Глинка Федор Николаевич - Зиновий Богдан Хмельницкий, или Освобожденная Малороссия

умягчилось бы и растаяло в обильном вертограде счастия, на мягком лоне роскоши и неги, но воспитание, доставленное ему тобою, и самая бедность ваша укрепили и возвысили дух его до степени геройства. Это юный лев, видящий добычу в единых подвигах; это орел, который умрет с тоски, если обрежут ему крылья. Скорей удержишь стремление Тясмины к Днепру, нежели порыв сына твоего к славе. Итак, молись за него богу, приготовляйся к разлуке и остри меч отцов твоих".

   Три раза встречал Зиновий солнце в пустынном уединении Вассияна, и вечер третьего дня назначен был для разлуки. Пустынник благословил крестника своего образом Спаса нерукотворенного. "Сей образ,- говорил он,- защищал грудь мою во всех кровопролитных боях от тысячи неприятельских стрел - да совершит он таковое же чудо и над тобою, сын мой! Я бы охотно подарил тебя мечом и копией моим, но, сделавшись орудиями мира, они уже не будут годиться в бранях: копией я копаю питательные коренья, а мечом пожинаю целебные травы". После сего взял пустынник копье и стрелы Зиновиевы, положил их перед иконами, прочел тихо таинственные молитвы и омочил освященною водою.

   Из объятий пустынника, окропленный его слезами, осененный отеческим благословением, юноша спешил к дому родительскому. Свежая легкая кровь играла в жилах его; юность придавала крылья ногам - и он не ведал усталости.

   Беспечная юность, прелестная заря бурного дня жизни, цветущее преддверие тернового лабиринта горестей, сколь блаженна ты мирным спокойствием чувств своих, светлою совестию, новостию надежд, свежестию мечтаний, а более всего своею неопытностью! Ты не имеешь еще печальной способности предузнавать грядущие бедствия и увядать преждевременно в тоске предчувствия! Спокойно засыпаешь ты на краю глубокой бездны и весело играешь в цветах, не заботясь, что громы готовы ударить над тобою! Горесть ожидала Зиновия в жилище отца его. Нежный Филомар страшился быть вестником печали.

   Зиновий имел редкое сокровище в жизни, священный залог благости небесной - он имел друга! Осмунд, прекрасный юноша, покорный сын, благочестивый почитатель веры отцов своих и страстный любитель свободы, был вернейшим и единственным другом его. Вместе читали они греческих поэтов и римских историков, вместе странствовали по лесам, совокупными силами поражали диких зверей и нередко, рука об руку, переплывали Днепр даже во время сильной бури. Осмунд, будучи несколько старее друга своего, был степеннее, рассудительнее. Первый, избегая опасностей, умел им противостоять, другой любил находить и побеждать их. Осмунд, никогда не плакавший о собственных горестях, проливал слезы о пленении Отечества. Зиновий горел желанием пролить кровь свою за него. Один был осторожен в предприятиях, бережлив в домашней жизни, строг к себе и другим; другой - щедр, великодушен, снисходителен. Оба одарены способностями ума, просвещены науками, но первый, может быть, от излишней точности медлен в соображениях, другой ловил мысли, так сказать, на полете, быстро проникал в связь обстоятельств, в настоящее течение дел и смелости заключений отгадывал будущие последствия; словом, Осмунд мог быть славным, а Зиновий великим человеком. Свычка, подкрепляемая сходством воспитания, образа мыслей и правил, стеснила узы искренней дружбы между двумя юношами, и сию-то связь столь искренней, верной дружбы столь бесчеловечно расторгли жестокосердые литовцы. Дорожа слишком выгодным для них приобретением Малороссии и страшась выпустить из рук страну сию, хитрые властелины не щадили и самых уничижительных средств к угнетению духа народного.

   Все способы к обороне были отняты, огнестрельные орудия отобраны и порох запрещен. Даже не велено возить на торги в города тонких дров: боялись, чтоб народ не отбил дреколием прав своих. В столице польской у престола Владиславова ничем столько не занимались, как изобретением налогов на Малороссию. Хотели изнищить народ, полагая, что бедность и нужда скорее всего приучат людей вольных к покорности безответной. Сборщики податей, откупщики и приставы давили народ. Все было отдано на откуп: сбор податей, горячее вино, земля, леса, озера, рыбные ловли в реках и даже колодези - все, кроме воздуха, ибо, наконец, явились и такие наемники Литвы, которые не устыдились похищать молодых людей в Малороссии и увозить их в Польшу. Многие земледельцы, звероловы и пастыри пропадали без вести.

   До сих пор жребию сему подвергались только беззащитные поселяне; наконец злодеи, разосмелясь, простерли хищение свое и на свободных благородных юношей.

   В один день, вскоре после отсутствия Зиновия, отец и мать Осмундовы прибежали к Филомару в слезах. "Мы лишились нашего сына! - восклицали они, рыдая.- Вчерашний день напала толпа неведомых и увлекла его с собою в то время, когда он подавал утешение бедным, утомленным тяжкими трудами земледельцам. Боже, кто кроме бесчеловечных литовцев, сих лютых тигров, мог похитить у нас подпору нашей старости, утешение жизни - единородного нашего сына?" Вскоре верный слух оправдал их догадки. Филомар плакал вместе с друзьями и сам трепетал о судьбе своего Зиновия.

   Священное дружество! Страсть, благословенная небом, надежная подпора на скользком пути жизни, приятная подруга в радости, сладкая утешительница в горестях, сколько удивительно могущество твое! Один взор твой проясняет сгущенный туман печали, одна улыбка награждает все потери. Очаровательный голос твой, голос, проливающий неизъяснимую сладость до самой глубины души, водворяет спокойствие в мятежных чувствах. Прикосновение уст твоих врачует все раны сердца, пронзенного стрелами безнадежной любви или жалом диких страстей! Дружба, любимая дочь неба! Всегда постоянная в чувствах, всегда неизменная в действиях, ты подобна полной луне, равно освещающей стези путника во все часы ночи от вечерней и до утренней зари, между тем как другие страсти, сверкая лучом молнии или ложным светом блудящих огней, обольщают взор несчастного и заводят его в пропасти.

