Каратыгин Петр Петрович - Временщики и фаворитки 16, 17 и 18 столетий. Книга третья

ежду двумя враждующими сторонами. Старики были с ним благосклонны; молодежь обходилась с ним почтительно. Отстав от одних, государственный секретарь не приставал к другим, твердо решившись держаться на месте, не уступая ни шагу могущему явиться совместнику или сопернику.

   Утром 9 февраля 1670 года король Фридерик III скончался, и все присутствующие во дворце приветствовали принца Христиана как законного короля и наследника его усопшего родителя. С бледным лицом, но твердой, величавой поступью Шумахер приблизился к Христиану и попросил его удостоить разговором с глазу на глаз... Оба удалились в кабинет покойного короля и беседовали наедине более часу. Книга и письма, врученные Христиану Шумахером, подобно талисманам, привязали короля к государственному секретарю. По выходе из кабинета последний едва удостоил поклоном придворных, склонивших перед ним головы, как пред самим государем. Счастливая звезда Шумахера засияла ярче прежнего: предоставив корону и скипетр Христиану V, государственный секретарь твердой рукой взял государственное кормило, и если сравнить государство с кораблем, то Христиан V был капитаном, а Шумахер опытным кормчим, в руках которого находилась жизнь капитана и всего экипажа. Как бы в подтверждение этого Шумахер при коронации поднес Христиану королевские регалии - венец, скипетр и державу и, к крайнему негодованию вельмож-завистников, занял у трона ближайшее место. Через несколько дней Петр Шумахер был пожалован в тайные советники, канцлеры королевства и возведен в графское достоинство с присоединением к нему фамилии Грейфенфельд. Здесь заметим, что баронское и графское достоинства' были учреждены в Дании Христианом V согласно предложению его канцлера.

   Оставим на время счастливца на высоте его могущества и займемся личностью короля Христиана V. Он родился в 1646 году и в юных годах путешествовал по Англии, Германии и Франции. Последняя произвела на него особенно глубокое впечатление, и Христиан по возвращении на родину задумал преобразовать датский двор по образцу двора Людовика XIV. Роскошь в нарядах, напыщенность и стеснительный этикет сменили недавнюю простоту в образе жизни короля, а за ним и придворных. В то же время, желая открыть народу новые источники богатства, Христиан, согласно проекту графа Грейфенфельда, основал Индийскую компанию, подарив ей остров св. Фомы, купленный у Англии, и оживил торговлю с Гвинеей. Появление датского флага у берегов Африки и на Антильских островах не могло не возбудить зависти в Голландии и в Англии. Христиан V отклонил всякие распри с этими государствами, заключив с Голландией союз (1673), невзирая на происки французского посланника Терлона, от имени Людовика XIV предлагавшего датскому королю громадные субсидии за соблюдение нейтралитета. Зная, что граф Грейфенфельд имеет могучее влияние на короля, Людовик XIV предлагал временщику исходатайствовать ему у папы кардинальское достоинство... На это предложение граф отвечал презрительным отказом. В это время он был пожалован Христианом V в кавалеры ордена Слона и в великие канцлеры с титлом графа Тонсберг. Под гербами двух графств скрылась скромная вывеска виноторговца Шумахера, и это имя никто не осмеливался произносить под опасением опалы. Супруга Христиана V королева Шарлотта-Амалия, особенно благоволившая Грейфенфельду и подписывавшаяся в письмах к нему его "покорной служанкой", предложила ему породниться с королевской фамилией, женив его на Луизе-Шарлотте, принцессе Гольштейн-Аугустенбургской. На это предложение Грейфенфельд отвечал согласием, но в то же время принял все меры к расторжению этого сватовства. Сердце его было занято находившейся тогда при датском дворе принцессой Тарентской Шарлоттой-Амалией де ла Тремуйлль - красавицей, превосходно образованной и ревностной покровительницей протестантов.[45] Принцесса Луиза-Шарлотта, в качестве невесты графа Грейфенфельда, ехавшая в Копенгаген, возвратилась в отчий дом, отвечая формальным отказом своему именитому жениху, к его совершенному удовольствию. Существует предание, будто он сам, через доверенное лицо, безымянным письмом уведомил принцессу о своей любви к принцессе Тарентской. 1674 и 1675 годы Христиан V провел в войнах со шведами, предоставив управление королевством Грейфенфельду. Тогда-то дворянство почувствовало всю тяжесть железной руки временщика, начавшего разыгрывать роль полновластного государя. Было время, пред Грейфенфельдом сгибались, теперь перед ним дрожали. Неограниченное расположение королевы до некоторой степени охраняло канцлера от покушений врагов к его низвержению, но они надеялись тем вернее погубить его в мнении короля... Партия противников Грейфенфельда с каждым днем усиливалась, а он, подобно Гюизу, смеясь над их усилиями, повторял его же слова: "Не посмеют!" Действительно, они не посмели убить его кинжалом или ядом, но употребили для его гибели вернейшее оружие - клевету, соединяющую на своем языке, в нравственном смысле, яд с острием кинжала.

