного и Феодора Ивановича; в особенности же о страшном событии угличском. Мысль выдать себя за Царевича Димитрия, спасенного от смерти, зрела в душе молодого Дьякона и казалась ему тем осуществимее, что он, по свидетельству знавших лично несчастного царевича, был наружностью разительно похож на него, имея на лице даже те самые родинки, которые были на лице у Димитрия-царевича. Увлекаясь своей мечтой, Григорий Отрепьев нередко проговаривался монахам, что он будет царем на Москве... Ему отвечали смехом, бранью; иные даже плевали ему в глаза за эти безумные речи, доведенные наконец до сведения патриарха Иова, а чрез него и до самого царя. Борис приказал дьяку Смирному-Дмитриеву отправить сумасбродного враля в Соловки на вечное покаяние. Дьяк Смирной сообщил об этом родственнику Отрепьевых, дьяку Евфимьеву, а последний, упросив его помедлить исполнением царского приказа, дал средства Григорию бежать из монастыря вместе с иеромонахом Варламом и клирошанином Мисаилом Повадиным (в феврале 1602 года). С тех пор, до начала 1604 года, о беглецах не было ни слуху, ни духу. Так свидетельствовали о самозванце допрошенные царем монахи: Пимен, Венедикт и иконописец Степан. Они подтвердили, что именующийся царевичем не кто иной, как беглец Отрепьев, ныне с помощью польских войск, казаков и огромных скопищ всякого рода бродяг идущий к Москве... 16 октября 1604 года самозванец был уже в пределах России, объявляя жителям, что он, промыслом Божиим спасенный от рук убийц, подосланных в Углич Борисом Годуновым, был принужден скрываться в неизвестности, но теперь идет за отцовским наследием - шапкою Мономаха, которую сорвет с головы хищника... Ему верили, и число его приверженцев возрастало с каждым днем: 26 октября ему без боя покорился Чернигов, и тамошний воевода князьТатев присягнул самозванцу как законному царю. Подкрепив свои войска 300 стрельцов, ополчением и пушками вероломного города, самозванец двинулся к Новгороду-Северскому, где ожидали его Петр Федорович Басманов и князь Трубецкой с войсками, преданными Годунову. В 11-й день ноября самозванец явился под стенами Новгорода-Северского и отшатнулся от них, будучи встречен боевыми пушечными выстрелами. Поляк Бучинский, высланный для переговоров с Басмановым о сдаче, был отослан к самозванцу с оскорбительными угрозами. Лжедимитрий отважился на приступ, но и тут был отбит и принужден | к отступлению. Как бы в вознаграждение за эту неудачу князь Василий Рубец-Масальский, начальствовавший в Путивле, 18 ноября сдал эту крепость самозванцу. Примеру Путивля последовали: Рыльск, Ко-марницкая волость, Борисов, Белгород, Валуйки, Оскол, Воронеж, Кромы, Ливны и Елец. Воины передавались самозванцу, жители, присягая царю Димитрию Ивановичу, выдавали его полчищам воевод и градоначальников, верных Годунову... Теснее прежнего обложил самозванец Новгород-Северск, и Басманов, истощенный продолжительной осадой, был принужден заключить с мятежниками перемирие на две недели. Я В войсках и в народе появился дух измены; самая энергия Годунова, до сих пор непоколебимая, изменяла ему: он растерялся! Повелев) духовенству служить панихиды по убиенном царевиче Димитрии, царь в то же время приказал предать анафеме имя Отрепьева с напомина-: нием народу о верности присяге, им принесенной царю Борису Феодо-ровичу... Со всей земли русской собирали ополчение, которым Годунов надеялся поддержать свой колебавшийся трон. Шведский король, враг Сигизмунда - короля польского, предлагал Борису свое содействие, но Годунов отказался, еще не теряя надежды на собственные силы. К Новгороду-Северскому на выручку выступила целая армия под начальством князей: Мстиславского, Телятевского, Димитрия Шуйского, Голицына, Салтыкова и окольничих: Кашина, Морозова и Ивана Годунова. Достигнув Трубчевска, воеводы чрез парламентеров предложили польским войскам, союзникам самозванца, отступить в свои пределы; поляки отвечали отказом, и военные действия начались 18 декабря, на берегах Десны... Решительная битва произошла 21-го числа, и войска Годунова были обращены в постыднейшее бегство!.. На другой день в подкрепление самозванцу к его дружинам присоединилось 4000 запорожцев, но зато от него отступились поляки. Не имея возможности действовать наступательно, самозванец занял Севский острог; войска Годунова занимали Стародуб-Северский. Первого января 1605 года к ним прибыл из Москвы Василий Шуйский с объявлением царской милости воинам; гнева царского - воеводам и с щедрыми подарками верному и храброму Басманову, возведенному на высшую степень почестей пожалованием в главные воеводы. Рать московская состояла из 70 000 человек; самозванец под своими знаменами едва насчитывал 15 000 и, несмотря на превосходство сил, вступил в бой с воеводами царскими при Добрыничах (21 января) и потерпел совершенное поражение... Свыше шести тысяч легло на поле битвы; 15 знамен и 13 пушек сделались добычею победителей, сам Лжедимитрий едва спасся бегством. Весть о поражении самозванца привез царю боярин Шеин в Троицко-Сергиевскую лавру, где Годунов молился о даровании победы!

