Гейнце Николай Эдуардович - Сцена и жизнь

е в моде! Учитесь у нас, артистов реальной школы, а нам учиться у вас нечему... - напустился на него Сергей Сергеевич.
        - Да разве у вас есть школа? - засмеялся тот. - Я этого не знал, думал, что вы играете, как Бог на душу положит и без школы обходитесь. Чему, мол, актеру учиться? Родился талантом, да и баста! Ведь нынче всякий может быть актером и без ученья. Я думаю, что на сцену скоро и малые ребята из пеленок полезут.
        - Ну, насчет школы-то, это ты на нас по злости клепаешь, у нас есть реальная школа и свои пьесы.
        - Где играть учиться не надо - и так хорошо выйдет!.. - продолжил смеяться Михаил Васильевич своим густым басом.
        - Не правда! Все лжешь! - продолжал горячиться Петров-Курский. - Вот тебе первый, - указал он на Величковского, - представитель реального направления в искусстве, известный драматург, литератор с честным направлением...
        - Что я! - сконфузился Иван Владимирович. - Несколько только пьес написал, старый человек. Вот Marie будет отличная реальная актриса. Не правда ли?
        Marie - была его племянница, игравшая небольшие рольки на сцене общества. В ней Величковский не чаял души, приписывая ей всевозможные таланты и достоинства. На самом же деле она был заурядная, миловидная, молоденькая девушка, но как актриса - круглая бездарность.
        - Да-с, будет! - согласился с ним, Сергей Сергеевич. - Но кончим, господа, спорить об искусстве. Надо сегодня же вопрос о председателе - этой главной руководящей силе - серьезно обсудить и, по моему мнению, я случайно в разговоре указав на уважаемого Ивана Владимировича, сделал это как нельзя более кстати.
        Он восторженным жестом указал на Величковского.
        - Вот бы кто мог быть идеальным председателем, если бы только согласился удостоить нас этой чести.
        - Нет, господа, - поклонился то, сидя, - избавьте. Теперь Marie служить, а тогда ей неловко будет. Скажут, что я ей даю лучшие роли, хотя она их вполне заслуживает.
        - Это совершенные пустяки, - живо перебил его Сергей Сергеевич. - Да вы и не имеете права отказываться, потому что являетесь спасителем целого дела и нас всех от произвола господина Бежецкого.
        Он вскочил с места и добавил:
        - Ох, да что тут толковать, надо просто вас взять и посадить на председательское место, а потому я пойду и подобью всех наших, находящихся здесь, просить вас.
        Он быстро отошел от стола и, несмотря на протесты Величковского, стал переходить от столика к столику, ораторствуя то тут, то там с убедительными жестами.
        Иван Владимирович с испугом следил за ним и не переставал говорить:
        - Что же это такое? Я, право, не знаю... Зачем все это?
        - Уважаемый Иван Владимирович, это нужно для дела и вы должны принести себя в жертву, - успокаивал его Городов. - Я, по крайней мере, если мне предложат, готов хоть сейчас принести себя в жертву делу, - со вздохом добавил он.
        В этот момент в залу не вошел, а буквально влетел репортер и рецензент одной из самых распространенных в Петербурге газет мелкой прессы, Марк Иванович Вывих. Это был высокий, стройный молодой человек, блондин, со слегка одутловатым лицом, в синих очках.
        Он был также член "общества поощрения искусств".
        Поздоровавшись направо и налево, Марк Иванович подошел к столику, где сидели Величковский, Бабочкин и Городов.
        - Я вам могу сообщить приятную новость, - затараторил он, здороваясь с сидевшими и усаживаясь на подставленный лакеем стул, - завтра к нам на общее собрание приедет сам Исаак Соломонович и желает, в качестве почетного члена, принять деятельное участие в делах общества, с чем я искренне всех нас поздравляю. Это ведь не шуточка... Значит, у нас, то есть у общества, будут деньги. Сейчас только узнал эту свежую новость и надо будет сию же минуту отослать сообщение в газету.