   Христиан V возвратился в Копенгаген в начале 1676 года. Грейфенфельд с должным почтением приветствовал государя; доложив ему о положении внутренних государственных дел, представил несколько проектов касательно законодательства. Ссылаясь на усталость, король отвечал канцлеру, что до времени откладывает занятие делами и дает на несколько дней отдых Грейфенфельду. Эти слова сопровождались таким странным, суровым взглядом, что временщик возвратился домой в предчувствии чего-то недоброго. Здесь его встретил секретарь, раболепствуя перед ним более обыкновенного. Вечером к графу приехал один из советников уголовной палаты, человек, обязанный ему своим возвышением, и при входе в его кабинет поразил канцлера своим встревоженным видом. Заметно было, что у этого человека на душе есть какая-то тайна, которую он не решается или боится высказать.

   - Вы больны? - спросил его граф.

   - Нет, я здоров, - отвечал советник, - но меня привела к вам забота о вашем здоровье.

   - Оно, благодаря Бога, в отличном состоянии.

   - Теперь, граф; но что ожидает вас... Одни ли мы? - продолжал советник, понизив голос.

   Вместо ответа Грейфенфельд заглянул за двери соседних комнат и, выслав из них слуг, возвратился к собеседнику.

   - Оставьте загадки, - сказал он, взяв его за руку, - и говорите прямо: в чем дело?

   - Злое, страшное, черное дело! - произнес советник задыхаясь. - Известно ли вам, что вчера у его величества барон Фальсберг провел более часу времени?

   - Какая мне забота об этом глупце?

   - От короля он отправился к Альсену, у которого собралось человек до тридцати...

   - Пьяниц, каков он сам. Потом?

   - Сегодня утром, до вашего прибытия к королю, его величество имел продолжительный разговор с графом Браге...

   - Вероятно, этот шут чем-нибудь смешил его величество. Послушайте, - продолжал Грейфенфельд, улыбаясь, - не от вас первого я слышу какие-то таинственные предостережения, но и вам, мой любезный, отвечу то же, что говорю и говорил всем моим доброжелателям: вы ошибаетесь - кучу червяков принимаете за гнездо ядовитых змей... Что для меня эти Фальсберги, Браге, Альсены и им подобные гадины? Вот!

   И Грейфенфельд шаркнул, как бы давя под ногой ничтожную гадину. Советник покачал головой, но промолчал.

   - Вспомните, - продолжал Грейфенфельд, постепенно разгорячаясь и возвышая голос, - что я, граф Грейфенфельд Тонсберг, председатель верховного суда, великий канцлер королевства, правая рука его величества короля Христиана V. Моим трудам Дания обязана преобразованными законами; я обогатил народ, оживил торговлю, промышленность; примирил короля с другими государями, указал ему путь к прославлению датского орудия... Я вашим аристократам дал титла, которыми они чванятся... Не кто другой, как я, шесть лет был душой правительства. Что я нажил себе завистников и врагов, в том не сомневаюсь, но что бы они могли мне быть опасны или чем-нибудь повредить- это вздор!

   - Граф, - произнес советник, когда Грейфенфельд окончил свою тираду, - вы весьма верно сравниваете ваших недоброжелателей с червями и гадами... Не упускайте же из виду при этом сравнении, что черви опаснее для коренастого, могучего дуба, нежели змеи. Змея дуба не подточит. Орден Слона, которым король достойно вознаградил ваши заслуги, должен напомнить вам, что слон, отважно вступающий в бой со львом, с тигром, с носорогом, боится мыши, которая ему действительно опасный враг!

   - Прибавьте к этим сравнениям басню про льва и комара, - усмехнулся Грейфенфельд. - По вашему мнению, что же я должен делать? Попросить короля засадить моих завистников в крепость?

   - Нет, граф.

   - Отдать их под суд?

   - Еще того менее. Если бы вы позволили говорить откровенно...

   - Прошу, не только позволяю.

   - Уезжайте в чужие края, покуда есть время.

   - Как! - воскликнул граф, вскакивая с места, - мне, бежать? Да вы с ума сошли, мой любезный. Вы стращаете меня каким-то призраком, которого создало перепуганное воображение. Бежать без борьбы с врагами, которых я наверное одолею и разобью?

   - А если нет? Прием, оказанный вам сегодня его величеством...

   - Почему вы это знаете?

   - Об этом знает весь двор. Король сам сказал графу Браге: "Двух Кольберов в Европе быть не может, и если во Франции настоящий, то у нас в Дании поддельный!" - "Иные люди, - подхватил Альсен, - напоминают поддельное вино..." Тут все засмеялись, а он продолжал: "Иной выскочка - издали граф, а рассмотришь попристальнее - башмачник" (Schuhmacher).

   - И что же король? - прошептал Грейфенфельд.

   - Смеялся всех громче.

   - Посмеемся же и мы в свою очередь, когда пустые головы моих обидчиков падут на эшафот, - сказал граф, скрежеща зубами и садясь к письменному столу. Воцарилось глубокое молчание, нарушаемое только скрипом пера, которым Грейфенфельд писал какую-то бумагу коменданту копенгагенской цитадели. - Я докажу им, - сказал он, запечатывая пакет, - что из поддельного Кольбера может выйти настоящий Ришелье!