   Радости царя и милостям его не было предела. Праздничный трезвон во всех церквах возвестил Москве о торжестве царского оружия; воеводам посланы были золотые медали, войскам до 80 000 рублей; не были забыты и вспомогательные французские и немецкие дружины с их предводителями Иаковом Маржеретом и Вальтером Розеном. Эта победа была последнею улыбкою счастья любимцу своему Годунову. Самозванец, скрывшийся в Севске, бежал в Рыльск, где занялся сбором новых полчищ; прогнал беглецов запорожцев и укрепился в Путивле. Царские воеводы, вместо того чтобы преследовать беглеца, тратили время на казни пленников и истязания мятежников Комар-ницкой волости. Этими зверствами воеводы озлобляли народ, к которому самозванец обращался всегда с ласкою и кротостью. Последний унывал и намеревался уже снова бежать в Литву, но русские изменники придали ему бодрости обещаниями успеха, и он остался в Путивле, где силы его ежедневно возрастали, а с ними воскресали надежды и самоуверенность Лжедимитрия. Он отправил князя Татева к Сигизмунду с просьбою о присылке новых вспомогательных дружин; укрепил город, издал новый манифест о чудесном своем спасении при содействии князя Ивана Мстиславского и польского канцлера Сапеги... Манифест этот принес самозванцу огромную пользу, привлекая отовсюду под его знамена толпы изменников и переметчиков. Царские воеводы попытались было подступить к Рыльску, но, отбитые от его стен князем Долгоруким-Рощею и Яковом Змеевым (преданными самозванцу), отступили, послав к царю гонца с известием, что до весны не будут приступать к военным действиям. Борис, отправив к ним окольничего Шереметьева и дьяка Власова с дружиною, объявил им свое неудовольствие на упущение самозванца из рук и на постыдную их праздность. Этот выговор и приказание продолжать поход произвели на войска весьма неприятное впечатление и возбудили в них ропот, предвестник измены. Повинуясь, однако, Годунову, войска его под предводительством Мстиславского, Шуйского и Шереметьева осадили Кромы (в марте 1605 года), выжгли пригород, но не могли овладеть острогом, защищаемым донским атаманом Корелою... Князь Салтыков вместо приступа велел своей дружине отступить; Мстиславский и Шуйский, подозревая с его стороны явную измену, не сказали ему ни слова и, обложив крепость, надеялись взять ее голодом. Вместо голода в Кромах, в рядах осаждавших открылась повальная болезнь вследствие недостатка в провианте и дурного помещения в сырых землянках и окопах.

   Ввиду этих неудач Годунов, убийца настоящего Димитрия-царевича, решился отделаться от его двойника посредством отравы. Он отправил в Путивль трех иноков, знававших Отрепьева еще дьяконом, с грамотою от себя и патриарха к тамошним жителям; царь требовал от них выдачи злодея-расстриги, а патриарх угрожал им в случае неповиновения проклятьем. Монахов схватили и повели к самозванцу, который посадил на трон вместо себя в царском одеянии поляка Иваницкого.

   - Знаете ли вы меня? - спросил этот подложный самозванец приведенных к нему монахов.

   - Не знаем, - отвечали они, - но, во всяком случае, ты не Димитрий! Монахов обыскали, и при одном из них нашли яд. На пытке он сознался, что они подосланы Годуновым для отравления царевича. Хвалясь видимым к нему милосердием Божиим, самозванец написал грамоты к патриарху и царю. Первого он укорял за потворство хищнику престола, а второму предлагал сложить царский венец и удалиться в монастырь от суеты мирской, обещая за это не оставить его своей царской милостью... Та участь, которую Годунов хотел уготовить самозванцу, вскоре постигла его самого; при дворе нашлись изменники, решившие избавить Лжедимитрия от его соперника. 13 апреля Борис Феодорович после заседания в боярской думе принимал иностранных послов, угощал их обедом, но по выходе из-за стола внезапно почувствовал себя дурно: кровь хлынула у него из ушей, носа и рта и, несмотря на усилия врачей остановить ее, текла ручьями... Царь лишился памяти; он едва успел благословить сына и принять схиму под именем Боголепа. После двухчасовой агонии он испустил дух в той самой столовой горнице, где еще недавно пировал со своими гостями... Так окончил свое земное поприще Борис Годунов - царь-временщик, завещая престол несчастному своему сыну Феодору. С именем его мы в заголовке не сочетали ни одного мужского или женского имени - временщика или фаворитки: первого у Годунова не было по той понятной причине, что при похитителях власти вообще временщики - явление немыслимое; что же касается до фаворитки, то и эта должность при Годунове - примерном супруге и человеке нравственном - оставалась постоянно вакантною. Вместо временщиков при Годунове состояли безотлучно легионы сыщиков, шпионов, лазутчиков, в которых этот державный временщик видел надежнейших блюстителей личной своей безопасности и государственного порядка.