   О дружба! Рай благородных душ, отрада убогих и несчастных, дружба, незнакомая вельможам и неизвестная царям! Твое стремление - забывать себя, твоя цель - созидать счастие друга. Помощница в трудах домашних, участница во всех мечтах, во всех предприятиях, никогда не являешься ты в таком блеске, как в минуты бедствия друга твоего! Первая весть о его несчастии заставляет тебя забыть все свои наслаждения, оставить все надежды и лететь с неизъяснимым мужеством сквозь тысячи опасностей туда, где гремят перуны судьбы над главою страдальца; лететь - и собственною грудию заслонять упадающего друга от ударов рока, от стрел злополучия! Свидание с другом есть перла в венце радостей, разлука - лютейшее мучение!

   И сие-то мучение, может быть еще первый раз в жизни должен был испытать Зиновий. Он испытал его в полной мере. Отчаяние родителей Осмундовых и слезы Филомара скоро известили возвратившегося о невозвратной потере его. Кто выразит горесть юноши? Страстная горлица, наполняющая воздух жалобами, с беспокойством летая по лесам и бия томную грудь свою о жесткую кору дерев, не с такою горестию сетует о потере милого, как сетовал Зиновий о друге своем. Он ломал себе руки, раздирал одежды свои, вырывал клоки прекрасных власов и в диком, не растворенном слезами отчаянии проклинал тиранов Малороссии.

   "Змеи, вскормленные слезами, потом и кровию нашею, гладные волки, враны хищные! Доколе будете питаться ранами Отечества нашего? Вы, лютые, вы погубили друга моего!.. Но трепещите! Раздраженная дружба ужасна: я пробегу дикие пустыни, возмущу дремучие леса; вопли мои созовут плотоядных зверей, стоны дружбы покорят их мщению; мщение поведет прямо на сердце Литвы, исторгая стон за стон, слезы за слезы и проливая кровь за кровь! Ах, отпусти меня, родитель мой, я буду ужасным мстителем Отечества и дружбы!"

   Внезапное похищение Осмунда, справедливое опасение, чтоб не постигла такая же участь Зиновия, и решительный ответ Вассияна склонили Филомара отпустить немедленно своего сына. Родители Осмундовы решились переселиться в долину Филомарову; Вассиян обещал скоро посетить его и, может быть, навсегда с ним водвориться. Несколько дальних родственников и все друзья Хмельницкого собрались проводить Зиновия в далекий путь. Все вместе пламенно молились богу в небольшом храме, сооруженном усердием Филомара. Там же, близ гроба матери Зиновиевой, три ночи сряду проводил Филомар в тайной беседе с сыном своим. Луна и тени ночные были единственными свидетелями их. Неизвестно, что они говорили, но всякий раз отец и сын возвращались в слезах.

   Древний меч, переходивший от отцов к детям в роде Хмельницких, изострен и отдан Зиновию. "Он покрыт ржою,- говорил Филомар,- ее смывают кровию!" Добрая мать Осмундова повесила на шею Зиновия крест и узелок с землею, взятою с гроба матери его. "Это предохранит тебя,- сказала она,- в дальних странах от лютейшей сердечной болезни - тоски по родине!")

   Наконец час разлуки настал. Старец Хмельницкий, укрепя все силы души своей, поручая сына богу - с мужеством героя, без слез и рыданий, простился с другом души своей.

   - Итак, сын мой! - говорил Филомар.- Иди прямо в Крым, там еще не умерла слава имени нашего: старцы были очевидными свидетелями великих подвигов Хмельницких, а юноши знают о них по преданиям отцов!

   Зиновий внял воле родителя своего и пошел в Крым.

  

  

   Новость предметов, беспрерывное движение и твердая решимость достигнуть цели своей облегчают разлуку с местами родины. Быстро идет Зиновий по берегу Днепра, как будто преследуя бегущие к морю волны его. Красоты природы сильно действуют на сердце, еще не истомленное летами жизни, но полное восторгов и любви к изящному. Быстротечный Днепр с легкою, светлою водою часто и почти всеминутно изменяет поверхность свою пред очами странника. Малейшая отмена неба изображается в чистом зеркале вод его. Займется ли утренняя заря, и розовый пожар востока отражается огнистым румянцем в синеве реки; выступит ли солнце, и лучи его, подобно золотым стрелам, вонзаются в голубое лоно вод. Смешение света и влаги образует светлые радуги над поверхностью реки. Но не всегда глядится в нее небо веселым лицом: находят черные тучи, и мрачный сумрак ложится на воды.

   Благотворная река сия невольно волнуется нашествием бурь, странствующих в пустынях воздушных. "Так,- думал юный путник,- нередко и добродетельнейший человек изменяется и страждет от чуждых страстей! Так и мирное благоденствие целых народов помрачается суетностию властителей их!.." При сем размышлении Зиновий вздохнул из глубины сердца: он вспомнил об участи своего Отечества. Талисман, возложенный на грудь юноши матерью друга его, не мог долее предохранить сердце от грусти, и сия грусть и жаркие слезы, катившиеся из глаз,- дань нежному родителю, оставленной родине!