   Он позвонил и с дежурным фельдъегерем послал пакет к коменданту. Советник расстался с графом часу во втором пополуночи. Грейфенфельд всю ночь не сомкнул глаз, тревожно расхаживая по кабинету. Его лицо и мысли яснели по мере наступления рассвета. Заговор олигархов против временщика, заговор, в котором принял участие сам король, явление не новое; но графу Грейфенфельду оно казалось невероятным, невозможным, и он был в полном убеждении, что его враги сами падут в ту яму, которую рыли ему. Ранним утром граф оделся в полный парадный мундир, украшенный орденами, накинул канцлерскую мантию и, взяв портфель, поехал во дворец.

   Ночью, покуда он беседовал с советником, заговорщики тоже не спали, совещаясь о средствах к его скорейшему низложению. Наговоры и нашептывания королю сделали свое дело. На недавнего своего любимца Христиан V смотрел как на оскорбителя величества, хищника казны, первого своего злодея. Комендант, приверженец партии Грейфенфельда, получив от него предписание арестовать главнейших заговорщиков, не только не повиновался ему, но препроводил бумагу к королю. Это самоуправство канцлера окончательно его погубило. Не подозревая, что пьедестал его величия подкопан и подточен, Грейфенфельд ехал во дворец, заранее торжествуя свою победу над врагами. Но каково было его удивление и негодование, когда в приемной путь в королевские покои был ему прегражден часовыми. Канцлер повернулся к выходу, но и здесь был остановлен стражами.

   - По повелению его величества! - отвечали ему на все расспросы. Граф, будто оглушенный громовым ударом, стоял поникнув головой, и в это время в приемную, из внутренних покоев, один за другим вышли его зложелатели. Шествие замыкал комендант. Следовавшая за ним сцена, напоминавшая басню о вороне в павлиньих перьях, была разыграна по желанию Христиана V.

   - Позвольте ваш портфель! - сказал граф Браге, вынимая его из рук Грейфенфельда.

   - Потрудитесь снять мантию! - произнес Фальсберг, снимая ее с плеч канцлера.

   - Кстати, уж и орден, - добавил Альсен с усмешкой. - Носить слона на плечах - вам не под силу.

   Грейфенфельд остался в одном мундире, и тогда подошел к нему комендант, требуя, чтобы ему он отдал шпагу. Канцлер повиновался, но гордо подняв голову и тряхнув ею, чтобы отбросить назад букли алонжевого парика, он громко сказал:

   - Каждый из нас исполняет свой долг: я повинуюсь моему государю, а вы разыгрываете роли палачей, снимая с меня знаки отличия. Каждому свое... Только помните, господа, что в Дании есть суд, есть законы, дающие каждому человеку возможность оправдаться. Закон возвратит мне все то, чего я теперь лишаюсь, благодаря произволу и грубому насилию!

   Он опять сделал несколько шагов к выходу, но комендант загородил ему дорогу.

   - Следуйте за мной! - сказал он графу, приглашая его выйти из приемной боковыми дверьми, выходившими во двор, где находилась гауптвахта. Через полчаса Грейфенфельд находился в крепости. К его дому была приставлена стража; на движимое имущество был наложен арест; все бумаги были захвачены и препровождены в следственную комиссию. Между ними найдены были: облигации лондонского и амстердамского банков на сумму свыше десяти миллионов риксдалеров; несколько собственноручных писем королевы; тетради дневников Грейфенфельда, в которых канцлер весьма дерзко отзывался о короле и его супруге. Следственная комиссия, назначенная для суда над Грейфенфельдом, составлена была из двадцати трех человек. Допросы начались.

   Опытный юрист, бывший редактор свода государственных законов, защищался как нельзя лучше, и каждое заседание суда можно было назвать торжеством Грейфенфельда. С редким красноречием и достоинством он отражал возводимые на него обвинения, защищаясь, будто броней, статьями закона и доводами здравого смысла. Если бы выше закона в Дании не стояла тогда воля короля, Грейфенфельд, без сомнения, был бы оправдан, но гибель его была предрешена королем, и суд приговорил его к смертной казни, как оскорбителя величества и лихоимца.

   Грейфенфельд выслушал свой приговор с спокойствием правого человека. Может быть, он надеялся на ходатайство королевы или на внимание короля к прежним его заслугам. В день казни Грейфенфельд, преодолевая нервную дрожь, пробежавшую по его телу, бодро вышел из темницы и сопровождаемый пастором сел в карету, в которой был привезен к подножию эшафота. Взойдя на него, он окинул глазами обширную площадь, будто вымощенную головами зрителей; кровли и окна домов были унизаны любопытными.

   - Если бы я возвел на эшафот двух или трех моих завистников, - сказал он пастору, - я бы не был здесь... не сложил бы моей головы на плахе.

   Палач, завязав ему глаза и подводя его к плахе, велел стать на колени и склонить голову. Дневной свет сокрылся от глаз несчастного, кровь застыла в жилах. Слух его, необыкновенно напряженный в эту минуту, явственно передавал ему ропот и гул народных волн, теснившихся вокруг эшафота; отдаленный звон колокола и бряцанье меча, передаваемого палачу его помощником... Вот скрипнули доски эшафотного помоста, и этот звук как будто поглотил все прочие. Воцарилась могильная тишина, и кровь застыла в жилах Грейфенфельда, дыхание замерло в его груди, и не живым голосом, но мысленно он произносил имя Божие. Если бы глаза его не были так плотно завязаны, он мог бы, сквозь щель между виском И повязкой, видеть, как палач размахивал мечом над его головой...