   Присяга, единодушно принесенная Москвою новому царю, юному Феодору Борисовичу, была пополнена клятвами: "не служить и не угождать царю Бекбулатовичу и не признавать царем злодея, именующегося царевичем Димитрием". Для управления делами государственными себе в помощники Феодор Борисович вызвал в Москву князей: Мстиславского, Василия и Димитрия Шуйских и возвратил свободу и доброе имя опальному Вельскому. В товарищи главному воеводе Петру Басманову юный царь назначил князя Михаила Катырева-Ростовского. С ними вместе отправился к войскам и митрополит Новгородский Исидор для приведения царских дружин к новой присяге; она была принесена 17 апреля, и, уведомляя о том Феодора Борисовича, Басманов успокаивал его насчет верности воинов и преданности их престолу, а сам между тем уже подговаривал свои дружины - вместе с ним передаться самозванцу! Этот предатель, заискивавший милостей расстриги, рассчитывал в случае его свержения овладеть престолом царей московских. Примеры Годунова и самого Лжедимитрия подавали Басманову твердую надежду на успех, и, полагаясь на русское авось, злодей привлек на свою сторону князей Ивана, Василия Голицыных и Михаила Салтыкова и, убедив войска, что расстрига не кто иной, как Димитрий, сын Ивана Грозного, объявил его 7 мая царем московским! Половина царских дружин, отрекшись от Феодора Борисовича, провозгласила государем Димитрия Ивановича... Князья Катырев-Ростовский, Телятевский и Иван Годунов после тщетных попыток образумить мятежников бежали к Москве с царскими дружинами и иностранными отрядами, еще верными присяге Феодору Годунову... Их гнали, преследовали, Ивана Годунова захватили в плен; атаман Корела со своими донцами вышел из Кром и присоединился к мятежникам, тотчас же побратавшимися с полчищами самозванца. Князь Иван Голицын отправился в Путивль к царю Димитрию Ивановичу с повинною и с известием о присяге ему, принесенной царскими войсками. Объявив изменникам свою милость, самозванец (19 мая) приказал им следовать за собою из Путивля к Москве. Повсюду на дороге народ встречал его с дарами; ворота городов при колокольном звоне открывались перед ним настежь... В Орле незначительная горстка честных людей, отважившихся не признать самозванца, была схвачена и заточена в темницу. Масса народная с тем же восторгом, с которым семь лет тому назад приветствовала Бориса Годунова, теперь теснилась навстречу мнимому Димитрию Ивановичу, целуя его ноги, даже чепрак его верхового коня... Подобно тучам хищной саранчи, надвигались на Москву тысячи приверженцев самозванца. Передовым отрядом хищников были остатки верных дружин Катырева-Ростовского и Телятевского: они принесли Феодору Борисовичу роковую весть об усилении самозванца и движении его к Москве. Царь щедро наградил немногих верных своих слуг, обещался осыпать милостями всех и каждого, готовых последовать их похвальному примеру; распорядился о перехватывании подметных, возмутительных грамот, подсылаемых самозванцем в столицу, но дух измены уже обуял москвитян, а самозванец сумел им воспользоваться. Он отправил в Красное село под Москву двух своих клевретов, Пушкина и Плещеева, поручив им возмутить сперва поселян, а затем и столицу. Купцы и ремесленники Красного села, с честью приняв посланников самозванца, вооружась повели их к Москве и почти беспрепятственно вступили в город, так как посланные им навстречу ратники царские бежали от них безо всякого сопротивления. К красносельцам присоединилась чернь и в числе многих тысяч бежала за ними до Лобного места, где Пушкин и Плещеев во всеуслышание прочитали манифест самозванца. "Вы клялись, - писал он жителям Москвы, - хранить верность отцу моему и его потомству, а сами выбрали Годунова. Не упрекаю вас: думая, что Борис убил меня, зная его лукавство, обольщенные им и запуганные, вы не поверили, что я, спасенный Богом, иду к вам с милостью, кротостью и любовью. И в этом извиняю вас, оправдывая упорство ваше неведением и страхом. Теперь все города и войска русские - мои, будете ли вы, москвитяне, проливать кровь братьев в угоду Марье Годуновой и ее сыну? Им не жаль святой Руси: они не своим, а чужим добром владеют, они рады и всю Москву разорить. Вспомните царствование Годунова с его опалами и казнями, с унижением именитейших дворян, ссылками бояр, притеснением торговых людей. От нас будет вам не то: чины и богатые награды ожидают бояр, милости-людей приказных, льготы - купцов... Еще ли вы будете упорствовать? За меня кроме сильного войска полки литовские; самые иноверцы, ногаи, и те изъявили готовность постоять за меня, но я отказался от их услуг, щадя вас... Покоряйтесь же и бейте челом царю законному!"