   Но Зиновий, издавна трудившийся в приобретении полной над самим собою власти, старался и теперь направлять по собственному произволу течение своих мыслей. Удаляя все неприятное, он занимал ум свой размышлениями важными. Из преданий историков и рассказов отца своего составил он себе достаточное понятие о тех странах, к которым направлял путь свой. Ему известно было, сколько часто Крым - край прелестнейший на лице земном - видел изменение владычества над собою. Задолго еще до великой эпохи рождения Христова греки водворили в нем многие рои своих соотечественников. Древние тавры, жители каменистых скал, долго удерживали свободу и права в горных гнездах своих. Генуэзцы сбивали греков и на развалинах простых селений воздвигали цветущие города. Но ненадолго! Во времена великого переселения народов стада кочующих ополчений: скифы, готфы, вандалы, хазары и, наконец, турки, одни после других, наводняли сонмищами своими весь Крым, разбивали шатры на поверженных ими городах и, сталкивая друг друга с лица сего полуострова в шумящие волны морей, орошали кровию своею поля и долины. Наконец мечи татарские одолели оружие всех племен. Побежденные рассыпались и покорились, а потомки грозного Чингиса утвердили незыблемо владычество свое над тавро-скифскою страною.

   Углубляясь в сии мечтания о древности и с живейшим любопытством созерцая в туманной отдаленности прошедшего картину великих событий, Зиновий неприметно достигал пределов Крыма. Одетые сребристым пухом ковыли, обширные степи пред ним расстилаются, степи, в которых очам странника в течение многих дней пути не представляется ничего, кроме земли и неба. Соляные озера, как чистые кристаллы, светятся в сих необозримых пустынях. Бесчисленные стада овец и верблюдов испещряют единообразие полей. Гостеприимство, первая добродетель татарских аулов, с приветливою улыбкою встретила Зиновия у самого Перекопа и с нежною заботливостию провождала путника в области своего владычества. Тени древесные, хижины поселян и шалаши пустырей - все считалось там временною собственностию странника - гостя, посылаемого самим небом, по мнению татар.

   Но оставим на минуту Зиновия наслаждаться приятностию гостеприимства и посмотрим, что происходит далее, в середине Ески-Крыма. Новый султан турецкий вознамерился ознаменовать вступление свое на престол оттоманов порабощением цветущего полуострова, который только по единству веры был в некоторой дотоле зависимости от Порты. Великий флот приготовлялся перевести из Анатолии многие толпы янычар, спагов и арабов, долженствовавших наложить цепи рабства на свободный Крым.

   Скорые вести уведомили крымцев о покушении их врагов. Хан крымский, старец, почтенный летами и знаменитый подвигами, выступил в поле с юным сыном своим. Не могли знать наверное, в каком именно месте пристанут турки к берегу, и потому должно было принимать меры к обороне в различных местах одинаково.

   Все было в тревоге и волнении, ибо всякий дорожил свободою более жизни. Все просили о защите себя небо, вождей своих и даже самую бездушную природу. "Свирепейте, воды тихие! Проснитесь, ветры горные! Бушуйте, пучины глубоких вод! Катитесь волны на волны! Смущайте моря, бури неутешимые! Да поглотят кипящие бездны гордые строи кораблей, несущие нам цепи и рабство!" - так восклицали жители приморские, потомки древних греков. "Дикие горы, взнесите хребты свои до небес, покройтесь лесами дремучими, породите свирепых зверей, да не дерзнут преступить вас злодеи вольности отечества нашего!" - сей был голос горных тавров. "Воскресните, огни подземные! Проснитесь, горы, дышавшие пламенем! Исторгнитесь из челюстей ада, вихри огненные, раскалите землю, воспламените моря и, поднявшись пылающею стеною от глубоких долин до высокого неба, спасите, защитите нас от грядущих к нам тиранов!" - так взывали племена приморских генуэзцев к потухшим громадам пепла древних вулканов. "Святой пророк! Мы не стремимся к слепому безначалию, к дерзкой необузданной вольности: мы желаем только защищать отечество, права, упроченные нам столетиями, и целость законов, для нас благодетельных" - слова сии были в устах всех старцев татарских. "Свобода или смерть" - восклицали пылкие юноши, остря заржавленное оружие на приморских скалах. Моря, пустыни, долы звучали кликом свободы, и любовь к отечеству одела весь полуостров, как горная горлица гнездо свое златыми крылами, смело вопрошая: "Кто дерзнет обидеть чад моих?"

   В таком-то величественном виде должен был Зиновий узреть древний Крым. Но путь степной затруднителен: надлежало идти по тропам, отвердевшим под стопами путников и раскаляемым солнечными лучами. Юноша уже несколько дней проходил сею степною дорогою. Везде слышал он о вооружении крымцев только поверхностно: никто не мог удовлетворить любопытству его обстоятельно; наконец счастливый случай представился. После продолжительного знойного дня наступал прохладный вечер: края чистого неба со всех сторон представлялись в соединении с гладию полей, и западающее солнце казалось уходящим под землю. Одна половина его уже сокрылась; другая догорала еще в виде большого огненного полукруга на самом краю обзора, и последние лучи его длинным протяжением, как будто расстилаясь по земле, тускло освещали седое пространство степей. В это время Зиновий увидел недалеко от дороги сельский домик, тенистую рощу и старца, созерцающего захождение степного солнца. Надежда на гостеприимство назначила ему место сие для ночлега, приветливость встретила у порога хижины.

   Два прекрасных отрока, по повелению престарелого родителя, нагрели воды, распустили в ней мыла из душистых целительных трав и умыли утружденные ноги Зиновия. Несколько кистей винограда, арбузы алые, как заря, сочные дыни, различных родов сливы, черешня и густое млеко, присоединяющее к отменному вкусу благоухание зелий, питающих стада на пажитях крымских,- все сие немедленно гостю представлено.

   Мы еще не сказали, что Зиновий разумел хорошо татарский язык; отец и старый татарин, служивший некогда в доме их, доставили ему случай выучиться оному. Благоразумный юноша любит беседу старцев. Зиновий с удовольствием слушал хозяина своего, который с особенным восхищением описывал приятности пастушеской жизни.