   - Милость! милость!! - загудело на площади, и палач, бросив меч на эшафот, положил тяжелую руку на плечо Грейфенфельда. Повязку с его глаз сняли, приподняли его с колен. На лестницу эшафота всходил посланный из дворца, высоко поднимая над головой бумагу с королевской подписью. Головы всех присутствующих обнажились, и барабанная дробь стражи, окаймлявшей эшафот, подала знак к молчанию.

   - Его величество Христиан V, король Дании и Норвегии, дарует жизнь Петру Шумахеру, - произнес посланный громким голосом, - и заменяет смертную казнь пожизненным заточением!

   - Эта милость для меня хуже самой смерти! - воскликнул временщик, шатаясь и падая на руки палача.

   В обмороке он был отнесен в карету, умчавшую его обратно в крепость. Площадь пустела; народ расходился, восхваляя доброту короля.

   - Бывший канцлер, - говорили многие, - выдержал размах меча над своей головой, а от пощады не мог устоять на ногах.

   - Потому и не устоял, - объясняли другие, - что прежнее имя Шумахера для него самое лютое наказание. Заживо обратился в прах и в прежнее ничтожество!

   Очнувшись в темнице, бывший Грейфенфельд - теперь Петр Шумахер, выдержал сильный нервный припадок, по миновению которого он просил у коменданта, может ли он написать просьбу королю, и на утвердительный ответ тотчас же написал Христиану V следующее послание:

   "Петр Шумахер, благословляя ваше величество за оказанную ему милость, умоляет вас дозволить ему поступить в ряды ваших воинов простым солдатом, чтобы отдать за вас жизнь, в случае надобности, или ценой своей крови воротить прежнее свое звание и права, которых он лишился".

   "Последний из моих солдат, - отвечал король коменданту по прочтении письма, - не заслуживает стыда стоять рядом с Шумахером. Так и скажите ему".

   С 1676 по 1680 год бывший канцлер просидел в копенгагенской крепости; отсюда его перевезли в крепость Дункгольм, близ Дронтгейма (в Норвегии), и с этого времени о нем забыли. Занятый войнами, Христиан V и не имел досуга вспомнить о несчастном узнике. Союзный датско-голландский флот под командой адмиралов Юэля и Тромпа, отняв у шведов остров Готланд, разбили их флот у берегов Скании. Вслед за тем король овладел Христианштадтом и, уступая требованиям Людовика XIV, заключил мир со Швецией - в Фонтенбло (2-го) и в Лунде (4 сентября 1679 года). После того он с флотом занял устья Эльбы и блокировал Гамбург, отступив от него тогда, когда город уплатил ему 200 000 ефимков контрибуции. В 1682 году он овладел Готторпом; в 1686-м - по случаю смут в Гамбурге - занял его своими войсками. По прекращении военных действий, возвратясь в свою столицу, Христиан V занялся пересмотром законов и редактировал новое их издание под именем Кодекса Христиана V, бывшего во всей силе в Дании до 1849 года. Он же составил новую литургию для норвежской церкви и ввел в своем королевстве единообразные меры и весы... По всем этим трудам для блага народного Христиан V мог бы найти деятельного помощника в лице Петра Шумахера; но несчастный по-прежнему томился в заточении, бесплодно дряхлея и хилея в нем, подобно Христиану II. Годы уходили за годами, и двадцать два года истекли со дня заключения Петра Шумахера. Некоторые из его злодеев уже умерли, другие состарились; с годами уходилась в них и злоба на временщика, заживо похороненного по их милости. В 1698 году к коменданту крепости Мункгольм явился посланный от короля с приказанием немедленно освободить арестанта Петра Шумахера. Эту радостную весть принесли несчастному в ту минуту, когда он играл в шахматы с одним из сторожей. Отвесив глубокий поклон вестник свободы, Шумахер не высказал ни удовольствия, ни удивления.

   - Я пережил это желание, - сказал он коменданту, - и свыкся с ожиданием иной свободы, которой уже не лишит меня ни один король в мире. Эта свобода - смерть! Двадцать два года тому назад король изрек мне милость, заживо приговорив меня к могиле, - в ту минуту, когда голова моя лежала на плахе... Теперь его величество жалует мне свободу, когда я стою одной ногой в гробу. Согласитесь, что Христиан V очень тороплив на наказания и медлен на прощения. Двадцать два года тюрьмы, мои морщины и седые волосы дают мне право сказать, что из нас обоих теперь мне пришла очередь прощать королю, и я ему прощаю.

   После нескольких месяцев тяжкой, изнурительной болезни Петр Шумахер скончался 11 мая 1699 года, в твердом уповании, что есть царство правды, где нет временщиков и где каждому королю и нищему воздастся по делам его.

   Король Христиан V пережил его тремя месяцами. В августе того же 1699 года он нечаянно ранил себя на охоте и вследствие раны скончался 25 августа, завещая престол сыну своему, Фридерику IV.

   Упоминая об отличиях, снисканных Грейфенфельдом от иностранных государей, когда он находился на апогее своего могущества, мы позабыли сказать, что император австрийский Леопольд I пожаловал его в имперские графы, а курфюрст Бранденбургский предлагал ему, в виде плена, остров Рюген, с графским титулом.