   Чтение этого воззвания произвело на народ глубокое впечатление. Как бы в подтверждение истины слов мнимого сына Ивана Грозного духовенство и бояре, оцепенев от ужаса, не принимали никаких мер к обузданию разгоравшегося мятежа. Мстиславский, Вельский и Шуйские решились было, выйдя на Лобное место, увещать народ, но им отвечали проклятьями Годуновым и возгласами о здравии царя Димитрия Ивановича... Затем толпы разъяренной черни устремились в Кремль, взломали двери дворца и свели с трона Феодора Борисовича, на котором несчастный юноша искал безопасности; Мария Григорьевна Годунова, упав к ногам начальников восстания, умоляла их только о пощаде его жизни: Не оскорбляя семейства царского, мятежники посадили его во дворце под стражу и, арестовав всех родственников Годуновых, разграбили их имущество. Главным распорядителем при этом судьбище народном был князь Вельский, гнусною изменою отплативший Феодору Борисовичу за свое прощение и все ему оказанные милости. Москва присягнула самозванцу, находившемуся в это время в Туле, а 3 июня знатнейшие вельможи и бояре отправились к нему с повинною... Вскоре прибыли в столицу присланные Лжедимитрием князья: Голицын, Мосальский, дьяк Сутунов и Петр Басманов с дружиною. Им поручено было самозванцем учинить суд и расправу.

   Согласно инструкции, данной самозванцем этим клевретам, они начали с патриарха Иова. Робкий, малодушный старец, верный услужник покойного Годунова, ненавистный народу, Иов при совершении литургии в храме Успения был схвачен в алтаре, одежды с него были сорваны, и безумные мятежники поволокли его на паперть. В эту минуту патриарх Иов выказал неожиданное великодушие. "Девятнадцать пет в этом храме я был хранителем целости веры православной! - воскликнул святитель. - И ныне вижу бедствие церкви, торжество ереси и обмана... Матерь Божия, спаси Православие!.." Его одели в черную ризу и после всякого надругательства усадили в телегу и отправили в монастырь Старицкий. Годуновых, Сабуровых, Вельяминовых, окованных цепями, услали в Сибирь. Оставалось только царское семейство...

   Содержимые под караулом в доме Бориса Феодоровича ожидали решения своей участи, томимые страшными предчувствиями. Гибель Феодора и царицы Марии Григорьевны была необходима самозванцу, но он только затруднялся выбором смерти, которой решился предать невинных жертв властолюбия Годунова и своего собственного. Казнить их всенародно он не осмеливался из уважения к царскому сану; отравить их ядом казалось ему затруднительно; оставалось умертвить тайно, что и было исполнено зверски.

   Утром 10 июня князь Голицын, Мосальский, Молчанов и Шерефединов, сопровождаемые тремя сильными, плечистыми стрельцами, вошли в дом Годуновых, где застали его вдову и детей, смиренно сидевших в тереме. Исторгнув последних из объятий отчаянной матери, добровольные холопы беглого расстриги велели стрельцам действовать... Злодеи в ту же минуту удавили Марию Григорьевну и вступили в борьбу с Феодором Борисовичем. Юный царь защищался как лев, стрельцы и слуги Лжедимитрия едва его одолели и изувечили самым бесчеловечным образом... Кастрированный, с вывихнутыми руками и пробитым черепом, Феодор Борисович около суток мучился в предсмертной истоме. Ксению Борисовну увел к себе князь Мосальский по особенному приказанию самозванца. Злодей не позабыл царевны-красавицы, на которую засматривался. Отняв у Годунова царский венец, умертвив его жену, сына, мог ли Лжедимитрий пощадить Ксению? Он оставил ей жизнь, чтобы отнять у нее честь - единственное ее достояние.

   Трупы Годуновой и ее сына, выставленные в церкви в убогих гробах, носили на себе явные признаки удавления, и, несмотря на это, рабы самозванца старались уверить народ, что убиенные сами себя отравили ядом. Тело Бориса Годунова исторгли из его могилы в Архангельском соборе и вместе с телами его жены и сына похоронили в девичьем монастыре св. Варсонофия на Сретенке... Так до самого корня истреблено было племя бывшего опричника, временщика, путем злодейств достигшего царского престола.

  

  

   Борису Годунову, говоря сравнительно, престол был доступнее: он вырос при дворе, умел снискать расположение Грозного, породниться с его семейством; мог постепенно, шаг за шагом приблизиться к трону... Но каким образом беглому расстриге, скитавшемуся по Литве, из лакеев знатного тамошнего пана удалось сделаться царем? Над этим вопросом стоит призадуматься. Ум самозванца, содействие поляков и русских изменников были бы бессильны, если б Лжедимитрию не помогло всеобщее негодование, которое навлек на себя Годунов в последние годы своего царствования; негодование, искавшее исхода и разразившееся кровавой бурей, поглотившей похитителя власти и все его семейство. Русский народ тридцать четыре года безропотно переносил тиранию Ивана Грозного; семь лет деспотизма Годунова были ему нестерпимы... Почему? Повторяем слова, сказанные нами выше: потому что уважение к законности - чувство врожденное у русского человека и злейшего, но законного царя он предпочитал добрейшему узурпатору; терпел гнет железной руки Грозного и тяготился самими щедротами, которыми осыпал его Борис Годунов. Обманутая самозванцем Россия с восторгом встретила его, видя в нем законного сына своего законного царя.