        Он вынул из кармана записную книжку, вырвал из нее листок и стал писать карандашом, положив бумажку на колено и прислонив последнее к столу, но в то же время не переставая говорить.
        - Да, еще узнал новость. Это уж по секрету. Как нам в общество поступила в качестве актрисы, а следовательно и члена, госпожа Щепетович. Как кажется, мы ей-то главным образом и обязаны благосклонностью Исаака Соломоновича. Я с ней вчера познакомился. Прелесть, что за барыня, оживит все общество.
        - Я эту Щепетович знаю, - пробасил Бабочкин, - только не знаю, зачем она к нам в общество понадобилась? А, впрочем, почем знать, может быть, теперь это и нужно для искусства...
        Вывих кончил писать, сложил бумажку и подозвал лакея.
        - Пошли сейчас же с моим извозчиком, - передал он ему бумажку, - вели ему отвезти в редакцию. Знаешь моего извозчика? Найдешь?
        - Найду-с. Как же не знать-с.
        - Так проворнее поворачивайся...
        Лакей побежал.
        - Ах, постой! - спохватился Марк Иванович, но лакей уже был далеко. - Убежал. Вот досада, забыл совсем в сообщение поместить еще одну очень важную новость. Поступила к нам актриса Дудкина, - строчек десять проухал...
        Вывих быстро отошел от них, сделав отчаянный жест рукой, и стал переходить от стола к столу, всюду сообщая эти свежие новости.
        Городов, между тем, продолжал уговаривать Величковского.
        - Вы послушайте меня внимательно. Иван Владимирович, я удивляюсь, почему вы не хотите и уклоняетесь от поступления в председатели. Я бы на вашем месте, если бы у меня было столько голосов, как у вас, и я мог бы, как вы, наверное рассчитывать быть избранным, - ни за что бы не отказался. Из меня тоже мог бы выйти хороший председатель. Юридическую сторону дела я знаю, а также и канцелярский порядок, потому уже несколько лет как частный поверенный, и административную великолепно тоже знаю - был прежде становым приставом. Ух, как бы я актеров держал. У меня ни гугу. А мое литературное значение всем известно. Корреспондирую в пяти газетах, значит, умею ценить искусство, кроме того, недавно пьесу написал, значит, вполне литератор, - с пафосом закончил он.
        - Да, вы человек основательный, - покосился на него Бабочкин. - Ни один редактор на вас не пожалуется, чтобы ему из-за вас какая неприятность была. Все дорожат, потому что не подведете - очень осторожны. Такому человеку можно дело поручить... Правильное направление твердо знаете, вот что дорого...
        Перед столом опять как из-под земли вырос Вывих.
        - Слышали, слышали, еще свежая новость, - с хохотом начал он. - Наши Фауст и Маргарита поссорились не на шутку. У них, говорят, что-то вышло из-за Когана. Оттого и Крюковская больна и за последнее время не являлась в "общество" и не играла. А я-то сожалел об ее болезни, хотел ехать навестить, а оказывается, просто у нее любовная мигрень.
        Он снова расхохотался.
        - Нет, господа, это не притворство, - серьезным тоном начал Михаил Васильевич, укоризненно посмотрев на Вывиха. - Мне ее в последний спектакль даже очень жалко было - дрожит вся бедняжка. Дело-то у них должно быть всерьез пошло. Да и напугала же она меня. Входит ко мне в уборную, а меня в это время парикмахер брил. Схватила бритву: - Ах, вот, говорит, чего я все эти дни искала, мне для роли в одной новой пьесе нужно. - А сама смеется, да так нехорошо. - Продай мне, говорит парикмахеру. Я было у нее отнимать, думаю, руку обрежет, а она не дает и хохочет, даже мне от ее смеха страшно стало. - Чего вы, - говорит, - испугались, не зарежусь. - Бросила парикмахеру десять рублей, убежала и бритву с собой унесла.
        - Не нравится мне, - заметил Городов, - что у нее часто бывают такие странные выходки. Она баба хорошая, только переходы в ней чересчур резки: то уж очень весела, то, думаешь, не святая ли мученица какая?
        К столу в это время подошел Курский-Петров и уселся на свое место.