  

  

   Сильные и могучие державы при своем развитии и разрушении напоминают законы геологические: из песчинки вырастают громадные скалы, впоследствии времени рассыпающиеся на песчинки.

   В XIV веке юго-восточные берега Балтийского моря были покорены магистрами Немецкого ордена, с мечом в руке распространявшими в этих краях христианство. Жители Пруссии, угнетенные меченосцами, прибегнули под покровительство королей польских. После долгих войн поработители несчастной страны разделили ее на две части: одну присоединили к Польше, другую отдали меченосцам. В 1525 году магистр Альбрехт Бранденбургский объявил ее независимой и возвел на достоинство великого герцогства.

   При Фридрихе Вильгельме (1640-1688), из дома Гогенцоллерн, Пруссия явилась могущественным курфюршеством, хотя зависимым от Австрии, но настолько сильным, чтобы бороться с Францией и Швецией.

   Сын Фридриха Вильгельма - Фридрих III-10 января 1701 года венчался в Кенигсберге короною королевской. Внук его Фридрих II Великий С1740-1786), выдержав мужественную борьбу со всей Европой, доказал ей, что новое королевство в состоянии защитить свои права от всяких насилий со стороны одряхлевшей Австрийской империи... Затем, с 1786 по 1815 год, прусское королевство после ожесточенных войн с Францией, порабощенное ею, подобное всей Европе, испило до дна чашу унижения. Разоренная, истощенная войной, Пруссия с 1815 года опять начала крепнуть, усиливаться, и в 1870 году, отомстив Франции за позор, нанесенный своему королевству, смирив Австрию и присоединив к своим владениям несколько германских герцогств, Вильгельм1 короновался венцом императора Германского, и в настоящее время первое место, после России, в среде европейских государств, бесспорно принадлежит новой германской империи, в течение ста семидесяти лет возникшей из курфюршества, подчиненного Австрии... Песчинка превратилась в незыблемую, гранитную скалу; слабый росток, насажденный Фридрихом Вильгельмом, политый кровью битвы семилетней войны, разросся мощным дубом, горделиво вознесшимся раскидистой вершиной, на которой гнездится мощный орел, заклевавший орла второй французской империи. В семь месяцев Вильгельм I совершил то, что Фридрих II совершил в течение семи лет. Потомство решит, которому из двух, первому или второму, отдать пальма-преимущества, но мы, современники, удивляясь успехам Пруссии, только воздаем должное должному.

   Оставив, однако, наше время, возвратимся к временам давно минувшим, когда прусский орел был едва оперившимся птенцом, а государь Пруссии еще именовался курфюрстом Бранденбургским.

   Фридрих III, сын курфюрста Фридриха Вильгельма и супруги его Луизы-Генриэтты, принцессы Оранской, родился в Берлине в 1657 году. Неосторожность кормилицы, уронившей младенца, была причиной физических недостатков его (он был очень малого роста и горбат); но в то же время, может быть, способствовала раннему умственному его развитию, так как природа почти всегда, отнимая у человека его внешние качества, вознаграждает внутренними: ум и добродетель - красота людей безобразных. Фраза: "лицо есть зеркало души", выдуманная каким-нибудь влюбленным, положительно не имеет смысла. Чтобы соединять с красотой внешней соответствующие ей душевные качества, для этого надобно быть избранным из нескольких десятков тысяч. Подобные исключительные явления человеческой природы точно так же вне ее законов, как явление метеоров вне законов космических.

   Условиями политическими поставленный в зависимость от многих первостепенных держав, Фридрих III был невольным союзником Голландии и Австрии. Во время войны Вильгельма Оранского с Англией и Францией он помогал ему, дав штатгальтеру маршала Шомберга и отняв у французов на Рейне Кейзерсверт и Бон. По требованию Леопольда I, императора австрийского, 10 000 прусского войска отправлено было в Венгрию против турок. Борьба с Людовиком XIV, в которую был вовлечен Фридрих III, была ему тем неприятнее, что в душе он питал особенную слабость к французскому королю и, подобно Христиану V, королю датскому, организовал свой двор по образу версальскому. В 1698 году курфюрст виделся с Вильгельмом III, королем английским. Высокомерие последнего было до того непомерно, что он не пригласил сесть своего собеседника. Глубоко оскорбленный этим обхождением, Фридрих III сказал приближенным:

   - Он не предложил мне стула; пусть же сам на себя пеняет, если я сяду на королевский трон'

   И с этой минуты желание возвести Пруссию на степень королевства сделалось неотразимой мыслью курфюрста Фридриха. Из недавнего союзника короля английского он сделался его непримиримым врагом и самым преданным другом Людовика XIV. Ходатайство французского кабинета у императора австрийского не могло не быть уважено, и Леопольд I, видимо, склонялся на признание курфюрства Бранденбургского королевством Прусским. Именно в эту достопамятную эпоху жизни Фридриха III случилось событие, о котором порасскажем тем охотнее, что оно мало известно даже лицам, хорошо знакомым с историей Бранденбургского дома.