   - Жизнь рыболовов и охотников,- говорил он,- трудна и заботлива: первые осуждают себя на вечное заточение в диких скалах при шумных порогах или на берегах наших морей; другие, скитаясь по лесам, проводят век свой в беспрерывной страже за дикими зверями и в опасной войне с оными. Правда, что по расчетам корысти все выгоды на их стороне, ибо те и другие выручают много серебра за свои добычи, но приятности постоянной жизни, но безмятежность мирных дней, но совершенное неведение заразительных наслаждений роскоши и, наконец, ничем не нарушаемая независимость от самого рассвета и до сумерков жизни принадлежит, конечно, одним только пастырям. Ибо кто будет завидовать пастырю, не имеющему ни злата, ни сокровищей? Чья рука вооружится на отнятие простых даров природы, которые он с таковою же, как и она, щедростию предлагает каждому? Но если ополчатся злодеи на свободу нашу, тогда и мирные пастыри становятся страшными воинами, тогда посохи превращаются в копья, вместо свирелей блестят мечи и ценою лучших овец покупается оружие у наших горных соседей.

   Далее, вопрошаемый Зиновием, рассказывал старец обстоятельно о вооружении народа, показал фирман ханский, которым призывались вольные люди из всех племен на защиту отечества, и продолжал:

   - Я отпустил трех сыновей моих и, если враг усилится, пойду с сими двумя отроками пролить последние остатки хладеющей крови и положить тело свое в одну могилу с тысячами братии. Нет! - продолжал он с жаром.- Не попущу, чтоб дерзкий победитель вломился в потаенную дверь моего гарема, чтоб ножи турецкие точили кровь моих стад и кони их топтали пажити долин моих - лучше стократно приму смерть!

   Старец умолк, а Зиновий рассуждал, с каким пламенным рвением защищает народ отечество свое в то время, когда беспрепятственно пользуется своею природного свободою под покровительством законов, неизменных в смысле и могуществе своем, и совершенною безопасностию - оградою прав и выгод общественных. Но сколь, напротив, слабым и малодушным делает его лишение наследственного преимущества гражданина и родового права человека!.. Ополчения рабов, влекомые корыстию, необходимостию или грозою на пролитие крови в чуждой стороне, могут ли противостать людям вольным, обороняющим веру, законы и все частные выгоды, нераздельные с выгодами общества, которого они члены? Бессмертия и похвал достойны те правители народов, думал Зиновий, которые, признав над собою торжество владычества законов, не стремятся отделять собственных выгод от выгод общих, которые богаты богатством народа, непобедимы его мужеством и счастливы счастием оного! Так рассуждал юный Хмельницкий: тайное предчувствие говорило ему, что некогда и сам он может соделаться устроителем судеб народа.

   Кратка бывает ночь путника, сгорающего желанием достигнуть цели своей. Еще не рассеялись утренние сумерки румяным блеском зари, а Зиновий готовился уже в путь. Блеяние ягнят, заключенных в зеленой ограде, и матерей их, прибежавших с полей с полными млека сосцами, пробудили юношу.

   - Куда так рано? - спросил старец.

   - Спешу принести о тебе весть сыновьям твоим,- отвечал Зиновий.

   И тогда только узнал хозяин о намерении своего гостя - ибо по обычаю тех стран при угощении путника воспрещено любопытствовать об имени его и цели странствия. Старец обнял юношу и поручил повторить за себя сынам своим, что смерть их почтет благословением пророка, если они умрут свободными, исполнив великий долг свой, но умрет сам от горести, если увидит их рабами и отечество покоренным.

   Они расстались. Скоро миновал Зиновий степную и вошел в каменистую полосу Крыма. Высокие скалы, покрытые кустарниками, развалины древних городов, цепи холмов и быстрые речки составляли в глазах его картину, совсем противоположную наготе степей. Леса синелись в отдаленности. В сей части полуострова воздух был прохладнее, долины свежее, большие табуны лошадей, не терпевших неволи, паслись на берегах протоков, наполняя окрестности ржанием. Нетерпение убыстряло шаги Зиновия, ему казалось, что турки достигнули берегов, что храбрые татары уже пожали лавры победы, и все сие совершилось без него! Он решился продолжать путь свой и по ночам. Но холодные ночи Крымские не могли остудить пламенного воображения юноши. Скалы, холмы и леса превращались в мечтаниях его в ополчения, а долины - в поля битв.

   Мысленно двигал Зиновий великими ратями, указывал им тайные пути, наводил их, как воды, на страны враждебные, силою речей своих воспламенял в сердцах угасающее мужество и быстро опровергал все оплоты врагов. Таким образом, в юном Хмельницком неприметно созревал герой и великий полководец того времени. Наконец, в одно утро, с высоты крутой горы увидел Зиновий море. Оно темнело в отдаленности. Радостно взыграло сердце юноши. "Там,- думал он,- встречу я врагов свободы, там буду сражаться и... может быть, обрету лавры и славу!" Зиновий направил путь свой к древнему Козлову. Частые встречи с вооруженными толпами и всюду рассеянные шатры различных воинственных племен предвещали скорое достижение цели.

   "Кто ты? Отколь? Куда идешь?" - сими вопросами встретили Хмельницкого сторожевые отряды молодых татар. "Я малороссиянин: оставил отечество свое, убитое неволею, ищу страны, не знающей рабства... Молва указала мне на Крым - и Крым сделался целию моего странствия!"

