Ясинский Иероним Иеронимович - Бунт Ивана Иваныча

рту огромный капитал и ожидающего с тоской и азартом, чем кончится этот его безумный рискованный шаг.

   На повороте улицы он столкнулся с парой. Высокий мужчина вёл под руку высокую даму. Он прошёл мимо, а потом оглянулся, и ему показалось, что то были Лозовский и Полина Марковна. Но ему некогда было ворочаться назад, чтоб удостовериться, они ли это, да и надобности не представлялось, как ни странен был на его взгляд этот новый союз. "А может, и случайно встретились, это вернее", - заключил он и мгновенно забыл о них, потому что начался знакомый зелёный палисадник, и в воздухе послышался запах сирени и жасмина. Жадно взглянул Иван Иваныч на окна Сонечки. Там горел огонь. Сердце его забилось с облегчением. "Может быть, она теперь одна; старик спит или ушёл куда-нибудь, - подумал он, - вот я всё и объясню, так что даже и хорошо, что Полины Марковны не было дома, она могла бы напутать". У калитки он встретил Машу, горничную Сонечки, и первым делом сунул ей деньги.

   - Здравствуйте, Маша, - прошептал он. - Проведите меня, пожалуйста, к барышне, или вызовите её ко мне потихоньку, в садик, что ли, мне надо сказать ей два слова. Да, может, этого, что приехал сегодня, нет с нею?

   - Ах, барин!.. - прошептала горничная в тревоге и смущении, закрыла своё толстое лицо рукой и замолчала.

   Иван Иваныч испугался.

   - Что такое? - спросил он. - Что с барышней?

   - Они уехали, - отвечала она, принимая руку и боязливо вздыхая, - то есть, их увезли... Вы как ушли, папенька и говорит: "Не умела пользоваться свободой, теперь я тебя под запор, голубушка"... Прямо и сказали это... А барышня так и упали. Так зубки и сцепили. А папенька взяли их на руки и сейчас, то есть, в кибитку, а сами сели и кричат: "Пошёл!" А я кричу им: "Вещи как же?", а они рукой махнули и кричат: "Опосля!"

   "Всё погибло", - подумал Иван Иваныч, не соображая ещё хорошенько, в чём дело, и отказываясь соображать.

   - А это кто же там в барышниной комнате? - спросил Иван Иваныч, не понимая, как же это он так равнодушен к постигшему его горю, да и не веря горничной, хотя в рассказе её было всё в высшей степени правдоподобно.

   - А это хозяйка вещи ихние приводит в порядок...

   Иван Иваныч пошёл и удостоверился. Хозяйка, "отставная офицерша", как она себя величала, бойко поклонилась ему, и он выслушал от неё опять рассказ о том, как увезли Софию Павловну. Он вспомнил все свои разговоры с Сонечкой, все её клятвы и уверения, вспомнил, что было утром, улыбнулся и сказал хозяйке с убеждением:

   - Нет, это пустяки...

   - Что пустяки? - спросила она и насмешливо посмотрела на него своими круглыми глазками.

   - Пустяки вот это... что увезли... Она ненадолго... Она моя!..

   Он произнёс это горячо, но вдруг ему сделалось совестно, с какой стати он говорит о Сонечке с этой бабёнкой; он взялся за шляпу и сделал самое спокойное и даже весёлое лицо.

   - До свидания!

   Отставная офицерша однако не отпустила его так легко и прочитала ему целую лекцию о жестокости и бездушии мужчин, которые "вот все с нашей сестрой так поступают"... прибавила она, кокетливо погрозила ему пальцем и сказала:

   - Попробовали бы со мной что-нибудь подобное... Ведь я знаю вас! Знаю, какие у вас пустяки были с Софьей Павловной! Пустяки! Ах вы...

   Он отшатнулся, как-то глупо засмеялся и ушёл, пошатываясь. Теперь он ясно почувствовал, что что-то разорвалось между ним и Сонечкой, что между ними легла бездна, и обморок девушки служил красноречивым тому доказательством.

   Он прошептал:

   - А пожалуй, и действительно всё погибло... Но из-за чего?

   Он горько улыбнулся и вздохнул.

   Но в сущности он ещё не верил, что его роман так скоро кончился. Лишь постепенно ужас стал леденить его сердце и нарастал как лавина. Чувство одиночества обхватывало его. А когда он пришёл домой, бледный и с лицом, искажённым тоской и отчаянием, и увидел Полину Марковну, посмотревшую на него спокойным и скорее любопытным, чем участливым взглядом, сознание, что он понёс громадную утрату, невознаградимую, и что он во всей той сцене со Свенцицким играл самую низкую, глупую и презренную роль труса, пронизало его ум. Вместе с тем он внезапно понял, что Свенцицкий знал о его отношениях к Сонечке и намерении уехать с нею в Петербург и, следовательно, был предупреждён об этом кем-нибудь. Злость закипела в нём. Кем? Он пристально посмотрел на жену. Взгляд её был по-прежнему безучастен, а во всей её фигуре было как бы разлито спокойствие торжества. "Она, это она и Лозовский!" - решил он в исступлении, вспомнив и то, как она называла Сонечку "тварью", и как лицо её было покрыто пятнами, когда она целовала "по-родственному" эту девушку и давала ему взаймы денег, и как двусмысленно вела она себя утром сегодня; подбежав к ней, он поднял над ней кулаки и яростно прохрипел, захлёбываясь от ненависти к ней:

   - Прочь от меня, прочь, змея!

   Но сейчас же ослабел, опустил в изнеможении руки, поник головой и почувствовал, что в нём что-то умирает и уже больше не воскреснет. Злость его прошла и уступила место горькому отчаянию. Он упал на стул и, закрыв лицо руками, зарыдал. Полина Марковна молча смотрела на него некоторое время. Но потом подсела к нему и стала ласково расспрашивать его и утешать. Слёзы мужа тронули её, и она целовала его в голову и обнимала точно мать, болеющая о сыне и прощающая ему все обиды; и он не сопротивлялся.

  

   Июль 1881 г.

  

   Источник текста: Ясинский И. И. Полное собрание повестей и рассказов (1879-1881). - СПб: Типография И. Н. Скороходова, 1888. - Т. I. - С. 320.

   OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, июль 2012 г.

   Оригинал здесь: Викитека.