   В конце сентября 1699 года прибыл в Потсдам и остановился в лучшей гостинице городка молодой итальянец Антонио Беллуна. Весь его багаж состоял из небольшого чемодана, но, судя по одежде и расточительности, путешественник был человеком богатым. Свободно объясняясь на немецком языке, Антонио на другой же день своего приезда рассказал трактирщику, что он домашний секретарь и правая рука его сиятельства графа Каэтани и прибыл в Потсдам для найма квартиры своему патрону.

   - Вероятно, имя графа вам известно? - спросил Антонио в заключение.

   - Извините, - отвечал трактирщик, - но это имя я впервые слышу.

   - После этого, - усмехнулся Антонио, - ваш город можно назвать захолустьем!

   - Может быть, ваш граф пользуется громкой известностью в Италии, - отвечал трактирщик, задетый за живое, - но у нас, в Пруссии, о нем до сих пор никто ничего не слыхал. Он военный?

   - А, так, по-вашему, только солдаты могут пользоваться знаменитостью? Нет, граф никогда не был военным.

   - Или он прославился на дипломатическом поприще?

   - Нет. Радуюсь, что могу просвятить вас. Мой покровитель, граф Каэтани, один из знаменитейших ученых нашего времени; несколько лет он провел в путешествиях по Востоку, был в Абиссинии, в Египте, в Палестине; посещал алмазные копи Голконды, золотые рудники Малакки, жемчужные ловли Цейлона, была в Перу, в Мехике и Бразилии!

   Трактирщик, хотя и не очень сведущий в географии, невольно преклонился при этом перечне стран Старого и Нового Света.

   - Граф был и в Китае, и в Татарии, и в Московии... Беседовал с тамошним царем, который подарил ему свою шубу ценой в три тысячи червонных. Цена громадная для человека необыкновенного; но не для графа, который сам чуть ли не богаче великого Могола!

   Последняя фраза своей напыщенностью чуть не рассмешила трактирщика, и он, закусив губу, флегматически промолчал, одобрительно кивнув головой.

   - Чем же, собственно, прославился граф, - спросил он немного погодя, - ученостью или богатством?

   - Тем и другим: первая доставила ему второе. В вашу землю он придет затем, чтобы изучить месторождение янтаря.

   - Да, у нас янтаря довольно, - с гордостью сказал трактирщик.

   - Кроме того, граф намерен познакомиться со здешними учеными и, если они хотят, поделиться с ними своими обширными познаниями.

   - Они у нас и так довольно чего знают! Антонио презрительно усмехнулся.

   - Да, - проворчал он, - столько же они смыслят в науках, сколько слепы в красках.

   - Ого! - воскликнул его собеседник, высоко подняв брови. - Так ваш граф умнее нашего Лейбница?

   - Если не умнее, так ученее.

   - Ну, это вы пустое говорите! Знаете ли вы, что с Лейбницем беседуют, как я с вами, сам курфюрст и его супруга?

   - Они будут беседовать и с графом, это вы сами увидите.

   - Это не так легко, государь мой!

   - Для графа ничего нет невозможного.

   Дня через два жена трактирщика сообщила своей соседке о скормом прибытии в Потсдам какого-то знаменитого графа Каэтани, с которым дружны короли и государи всего света. Стараниями кумушек-вестовщиц эта молва разнеслась по всему городу. Одни недоумевали, другие смеялись, третьи верили. Начальник гарнизона, полковник, сподвижник покойного Фридриха Вильгельма под Фербелином, нахмурил брови и проворчал:

   - Не мешало бы унять дерзкого враля!

   Дня через два Антонио Беллуна был приглашен к полковнику, у которого он встретил и бургомистра города Потсдама.

   - По долгу службы, - начал последний, устремляя на Антонио испытывающий взгляд, - мы обязаны наблюдать за спокойствием города во всех тех случаях, когда оно нарушается вздорными и нелепыми слухами, Бог весть с какой целью распространяемыми.

   - Я вас не понимаю! - спокойно отвечал Антонио.

   - Позвольте узнать, с какими умыслами вы пускаете в ход...

   - Нелепые сказки, - подхватил полковник.

   - Какие сказки?

   - Про вашего господина графа. Как вы смеете говорить, что его светлость, наш всемилостивейший курфюрст удостоит его своей благосклонностью?

   - Если он "всемилостивейший", почему же ему и не удостоить графа своим вниманием? Он покровитель ученых, благодетель своих подданных...

   - Это мы очень хорошо знаем, - перебил полковник, - но чем ваш граф может заслужить его милость? Ученых у нас и своих довольно. Два года тому назад целую академию основали...

   - А четыре года назад, - перебил бургомистр, - в Галле основали университет!

   - Все это доказывает только, что его светлость любит науки и ученых.

   - Мы отклонились от главного предмета нашего разговора, - сказал полковник. - Мы пригласили вас сюда не для похвал его светлости, который в них не нуждается, а затем, чтобы попросить вас сказок не рассказывать. Какую шубу московский царь вашему графу подарил?

   - Не царь московский, а император китайский. Это правда.

   - И что у графа целые мешки бриллиантов?

   - Это вздор. О мешках с бриллиантами я не говорил, а что у графини бриллиантов наберется на несколько сот тысяч - это верно!

   Полковник и бургомистр переглянулись.