   Воины ласково приняли юношу и проводили сквозь тысячи вооруженных к великолепному намету ханскому. "Кто ты, юноша?" - вопрошал его хан. "Вольный гражданин порабощенной Малороссии".- "Куда идешь?" - "В Крым".- "Чем можешь быть полезен Крыму?" - "Меткою стрелою, острым мечом и неустрашимым сердцем!" - "Разве ты пришел сюда..." - "Сражаться за свободу Крыма!" - "Почему мила тебе свобода наша?" - "Свобода есть общее достояние всех человеков!" Хан ободрил юношу взором, исполненным благосклонности, старцы похвалили разум ответов его. "Как зовут тебя?" - вопросил его стройный молодой человек; это был сын ханский. "Я Хмельницкий!" - отвечал Зиновий. "Хмельницкий из Чигирина!" - воскликнули вдруг несколько старцев. "Хмельницкий! - повторил хан.- Я знал Фил омара Хмельницкого, живет ли он еще?" - "Он жив, и в умирающей от старости груди его жива еще любовь к свободному и гостеприимному Крыму. Филомар - отец мой!" - "Филомар твой отец?" - воскликнули старцы. "Он был сопобедником и другом моим. И мы будем друзьями!" - сказал Аглаим, сын ханский, ласково подавая Зиновию руку. Вскоре слух о прибытии молодого Хмельницкого распространился по всем аулам. "Мы знавали малороссиянина Хмельницкого,- говорили старые воины, показывая раны свои.- Вот раны от него, и вот другие - за него; первые получили мы в дерзновенных набегах на Малороссию - повсюду им отбитые, а вторыми украсились в те дни торжеств и славы, когда, достигнув с ним берегов Дуная, везде побеждали!" Так говорили о Хмельницком в аулах татарских. Старцы рассказывали о подвигах его юношам, цепенеющим от удивления, и все спешили с любопытством смотреть на молодого Зиновия. Таково-то могущество твое, о слава, приобретаемая истинными заслугами предков! Не ты ли лучшее наследие потомков?

   Между тем Зиновий принят в почетное ханское войско и включен в число приближенных его. Вместе с юным Аглаимом, на быстрых горских конях, объехали они обширные воинские станы, раскинутые на великом пространстве степей. Все, что могло быть вооружено в целом Крыму, вооружилось. Берега пестрели шатрами. Но Зиновий не мог взирать без прискорбия на беспорядок, с которым толпы татарские приготовлялись встретить турок. Зиновий, любивший страстно еще в летах ранней молодости читать деяния великих полководцев и приобыкший потом, в мечтаниях своих, учреждать строями войск, внутренно негодовал на неустройство татар, привыкших только нападать и не умевших защищаться. Зиновий не слыхал еще грома сражения, но мог уже равняться с опытнейшими из крымских вождей в науке сражаться: вот польза предварительного учения!..

   Престарелый хан, зная, что праздность усыпляет мужество, питал деятельность юношей различными играми. На другой день по прибытии Зиновия назначены ристалища и стрельба из лука. Под громом железных пушек, при звуке труб, распахнулись полы шатра ханского. Белобрадые старцы, судии подвигов, заседали в нем. Началось ристание. Несколько сот юношей, устроясь в дальнем расстоянии, быстрее вихря пустились к цели. Конный строй волновался - одни упреждали других, некоторые уже пожирали взорами лестную награду, но Аглаим на статном анатольском коне, равнявшийся прежде с прочими, вдруг в одно мгновение ока всех опередил и принял из рук восхищенного родителя лавровый венец. После сего продолжалась несколько времени борьба, на которой многие юноши из разных племен остались победителями. Наконец приступили к стрелянию из лука. Белый египетский орел привязан был к золотому кольцу наверху высочайшей раины. Сокол и ворон находились несколько ниже. Столб украшался цветами, зеленью и шелковыми тканями, которые в радужной пестроте своей развевались по воздуху. Подан знак - и сподвижники выступили вперед, подан другой - натянуты луки, по третьему засвистали стрелы... Пронзенный ворон пал с высоты, множество стрел вонзилось в столб.

   Выступил Аглаим, натянул позлащенный лук свой и сбил сокола; никто не мог поразить орла, который кружился по воздуху, тщетно стараясь прервать оковы. "Что же ты не испытаешь руки своей?" - говорили старцы Зиновию. Юноша, ожидавший только приглашения, скромно поклонился судиям, вынул надежную стрелу и, напрягши лук тугой: "Орлы любят свободу, - сказал он.- Счастлив буду, если подарю ее сему!" Сказал - пускает стрелу, стрела рассекает шелковые шнуры - и орел взвивается к небу! Раздались рукоплескания, тысячи похвал осыпали юношу, и старцы вручили ему награду - серебряный колчан с позлащенными стрелами.

   Юный Аглаим с живейшим чувством благородного соревнования взирал на юношу. С первого взгляда он его полюбил, после первых объяснений начал уважать, а первый подвиг Зиновия усугубил в нем уважение к нему.

   - Друг мой! - говорил Аглаим.- Ты не рожден быть простым воином: все показывает в тебе человека, достойного повелевать другими. Как воин будешь ты полезен только своею храбростию, как начальник принесешь несравненно большую пользу своим благоразумием. Отец мой,- продолжал он,- охотно поручил бы тебе часть войск своих, но он боится оскорбить самолюбие старейших вождей. Есть у нас, однако ж, другой способ сделаться начальником: древний обычай позволяет вольным татарам наниматься на службу, составлять особые полки и следовать предводительству того, кто дает им условную плату. Возьми от меня золото и... Тут Зиновий вспомнил о драгоценностях, которые отец заставил его взять с собою и о которых он, думая только о славе, совсем почти забыл. С благодарностию отказавшись от предложения Аглаима, принес он колчан свой, открыл потаенное отверстие и высыпал из оного драгоценные камни. Сокровища Зиновиевы оценены дорого: ему позволили нанимать войска - и вольные татары из всех племен толпами стеклись под знамя, дарованное ему ханом. Зиновий испросил позволение составить особую береговую стражу. И с сей-то минуты показал он в себе дух великого полководца. Благоразумие, прозорливость и неутомимая деятельность ознаменовали все поступки Зиновия. Западающее солнце оставляло его на коне, и на коне же встречал он зарю утреннюю. По его повелению очищены берега, пушки сокрыты между гор, на высочайших скалах расставлены стражи, долженствовавшие смотреть неуклонно на море, передавать взаимно знаки и при первом появлении неприятеля привести все войско в движение. Столь мудрые распоряжения водворили во всех полную доверенность к Зиновию.