   Как мы уже говорили выше, Григорий Отрепьев в феврале 1602 года бежал из Москвы с двумя спутниками - иеромонахом Варламом и клирошанином Михаилом Повадиным. Достигнув Новгорода-Северского, они на время нашли приют в тамошнем Спасском монастыре, откуда при содействии архимандрита отправились в Путивль, из Путивля в Киев. Перед отъездом из Новгорода-Северского Григорий оставил в своей келье записку на имя архимандрита, в которой обещался не забыть его своей милостью, когда сядет на престол своего родителя, царя Ивана Васильевича. Испуганный архимандрит не довел об этом до сведения Годунова. Это сказание Никоновской летописи замечательно в том отношении, что служит доказательством идее, предвзятой расстригою при его бегстве из Москвы: Григорий бежал не из страха наказания за свои дерзкие речи, но именно с целью - слова свои привести в исполнение; у него был план, была разумно составленная программа действий, которой он придерживался. Мысль выдать себя за царевича Димитрия созрела в уме Отрепьева, укоренилась в нем и развилась, питаемая отвагою и самонадеянностью. В Киеве расстрига взял себе в проводники инока Днепрова монастыря Пимена, который окольными дорогами мимо Стародуба провел беглецов к Лучевым горам до пограничной литовского селения слободки. Во время пребывания в Киеве расстрига снискал покровительство тамошнего воеводы князя Василия Острожского, жил несколько времени в Печерской лавре, иногда священнодействуя за дьякона; обращал на себя внимание братии и мирян разгульным поведением, но вместе с тем и обширным умом, и способностями, особенно ярко обнаруживаемыми в богословских прениях с иноверцами. Подружившись с беглым монахом Крыпецкого монастыря Леонидом, самозванец уговорил его назваться Григорием Отрепьевым, а сам, сняв рясу и облекшись в одежды мирянина, ушел к запорожцам и здесь, поступив в шайку гайдамака Герасима Евангелика, обучился ратному делу. От гайдамаков самозванец ушел в волынский городок Гащу, где прилежно занялся изучением латинского и польского языков, а отсюда поступил в услужение к князю Адаму Вишневецкому, жившему в местечке Брагине. Старый князь, человек умный и заслуженный, но ребячески легковерный, полюбил Отрепьева за его расторопность, молодцеватость и видел в нем, основываясь на его загадочных речах, какую-то таинственную личность; из толпы многочисленной княжеской челяди расстрига действительно выделялся особенно ярко. Почтительный к князю, он в обхождении с сослуживцами держал себя с чувством собственного достоинства, не допускавшего ни малейшей фамильярности. При такой благоприятной обстановке расстриге нетрудно было разыграть комедию, благодаря которой он в князе Вишневецком нашел себе усердного сотрудника и покровителя. Григорий, притворясь опасно больным, потребовал духовника для исповеди и напутствия в жизнь вечную. Призванный к больному ксендз был иезуит. Рассказав ему о всех своих прегрешениях, вольных и невольных, мнимый больной попросил патера похоронить его с почестями, приличными царским детям... "Кто я? - продолжал самозванец. - Ты это узнаешь из бумаг, которые спрятаны в изголовье моей постели... Не показывай их никому, не выдавай тайны человека, которому Господь не судил жить и умереть прилично его высокому происхождению!.."