   - Так у вашего графа свои золотые рудники?

   - Именно.

   - Далеко? В Китае, в Индии или в Америке?

   - Нет, у него в кармане.

   - А-а, - усмехнулся бургомистр, - он обладает кошельком Фортуната... философским камнем, может быть?

   Антонио утвердительно кивнул головой.

   - Чтобы вы удостоверились в истине моих слов, - сказал он, вынимая из кармана коробочку из слоновой кости, - позвольте подарить вам, от имени его сиятельства, два кусочка этого металла.

   И Антонио положил на стол два кусочка золота величиной в маковую головку. Бургомистр и полковник, под обаянием притягательной силы золота, бросились к столу.

   - Золото?! - воскликнули они.

   - Нет, медь! - презрительно улыбнулся Антонио. - Покажите золотых дел мастеру, что он вам скажет? Потрудитесь послать за ним сейчас же!

   На лицах полковника и бургомистра выразились и удивление, и ласка, и радость.

   - Слыхал я об адептах, - сказал полковник, - но признаюсь, не верил в возможность делать золото! Будь сказано не в обиду вашему графу, но все алхимики до сих пор оказывались пройдохами и обманщиками!

   - Извините, не все. Пятнадцать лет тому назад Сендивогий в присутствии императора Фердинанда III превратил в золото несколько фунтов свинца...

   - А Швецер обманул саксонского курфюрста.

   - Мало ли было обманщиков! Но этих огнепачкателей не следует смешивать с настоящими адептами. Одно дело - золото, другое- томпак. Бывали, например, штукари, чеканившие из золота монеты клеймом медных монет, потом закрашивали их под цвет меди и, опуская в кислоту, будто бы превращали их в золото... тоже делали и с гвоздями, и с свинцовыми пулями, но это мошенничество, и за подобные штуки следовало бы таких штукарей на виселицу...

   Явился ювелир. Не говоря ему, что перед ним куски искусственного золота, полковник попросил испытать подаренные ему и бургомистру куски металла. Ювелир, свесив их, попробовал па камне и крепкой водкой и произнес:

   - Чистейшее золото! В обоих кусках 18 1/2 унции, стоимостью до 140 талеров... Если вам угодно продать их мне, я сию минуту отсчитаю вам эту сумму...

   - Нет, нет! - воскликнули бургомистр и полковник, хватаясь за куски.

   - Позвольте подарить вам небольшую крупинку! - любезно сказал Антонио, подавая ювелиру кусок золота с горошину величиной.

   Ювелир, рассыпаясь в благодарностях, обомлел от восторга и по знаку бургомистра вышел.

   - Прекрасно! - сказал полковник. - За подарок благодарим, но чем вы можете доказать, что это золото работы вашего графа?

   - Еще проще, - язвительно возразил Антонио, - скажите, чтобы я сказал вам, из какого металла оно добыто и какие составы входят в приготовление философского камня... Вы уже слишком многого хотите!

   Полковник покраснел.

   - Виноват... - пробормотал он, - но сомневаться извинительно, когда речь идет о чудесах...

   - Чудес тут никаких нет, я только хотел доказать вам, что шарлатанством и истинным адептом такая же разница, как между артистом и ярмарочным фигляром. Вы убедились?

   - Убедились, что вы дали нам по кусочку золота...

   - Сделанного графом Каэтани. Затем можете, когда он сюда придет, и лично с ним познакомиться.

   - Скоро он намерен приехать?

   - Недели через две. По его поручению я приискиваю ему квартиру.

   - Если его сиятельству угодно сделать мне честь, - сказал бургомистр, - я с радостью предложу ему помещение у меня в доме.

   - А я, - сказал полковник, - готов вам содействовать в доставлении его сиятельству всевозможных удобств.

   - Весьма вам благодарен, господа! - покровительственным тоном отвечал Антонио.

   Когда он уходил, полковник и бургомистр проводили его до сеней, напрашиваясь на продолжение приятного знакомства.

   Прошло три недели.

   В Берлине у профессора химии Галле сидело в гостях несколько ученых собратьев и вели шумную, оживленную беседу. Речь шла об алхимии, по поводу письма, полученного из Потсдама одним из собеседников и извещавшего о прибытии в этот город графа Каэтани. Народ толпился на улицах (писал очевидец) и приветствовал графа восторженными кликами.

   - Шарлатан! Скоморох, - говорил доктор Вагнер.

   - А если?.. - перебил его адъюнкт Герман.

   - Никакого если быть не может! Вздор, обман, плутни.

   - Как вы думаете, господин Галле?

   - Не берусь судить apriori, почтеннейший collega! Письмо ювелира Розенкнехта и присланная им крупинка золота доказывают...

   - Ничего не доказывают!

   - Respicimus finem, господин Вагнер. Колумб говорил о существовании Америки - ему также не верили...

   - Но можно ли сравнивать Колумба с каким-то итальянским бродягой?

   - Ваши отзывы об этом графе - предубеждение или только suppositio, более или менее неосновательное. Положа руку на сердце, разве вы не занимались опытами металлической трансмутации?

   - Каюсь! Тратил время и деньги.

   - Неуспех одного не есть еще порука за неуспех другого. Да вы-то, господин Галле, тоже работали над философским камнем?