   Вскоре на краю дальнего горизонта начали показываться корабли турецкие. В сумраке тихого летнего вечера белели бесчисленные паруса. Стражи тотчас подали голос с высоты гор. Загремели трубы в долинах, раздалось ржание коней, зазвучало оружие - и весь вооруженный народ в волнении!.. Сильно забилось сердце Зиновия от радости.

   Прибыл хан с юным Аглаимом. Предлагают различные способы к отражению; Зиновий смотрит спокойно, наконец, подъехав к хану, просит его усердно дозволить ему первому встретить турок и отдает голову свою под меч, если не победит плывущих за победами. Хан предложил о сем старейшинам, объявил войску - и раздался общий голос: "Да будет Хмельницкий вождем нашим!" С благородною скромностию принял он сан военачальника. Спокойно созвал вождей, начертал на песке порядок строям и роздал некоторые тайные повеления... Вскоре весь берег опустел: все сокрылось в горы...

   Между тем турки приближались, передовые суда осмотрели берег: пуст и безмолвен был он!.. Заключая по сему, что пристают к острову с стороны слабейшей, неприятели подали знак к высадке, и тысячи их в глубоком молчании покрывают берега...

   Полная луна сияет на высоком небе. Крым кажется погруженным в глубокий сон, и гордые чада Порты уже мечтают обладать прелестными странами его... Войска овладели берегом, шатры раскинуты; корабли отчалили... Вдруг раздался гром невидимых орудий: воздух поседел от дыма, луна померкла, раскаленные ядра засверкали молниями, тысячи пуль полетели с свистом, и стрелы посыпались градом из-за гор и ущелий. Турки в смятении, испуганные кони наполняют воздух ржанием, шатры пылают, неприятели притиснуты к самому морю и под смертным поражением невидимых громов ограждают себя окопами.

   Утро осветило утомленных работою под защитою высоких валов. Но подобно быстрому орлу, взирающему из-под облаков на черных змей, ползущих в густой траве, Хмельницкий, заняв высоты окрестных гор, открыл неприятелей в самой средине окопов и одождил их с высоты тысячею стрел. Разъяренные оттоманы решились на вылазку. С громким криком, с пеной на устах, сверкая ятаганами и кинжалами, яростно бросились они к горам. Хмельницкий противопоставил силе и ярости хитрость. Татары с притворным страхом побежали быстро, турки преследовали их далеко. Благоразумие предводило первых, отчаяние ослепляло последних. Наконец Хмельницкий остановил своих в обширной долине. Турки оглянулись - горы и засады замыкали их, хотели двинуться вперед - сабли татарские преградили им путь! Опасность остудила ярость гордых, страх заступил место надменности.

   Сеча была великая и победа совершенная, но Крым еще не освобожден: другая половина войск осталась в укреплениях. "Малодушные! - кричали турки с высоты окопов своих.- Вы бежите как робкие серны от страшных львов и губите нас сетьми и хитростями!" Татары обиделись, пылкий Аглаим хотел требовать единоборства с вождем турецким. Хмельницкий остановил друга своего, приказал готовиться к новому приступу и послал сказать туркам, что татары готовы немедленно доказать им храбрость свою в самой середине их окопов. Во всю ночь валы неприятельские унизаны были смоляными светильниками. Турки ожидали нападения, а Хмельницкий - восходящего солнца, чтоб одержать победу при свете его. На утренней заре двинулись к приступу. Тут Хмельницкий забыл уже сан вождя и стал наряду с простыми ратниками. Одну половину храбрейших юношей отдал он Аглаиму, с другою пошел сам. Турки встретили наступающих ужасным сопротивлением: бревна летали, каменья сыпались, растопленная смола и вода кипящая лились на осаждающих. Действие пушек было губительно, но ничто не могло остановить татар, ничто не в силах было противостать Хмельницкому и Аглаиму. Как два сердитые потока, упитанные весенними снегами, стремятся с двух противных холмов, ломая деревья, исторгая камни и сдирая кустарники с кремнистых бугров... долина трепещет их разрушительного стремления...- так два юные героя, два друга, Аглаим и Хмельницкий, несли смерть и ужас в окопы турецкие. Хмельницкий получил рану и шел вперед, получил другую и не остановился в стремлении к победе. Отчаяние не спасло турок. Солнце, достигнув половины дневного пути, узрело окопы их, загроможденные трупами. Верховный ви-. зирь с малою только частию ушел на корабли. Три паши и все пушки достались в плен. Среди стонов умирающих турок, при радостных криках татар, под звуком труб, Хмельницкий обнял Аглаима, и оба провозглашены победителями. Аглаим не был ранен; раны Хмельницкого не были опасны... Хан ожидал их в великолепном намете своем, они поспешили туда с трофеями. "Сеймены, преклоните знамена! Мурзы, калги и нурадин салтаны, поклонитесь избавителю Крыма!" - так воскликнул хан при вступлении Хмельницкого и в восхищении обнял его наравне с родным сыном своим.

   Знаменитость в народе крымском, общее уважение и всеобщая любовь стали уделом Хмельницкого. Аглаим изыскивал все средства, чтобы доказать ему привязанность свою, и Хмельницкий, пользуясь доверенностию сына ханского, желал употребить ее в пользу его же отечества.

   Заметя однажды, что Аглаим с восторгом вспоминал о недавно одержанной победе и непритворно радовался освобождению Крыма, Зиновий говорил:

   - Мало еще, очень мало сделал государь, который умел только отвратить от народа мимо текущее бедствие, отклоня смело или искусно грозу неволи. Чтоб жить в сердцах, чтоб жить в истории, надлежит устроить прочное, постоянное счастие вверенных ему провидением людей.

   - В чем же состоит сие постоянное счастие? - воскликнул с живым любопытством Аглаим.