   Иезуит не замедлил сообщить об этом таинственном признании княжеского слуги самому Вишневецкому; князь, добыв тихонько заветные бумаги, узнал из них, что слуга его не кто иной, как угличский царевич Димитрий, спасенный от рук подосланных убийц дьяками Щелкаловыми и многими другими верными боярами; невинною жертвою злобы Годунова пал малолетний сын священника Истомина, принятый убийцами за царевича. Вишневецкий вне себя от изумления вместе с патером поспешил к одру умирающего слуги... Отрепьев, укоряя иезуита за нескромность, показал ему и князю в подтверждение истины своего признания золотой наперсный крест, украшенный драгоценными каменьями, надетый на мнимого царевича, по словам его, крестным отцом, князем Иваном Мстиславским. Лестная для его самолюбия мысль - посадить бывшего своего слугу на престол московский - побудила князя Вишневецкого употребить всевозможные средства к его излечению: не щадя издержек, он созвал искуснейших врачей, которым не стоило особенных трудов спасти жизнь притворщику. Отрепьев живо поправился и встал со смертного одра, но уже не слугой польского князя, а царевичем и наследником царского престола. Вишневецкий дал ему великолепное помещение у себя в доме, богатые одежды, многочисленную прислугу. Молва о царевиче разнеслась по всей Литве и умножила число его приверженцев братом князя Вишневецкого, Константином, и тестем последнего, сендомирским воеводою Юрием Мнишком. Последний особенно принял живейшее участие в самозваном царевиче, поверил его словам и свидетельству двух своих слуг, из которых один, Петровский, в бытность свою в плену в России не раз видал царевича Димитрия... Вишневецкие довели о царевиче до сведения короля Сигизмунда. Подстрекаемый иезуитами и папским нунцием Рангони, король пожелал видеть таинственного юношу. Мнишек и Вишневецкий прибыли с Отрепьевым в Краков, где их посетил Рангони. Осыпав самозванца ласками, последний убедил его присоединиться к церкви католической и тем заслужить содействие государей Западной Европы, в особенности же его святейшества папы. Расстрига торжественно поклялся за себя и за будущих своих подданных. Затем Рангони повез его в королевский дворец. Сигизмунд принял самозванца весьма ласково; внимательно выслушал хитро сочиненную историю о чудесном его спасении. Особенно сильное впечатление на короля произвело напоминание самозванца о том, что сам Сигизмунд родился в темнице, но, спасенный провидением, волею Божиею возведен был на престол королевский. Переговорив несколько минут наедине с Рангони, король сказал самозванцу с ласковой улыбкой: "Бог вам в помощь, царевич! Мы, рассмотрев ваши документы и выслушав свидетельства, признаем в вас сына покойного царя Ивана Васильевича. Ежегодно на ваше содержание вы будете получать из нашей казны 40 000 злотых (54 000 руб. сер.), и независимо от этого вам, как другу нашей республики, предоставляем право сноситься с нами и в случае надобности пользоваться нашим содействием".

   Рангони, не упуская из виду интересов церкви католической, предложил самозванцу немедленно отречься от православия; и миропомазание бывшего дьякона по обряду западной церкви было совершено в краковской иезуитской коллегии, куда Отрепьев явился переодетый. В ответ на уведомление Рангони о переходе будущего царя московского в католицизм папа Климент VIII прислал Отрепьеву грамоту с удостоверением в совершенной готовности помогать ему всей своей духовной властию. Король Сигизмунд в возведении Лжедимитрия на престол московский предвидел для Польши неисчислимые выгоды: в союзе с Россиею он надеялся усмирить шведов, турок и крымцев; проложить торговый путь Польше в Персию и Индию... Словом, Сигизмунд увлекался теми же золотыми надеждами, какими в те времена тешились алхимики, доискивавшиеся великой тайны превращения металлов. В руках польского короля Отрепьев был тем же философским камнем! Гетман Замойский, князь Острожский, паны Зборажский и Жолкевский со многими прочими вельможами тщетно пытались вразумить Сигизмунда и удержать его от предприятия более нежели рискованного... король приказал Мнишку и Вишневецкому приступить к набору ополчения, побуждал дворян принять сторону Лжедимитрия, а последнему в знак особенного расположения пожаловал золотую цепь с собственной груди и отпустил его в сопровождении двух иезуитов из Кракова в Галицию, где близ Львова и Самбора во владениях Мнишка собиралось ополчение из мелкой шляхты и черни. Здесь же в Самборе расстрига увидел дочь Мнишка, знаменитую красавицу Марину, и, пленясь - если не ее красотою и умом, то выгодами родственного союза с могучим магнатом, - предложил Марине руку, сердце и будущую корону русского царства. Мнишек со своей стороны, как человек предусмотрительный, заключил с самозванцем (25 мая 1604 года) формальный договор, в силу которого царевич Димитрий Иванович клятвенно обязывался: 1) по воцарении жениться на панне Марине; 2) немедленно выдать тестю миллион злотых (1 350 000 руб. сер.); 3) особенным посольством известить короля Сигизмунда о предполагаемом браке с испрошением на оный его согласия; 4) в удел и полное владение предоставить панне Марине Новгород и Псков с правом строить там монастыри и церкви латинской веры... По другому дополнительному договору (12 июня) самозванец уступал тестю княжества Смоленское и Северское. Безумной своей самонадеянностью самозванец в этом случае напоминал охотника, запродающего шкуру медведя, им еще не убитого.