   - Не скрываю. Мне не удалось, может быть, удалось графу. Мы с вами не так ставим вопрос. Речь о том: допускаете ли вы или нет возможность превращать металлы?

   - Допускаю!

   - Возможно оно?

   - Вероятно... Только не какому-нибудь графу Каэтани.

   - Nomina sunt odiosa? Почему же Каэтани не может быть адептом?

   - Потому что итальянец не способен быть истинным ученым!

   - Absurdum! Галилей, Торичелли, Альдровандус, Маттиоли, Гини... - вмешался Герман, считая по пальцам.

   - Из-за чего мы спорим? - перебил профессор Хемнитц. - Чтобы судить-надобно видеть; чтобы видеть - надобно побывать в Потсдаме, и я непременно поеду на этих же днях; поеду инкогнито...

   - И я с вами! - сказал Галле.

   - Едва ли это к чему-нибудь приведет, - заметил Герман. - Настоящие адепты скрытны, а вы, как истинные ученые, недовольно вкрадчивы. Но если Каэтани действительно обладает философским камнем... Боже мой, какая тогда слава нашему веку!

   Прошли два месяца. В ноябре того же 1698 года до сведения курфюрста Фридриха III дошло известие о том, что в Потсдаме проживает итальянский граф, умеющий делать золото. Именно в это время в его голове возник исполинский план возвести Пруссию на степень королевства... Деньги были нужны, а казна была истощена. Войти первому в сношения с иностранцем - этому препятствовало самолюбие курфюрста; ждать авансов со стороны алхимика не хватало терпения. Тем же самым профессорам: Галле и Герману курфюрст поручил, в качестве соглядатаев, посетить графа Каэтани, вызвать его на опыт и о последующем донести.[46]

   В Потсдаме граф занимал целый дом. Когда Антонио доложил ему о приезде ученых, он попросил их прямо в свою лабораторию. С первого взгляда на графа гости почувствовали невольное отвращение. Графу Каэтани было под пятьдесят лет. Он был небольшого роста, кривоногий, смуглый лицом, со взглядом исподлобья. Его манеры и разговор резко противоречили его титулу. Стены лаборатории были увешаны ружьями, пистолетами, кинжалами и скорее походили на берлогу разбойника, нежели на жилище ученого. Галле и Герман отрекомендовались; сказали несколько комплиментов, на которые граф отвечал полуулыбкой.

   - Труд и терпение, - сказал он, - вот главные мои помощники. В алхимии не участвуют ни духи, ни гномы... Все это глупости... Писали дураки, будто золото или серебро можно делать только из ртути... или, по-ученому, из меркурия!

   - Стало быть, вы его фиксируете? - спросил Галле.

   - Стало быть, фиксирую, а иначе из ртути ничего не сделаешь... ведь она бегает! - добавил граф с глупой улыбкой. - Вы пошлите взять в лавке бутылку ртути, а остальное уже мое дело. Эй, Антонио! - крикнул он своему секретарю, - разведи огонь в камине.

   Секретарь его сиятельства, как видно, исправлял при нем и должность истопника. Огонь запылал в камине.

   - У меня, - продолжал граф, - как видите, нет ни атаноров, ни плавильной печи. Тут вся штука в порошке. Белый для серебра, а красный для золота (он показал присутствовавшим две коробки, наполненные блестящими порошками - белым и красным).

   Принесли ртуть. Вывалив ее в тигель и поставив его на уголья, граф принялся раздувать их; когда же ртуть начала нагреваться и разбрызгиваться, он всыпал в тигель большую щепотку белого порошка. Ртуть закипела, струя белых паров взвилась в трубу камина, а граф, захватив тигель клещами, вылил ртуть в чашу с водой.

   - И готово! - сказал он с усмешкой пирожника, испекшего пирожок или оладью. - Теперь вместо ртути - серебро.

   Действительно, на дне судна лежал сплавок серебра.

   - Как хотите пробуйте - настоящий! - сказал граф, самодовольно подбочениваясь.

   Галле и Герман не верили глазам.

   - Но это чудо! - воскликнул первый.

   - Что это за порошок? - неосторожно произнес второй. Искривив рот в глупую улыбку, граф показал ему нос:

   - Так я и сказал! Дурака нашли. Вы вот ежели люди ученые, дойдите сами своим умом, а не загребайте жар чужими руками. Это серебро вы свезите от меня курфюрсту и скажите все, что видели. Я этой дряни... серебра т. е., могу ему наделать хоть на миллион талеров.

   Галле и Герман переглянулись.

   - А после обеда, - сказал граф, - я вам сплавлю кусок золота. Поменьше этого будет, но для опыта и того довольно. Я одному королю в три минуты смастерил слиток в пять фунтов. Помнишь, Антонио?

   - Помню, - отвечал секретарь. - Он вам за это орден пожаловал.

   - Ну, орденов-то у меня и так много! - усмехнулся Каэтани. - Да наша фамилия и без всяких орденов знаменита. Мой предок был другом и приятелем Годфрида Бульонского; они вместе Иерусалим, брали.

   - Вы, говорят, много путешествовали? - спросил Галле.

   - Да, почти весь белый свет объехал. Разные естественные науки изучал. Без них нельзя! Материалы тоже собирал для порошков, а в их состав вход