   - О, мой друг! - продолжал Хмельницкий.- Желая наведаться о судьбе человечества, раскрой бытописания мира. Ты увидишь, что общества людей с давних времен были поприщами, на которых своевольство беспрерывно препирается с правом. Голос бога, отзывающийся в священном гласе законов, мирит могущественных соперников, приводя в равновесие силы каждого.

   Аглаим слушал внимательно, но Хмельницкий видел ясно, что первоначальные законы обществ и права человека мало еще были ему знакомы. Желая объяснить другу своему важнейшие истины, он беседовал с ним пространно, стараясь быть хладнокровным и ясным.

   - Было,- говорил он между прочим,- было, вероятно, время,- история не запомнит его,- когда люди, вне состояния гражданского, странствовали по земле, еще никому не подвластной, один по одному или небольшими семействами. Полный властелин двух наследственных даров провидения: силы и свободы - человек ничего не имел еще тогда собственного, но зато и сам не был ничьею собственностию. Бодрый, величавый, но дикий, как конь степей ваших, он готов был всякую минуту терзать свои и чуждые оковы... {Предание говорит, будто степные крымские кони с дерзостию зверей плотоядных нападали на обозы, терзали зубами упряжь - все, что обуздывало лошадей домашних, и уводили сих последних с собою в необозримость степей, далеко от жилищ человеческих.}

   После сего говорил Хмельницкий другу своему о непреодолимой тайной склонности, влекущей и связующей людей в общества, говорил о первоначальном населении земли, еще необитаемой, как рассеянные шалаши рыбарей и пастырей совокупились в веси и как мирные веси, обогащенные торгами и промыслом, становились городами великолепными, как народы отдаленнейших стран знакомились и шум жизни и деятельности растекался по лицу дотоле безмолвной земли.

   - Но едва человек успел порадоваться красоте гражданского порядка, как должен был уже проливать слезы об утрате лучшего из наследственных сокровищ - свободы своей. Ибо не может существовать общество без большего или меньшего пожертвования природной свободы. Уступка свободы родила с одной стороны подчиненность, а с другой - образовала власть, орудие спасительное, когда оно в руках благодетельных. Если уподобить общество гражданское кораблю, то власть для первого есть то же, что кормило для последнего. Ветрила суть страсти, а случай - ветры, движущие корабли и общества: благо, когда кормило в руках мореходца мудрого, человека добродетельного!......................................................................

   Хмельницкий умолк. Аглаим, чувствительный, благородный юноша, вне себя от изумления... Различные чувства волновали душу его. Так некогда сам Хмельницкий поражен был повествованием старца Вассияна. Тому мечтались тогда гремящие битвами поля и грозное движение строев; этому воображение представляло в сей час страны, цветущие под благословенным владычеством закона, и народы, стенящие в рабстве под тяжким игом своевольства, слепо правящего судьбами миллионов по единому внушению страстей своих. Аглаим живо чувствовал различие и с жаждою истины вперял слух свой в беседу друга мудрого.

   Тут раскрыл постепенно Зиновий Аглаиму все тайны счастия народного. Он советовал собрать старейшин из всех племен для составления законов, свойственных духу народа и времени, а посему твердых, ненарушимых.

   - Но что и в законах,- говорил он,- если всякий безнаказанно попирает их ради личных своих выгод? Нет! Все постановления государственные должны быть как древа в садах отцов твоих: всякий может поливать их и никто рубить не дерзает. Я хвалю,- продолжал Хмельницкий,- древний обычай ваш производить суд под открытым небом, пред очами народа, даже при больших дорогах, чтоб и самый мимоходящий мог слышать приговор и судить о беспристрастии самих судей... Истина не имеет нужды скрываться. Небо и землю призывает она во свидетели действий своих, но сколь немногие государства, даже гордящиеся отличным просвещением, могут похвалиться такою откровенностию и чистотою в действиях правосудия! Одна свобода мыслить и говорить способна обнаружить зло в сокровеннейших улусах его. Свобода, разумеется законная, благоразумная, есть одна из главнейших составных частей счастия народного. Она столь же необходима для государства, как свет для целого мироздания и воздух для земли нашей. Коснется ли мыслей и чувств - они пробуждаются с невероятною быстротою, изливаются с удивительною истиною. Осенит ли алмазным щитом своим храмы молебные - и раздор с адским пламенником его не посмеет возмущать священного спокойствия их, и тысячью различных наречий воспоются хвалы единому богу. Коснется ль, наконец, благодатное дыхание свободы ремесел и торговли - и тысячи, миллионы рук, медленно двигавшихся для пользы чуждой, весело примутся за труд, им самим прибыточный. Движение, деятельность и выгодная мена огласят шумом веселой жизни безмолвие скучных пустынь, и мирные строи кораблей забелеют на синеве моря, неся с собою богатства далеких стран... Вот слабое только изображение блаженства народного при полном развитии свободы, спасительной для целого государства, благодетельной для каждого гражданина, законного участника в общем благе своего Отечества.

   Таковые и подобные сей беседы просвещали ум, облагораживали сердце и возвышали дух Аглаима.

   Между тем все татарские войска, обеспечась одержанною победою, расходились в жилища свои. Хмельницкий, зная, сколь опасно оставлять берега без надежной обороны, предложил в совете эмиров, или старейшин, что для будущей безопасности Крыма необходимо оградить берега его крепостями, способными предохранить страну от внезапного нападения и удержать стремление врагов. Совет сей принят, уважен, и тому же, кто его подал, поручено устроение сих крепостей.