   Ополчение возрастало; голодные бродяги и искатели приключений толпами стекались под знамена мнимого царевича в чаянии обрести в царстве русском и на свою долю всевозможные сокровища и блага земные... Русские беглецы и изгнанники, проживавшие в Литве в числе пятнадцати человек, предводимых дворянином Иваном Борошиным, ударили челом царевичу Димитрию Ивановичу, но примеру их последовали немногие. Так, изгнанник Яков Пыхачев вместе с иноком Варламом, явясь к королю, осмелились доказывать ему, что Димитрий Иванович не кто иной, как беглый расстрига и обманщик. Отосланные в Самбор, они дорого поплатились за свою благородную отвагу: Варлама заключили в темницу, а Пыхачева казнили. Самую могучую подпору нашел самозванец в донских казаках, которых призвал к себе на помощь грамотою, присланною на Дон с поляком Свирским. Атаманы Андрей Корела и Михайло Нежакож, явясь к самозванцу, признали его за царевича, законного сына Белого Царя, и изъявили ему совершенную готовность постоять грудью за правое дело. Остерский староста Михаил Ратомский этим временем волновал Украину... Дальнейшие ратные подвиги неуспехи самозванца нам уже известны. Во время убиения Феодора Борисовича Годунова и его матери Лжедимитрий находился в Туле, в которой вокруг него собралось вместе с войсками до ста тысяч народа, следовавших за царем из соседних городов и селений. Здесь он принял московских бояр: Воротынских, Телятевского, Мстиславского и Шуйских, бивших челом и поднесших ему государственную печать, ключи от кремлевской казны и доспехи царские... Здесь началось и владычество самозванца; здесь же изданы и первые его указы. Он обнародовал воззвание к своим подданным, в котором, в третий или в четвертый раз объявляя о чудесном своем спасении от убийц, приглашал народ русский принести ему торжественную присягу. Велел воротить выехавшего из Москвы английского посла Смита и объявить ему, что он, новый царь Димитрий Иванович, даст английским купцам новые, против прежних, обширнейшие льготы, а по восшествии на престол отправит к королю Иакову чрезвычайного посла для скрепления дружественных сношений между Россиею и Великобританиею. Июня 16 самозванец, выступив из Тулы, расположился станом на берегах Москвы-реки у села Коломенского, где принимал пришедших к нему депутатов с дарами и хлебом-солью. Сюда же явились и наемщики Бориса, немецкие телохранители. В своей челобитной они писали самозванцу, чтобы он не вменил им в преступление их верность и усердие к Борису и его семейству, что теперь они готовы точно так же верою и правдою служить ему, законному царю...

   - Вам я верю более, нежели своим, русским! - отвечал им расстрига.

   Через четыре дня (20 июня) произошло его торжественное вступление в Москву. Шествие отличалось ослепительной пышностью; впереди выступали поляки, трубачи и литаврщики, будто в ознаменование того, что царь всем обязан Польше, что она проложила ему дорогу к русскому престолу... Плохая рекомендация Димитрию Ивановичу, но добрый народ и внимания не обратил на эту обиду, наносимую его достоинству! Глаза многих тысяч зрителей были обращены единственно на царя, ехавшего верхом на белом коне в богатейшем одеянии и ожерелье, ценимом в 150 000 червонных. День был такой ясный и тихий; колокола так величественно гудели бессловесные хвалы царю своими бронзовыми устами и железными языками... И сам русский народ в эту минуту не напоминал ли своим непостоянством тех же колоколов, которые воспевали в последнее время свою хвалу Годунову, заунывно гудели над его гробом, а теперь так радостно приветствовали самозванца? Когда Димитрий Иванович въехал в Кремль через Москворецкие ворота, внезапно поднявшийся вихрь, крутя пыль и ослепляя участвовавших в процессии, на несколько времени остановил шествие. Этот случай поразил присутствовавших суеверным ужасом, и говор, что вихрь этот не к добру, на несколько минут сменил восторженные клики... На Лобном месте царь, сойдя с коня, прикладывался к иконам, крестным ходом вынесенным ему навстречу, и в эту торжественную минуту трубы и литавры поляков заглушили пение молитв духовенства. Это неуважение к святыне неприятно поразило народ, неудовольствие которого еще усилилось, когда вслед за царем вошли в Успенский собор иноверцы из его свиты - в шлемах на головах и вооруженные. Эту неловкость царь загладил мелодраматической выходкой, разыгранной им в стенах Архангельского собора, где он поклонился гробам венценосных своих предшественников и заплакал пред гробницею Ивана Грозного, мнимого своего родителя: g жив и державствую твоими святыми молитвами!" - сказал при этом во всеуслышание самозванец, а народ, растроганный до слез, повторял: "Воистину это царевич Димитрий!"

  

   Тень Грозного меня усыновила,

   Димитрием из гроба нарекла! -

  

   говорит самозванец в "Борисе Годунове" Пушкина, и нет сомнения, что эта мысль мелькала в уме смельчака в ту минуту, когда над могилою лютого царя он проливал свои крокодиловы слезы...