   Хмельницкий, убежденный эмирами и ханом, с скромною благодарностию Принял поручение, осмотрел берега и, руководствуясь всеми правилами учения, сделал начертание искусное для твердынь необоримых. Тысячи рук ревностно принялись за сию работу. Хмельницкий везде был сам, везде советовал, наставлял - и все принимало советы его за закон. Последние месяцы лета, осень и зима протекли в успешных трудах. Уже жители степной и каменистой полос Крыма смело могли надеяться пасти в мире стада свои под сению грозных оплотов. Надлежало только обозреть и, если нужно, вооружить южную полосу полуострова, именуемую счастливою. Зиновий и Аглаим назначили наступающую весну для сего обозрения, и вскоре присутствие их там сделалось необходимым. Быстрые гонцы от мирных жителей счастливого Крыма известили хана о их опасности. Турки, пылая мщением и не смея нападать открытою силою, прислали в нескольких легких судах анатольских разбойников. Сии свирепые злодеи, подобно хищным волкам, пробегали из долины в долину и, неся повсюду меч и огонь, наполняли ужасом области Южного Крыма.

   Тотчас оба друга подняли знамя брани. Бирючи кликнули вольных людей, и толпы конных и пеших потекли вслед за героями. Теперь-то Хмельницкий увидит край, новый красотами, край благодатный, обильный и, может быть, счастливейший на всей земле. Едва переступили Салгир - и прелестнейшая волшебная страна начала открываться глазам его,- страна, которой он еще доселе не видывал. Теплый ветер, заняв благоухание от горных долин и тихо вея в чувства неизъяснимую сладость, встретил пришельцев; гладкие равнины, покрытые тучною зеленью, улыбались пред ними. Множество речек с шумною быстротою бежали к морю по разноцветным каменистым путям, неся с покорностию в дань черной пучине серебряные воды свои. Стекловидные озера в тихой дремоте светились в зелени долин; бесчисленное множество рыб с златыми, розовыми и сребристыми чешуями испещряли поверхность их; и вся сия страна, сей волшебный сад, увенчивалася синевою отдаленной цепи гор. Но никакая кисть не сильна изобразить тех совокупных красот дикой и вместе прелестной природы, которые представились изумленному Хмельницкому в горах крымских. Открытое море являлось тут во всем необозримом, во всем грозном великолепии своем. Подоблачные горы гордились венцами древних снегов; угрюмые зубчатые скалы гранита, насупясь, глядели в бездонные пропасти, и дремучие наклоненные леса, висевшие на прилепе, готовы, казалось, были упасть в бездны сии, отломясь от ребр крутых утесов... Все, что может быть дикого и ужасного в природе, составляло здесь разительное противуобразие с очаровательною красотою весело-видных долин, орошенных тысячами гремучих источников, испещренных множеством цветочных радуг, окуренных благоуханием целебных трав и усеянных вечнозеленеющими рощами плодоносных дерев!.. Страна сия, осыпанная неис-четными дарами неба, называется счастливою. Жители ее в свободном правлении, в простоте непорочных нравов наслаждаются счастием, вовсе в других странах неизвестным. В сем новом мире Хмельницкий нашел новых людей: он не видал ни одного лица, на котором бы страсти или горесть углубили следы свои. Величавый вид древних греков и добродушие татар сливались на лицах покойных жителей счастливого Крыма. "Мы счастливы! - говорили Хмельницкому старцы, у которых и под сединами еще алели ланиты румянцем здравия.- Небо у нас всегда светло: бури, глухо воющие за горами, не дерзают возмутить тишины долин наших. Кристальная влажность водопадов невидимо сеется по зеленому пуху наших лугов и придает всегдашнюю свежесть долинам. Самая зима, пожирающая загорные области, едва смеет навести на них только некоторую бледность и легкую дремоту. Мы не видим зимою снега, а летом пыли. Земля наша возвращает сторицею посеянное, бесчисленные стада дарят нас богатыми рунами и густым, ароматным млеком, виноградные лозы струят сладчайший винный сок, тысячи пернатых, скучая унылою пустотою степей, слетаются на вольный плен в сии горы и утомляют эхо разнозвучными песнями. У нас деревья нередко бывают покрыты плодами осени и цветом весны. Дикие пчелы, извлекая сладость из цветов и душистых трав, составляют янтарный ароматный мед и наполняют им пустоты дерев, отколе, растопленный лучами, струится он и окропляет ветви и листья древесные златою благоухающею росою. Поистине земля наша может называться землею млека и меда. И мы сами стараемся во всем добром, во всем прекрасном уподобляться нашей природе. Нравы у нас просты, сердца кротки, узы брака тверды, узы дружбы ненарушимы; ложь почитается здесь пороком; хищные звери и злые страсти не смеют переходить к нам из-за гор. У нас юноши благоговеют пред старцами, старцы пред иманами. Поучения предлагаются с кротостию, приемлются с благодарностию. Достоинство и добродетель никогда не терпели у нас обид; преступления... мы их не ведаем, а слабости охотно друг другу прощаем. Мы составляем народ пастырей: мир обитает в семействах наших, ни мы, ни отцы наши не имели ссор, а самые древние старцы не запомнят, чтобы когда-нибудь долины сии обагрялись кровию человека, человеком же убиенного. До сих пор мы знавали о войне только пО слуху и в первый раз еще из серпов сковали мечи, уведав о приближении врага свободы. Но теперь мы, несчастные, дожили дней столь злополучных, что в очах наших льется кровь человеческая и кровь стад наших как вода проливается... Следы злодеев опустошительны. Жены наши рыдают, девы трепещут, убиты пастыри, редеют стада, свирели онемели, алтари разрушены, узы любви расторгнуты, женихи пронзены железом, и невесты плачут на могилах возлюбленных. Наши дети, не зная, что такое вражда, с любовию приветствовали врагов, хотели забавляться их светлым оружием, но сие оружие мгновенно погружалось в трепещущую грудь злополучных! В первый раз еще кровь невинности закипела на цветах мирных долин. Кровь сия громко вопиет к небу и к вам о мщении. Избавьте нас от сих ужасных зол".

   Так говорили старцы. "Спасите! Защитите нас!" - восклицал весь народ пастырей. Хмельницкий и Аглаим обещали истребить злодеев и спешили исполнить обеты свои.