   В это самое время на Красной площади Богдан Вельский крестным целованием удостоверял народ в том, что новый царь действительно сын Грозного, спасенный от убиения св. Николаем-чудотворцем. За молебствием следовал великолепный пир в кремлевских палатах, на котором, по словам летописца, "вино лилось перед кровью!". Желая достойным образом ознаменовать свое восшествие на родительский престол, царь возвратил свободу всем навлекшим на себя опалу в царствование Годунова, особенно осыпал благодеяниями и почестями семейства Нагих, вызванных из ссылки, возвел в знатные и еще новые при дворе должности Ивана Никитича Романова, Шереметьевых, Голицыных, Долгорукова, Куракина, Скопина-Шуйского, Власьева, Пушкина и многих других. Вызвав из Сийской пустыни Филарета Никитича Романова, самозванец дал ему сан митрополита Ростовского, а супруге его инокине Марфе и малолетнему сыну Михаилу разрешил жить в обители св. Ипатия близ Костромы. Слепому и дряхлому Симеону Бекбулатовичу самозванец пожаловал титул царя и призвал его ко двору; родственникам Годунова он дал воеводства в Сибири... Наконец, приказал перенести и похоронить в Москве из мест заточения их при жизни трупы Нагих и Романовых. Так благоволил самозванец живым и мертвым. Народ точно так же был взыскан его щедротами и милостями: войскам было удвоено жалованье, многие пошлины были отменены, казенные недоимки сложены. Судьям Димитрий Иванович вменил в священную обязанность соблюдать совершенное беспристрастие и чуждаться мздоимства; народу разрешил подавать себе лично прошение на Красном крыльце, назначив приемными днями среду и субботу; объявил свободными всех закабаленных помещиками без законных на то документов, а равно и холопей, ушедших на волю во время голода; Щедро наградив прибывших с ним поляков, уволил их от своей службы, на что последние громко роптали, оставаясь на жительстве в Москве, в которой бесчинствами своими возбуждали всеобщее негодование.

   Подражая государственному строю западных держав, самозванец преобразовал государственную думу, увеличив число ее членов многими лицами духовного звания и переименовав ее сенатом. На место сверженного патриарха Иова царь выбрал грека Игнатия кипрского, выходца, правившего при Годунове Рязанскою епархиею... Действительно, присутствие Иова (если бы самозванец имел неблагоразумие воротить его из заточения) могло компрометировать Лжедимитрия, бывшего подчиненного патриарха. Образовав, таким образом, новый придворный штат, задобрив своими милостями бояр, синклит, войска и народ, самозванец для пущего удостоверения их в своей высокой личности вызвал из Выксинской пустыни, чрез князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, вдовствующую царицу-инокиню Марию Феодоровну, мать царевича Димитрия, а сам 18 июля выехал в село Тайнинское ей навстречу. Свидание самозванца с мнимой его родительницею произошло с глазу на глаз в богатом шатре, раскинутом близ дороги... Царица-инокиня с лицом, сияющим радостью, выйдя из шатра в присутствии многих тысяч зрителей, обняла с материнским восторгом того, кто осмеливался называться ее сыном. Это свидание - камень преткновения для историка и доныне неразрешенная загадка для потомства. На признании царицею-инокинею Лжедимитрия истинным владычество его упрочивалось незыблемо; одного слова этой женщины было достаточно, чтобы самозванец был свергнут с престола... Но слова этого при первой с ним встрече она не произнесла. Признавая самозванца, царица-инокиня как бы отрекалась от прав матери на младенца, зарезанного в Угличе... Чем же мог самозванец заставить ее решиться на такой чудовищный поступок? Обольстил он ее предстоявшими почестями, сладостным чувством мщения Годунову (уже умершему) или застращал пытками и смертью? Не действовал ли он на фанатизм царицы-инокини, уверив ее, что он избранник, орудие божественного промысла? Нам кажется, что мать царевича Димитрия истинного признала самозваного под влиянием инстинктивного сочувствия к человеку, наружностью напоминавшему ей покойного сына. Подобного рода симпатия - явление совсем не исключительное в сердце осиротелой матери; нам, по крайней мере, неоднократно случалось встречать женщин, осыпавших ласками чужих детей, имевших сходство с их собственными - умершими... Может быть - слово неуместное в такой науке, какова история, не допускающая ни догадок, ни загадок, - но, по необходимости заручаясь этим словом, скажем: может быть, царица-инокиня дала слово Лжедимитрию не обличать его именно вследствие живого своего сочувствия к этому живому портрету царевича угличского.

   Однако же менее нежели через год та же царица-инокиня отреклась от самозванца, когда одним своим словом могла спасти ему жизнь... Это поступок (о котором мы поговорим своевременно) положительно не понятен!

   Посадив царицу-инокиню в великолепную колесницу, самозванец пешком, с открытою головою, провожал ее несколько верст; потом, сев на коня, опередил и встретил ее при въезде царицы-инокини в Москву. Он дал ей великолепное помещение в Вознесенском девичьем монастыре, приставил к ней многочисленную прислугу и ежедневно посещал нареченную свою родительницу... Летописи говорят при этом, что доступ лицам посторонним был к ней весьма затруднителен: самозванец опасался, чтобы она кому-нибудь не проговорилась.

   Июля 21 с обычной торжественностью произошло венчание на царство государя и самодержца всея Руси Димитрия Ивановича. Присутствие на этом торжестве иезуита Николая Черниковского, на латинском языке говорившего приветственную речь самозванцу, произвело весьма неприятное впечатление на духовенство, бояр и возбудило негодование в народе. Хваля нравы и обычаи европейских народов, царь с