        Марк Иванович с негодованием отодвинул стул и вскочил.
        - Однако надо выпить!
        Он быстро ушел по направлению к буфету.
        Сергей Сергеевич расхохотался.
        - Ишь, стрекача от меня задает! Знаете, за что меня Вывих не терпит и ругает?
        - А за что? - спросил Величковский.
        - Да я уж очень с ним шельмовскую шутку сыграл, - со смехом начал тот. - Был у нас тут в прошлом году один бенефисик назначен, я в ту ночь, около часу, Вывиха здесь же встретил; подлетает он ко мне и спрашивает, хорошо ли прошла пьеса. Я, говорит, не успел быть, а завтра нужно непременно отчет в газете, хоть в нескольких строках, а все-таки дать. Я, не долго думая, возьми да и соври ему, что, мол, прошел спектакль с успехом, только Бабочкин провалил свою роль. Марк Иванович эту самую шутку сейчас же из трактира в редакцию кратким сообщением и отослал, а пьеса эта вовсе не шла - бенефис был отменен. Егоза такую штуку все другие газеты продернули: пишет, мол, о спектакле, которого не было. С тех пор он меня видеть не может...
        Присутствующие расхохотались.

XII. Общее собрание

        На другой день, к семи часам вечера, собрались приглашенные повестками на годичное собрание "общества поощрения искусств", как исполнители действительные, так и почетные.
        Громадное помещение "общества", находившееся на одной из бесчисленных набережных Петербурга, было уже переполнено массой публики, прослышавшей, что заседание будет бурное. В одной из зал, предназначенной в обыкновенные дня для танцев, стоял громадный стол, или, лучше сказать, несколько приставленных друг к другу столов, покрытых зеленым сукном; кругом были расставлены стулья, а в середине находилось председательское кресло.
        Несмотря на то что бы уже девятый час, эта зала была пуста. Заседание еще не открывалось - ждали приезда Владимира Николаевича Бежецкого.
        Публика и члены, среди которых были и знакомые уже нам Величковский, Городов, Бабочкин и Петров-Курский бродили и занимали столики в буфетных залах. Компания, которую мы видели накануне в "Малом Ярославце", сидела и теперь за одним столом. Рядом с Величковским была на этот раз и его племянница Marie.
        Дядя не сводил с нее глаз.
        - Не озябла ли ты, Marie? - заботливо временами спрашивал он.
        - Нет, дядя, merci, - отвечала она.
        - Однако, господа, мы здесь говорим, пьем и едим, - возвысил голос Городов, - а о деле, для которого собрались, мало думаем. Надо решить! И на что это похоже - все собрались, а председателя нет. Заставляет себя дожидаться. Странно что-то. Я бы уже этого не дозволил себе на его месте. - Он встал и подошел к сгруппировавшимся посреди залы.
        Среди последних были: Исаак Соломонович Коган, архитектор Алексей Алексеевич Чадилкин, мужчина чрезвычайно высокого роста с окладистой черной бородкой.
        К этой же группе подошла только что приехавшая в сопровождении Дудкиной, Надежда Александровна Крюковская.
        С ней рядом шел Петров-Курский.
        Он заметил ее, когда она входила в двери, раньше всех и поспешил к ней навстречу.
        - А наконец-то наше красное солнышко проглянуло. Надежда Александровна, здравствуйте! Как здоровье? Мы так за вас боялись.
        - Здравствуйте, Курский! - подала ему руку Дудкина.
        Тот пожал ее.
        Крюковская была бледна, но, видимо, старалась казаться веселой.
        - Мега, я здорова, - засмеялась она в ответ на вопросы Сергея Сергеевича, тоже подавая ему руку, которую он почтительно поцеловал. - Разве стоит за меня бояться, мне никогда ни от чего ничего не делается и ничто не пробирает, точно я заколдованная. Даже досадно. А, может быть, кошачья натура, - с новым смехом добавила она. - А вы как тут без меня живете, хорошо ли себя ведете себя, мои милые дети...
        Они подошли к группе. Она и Дудкина начали здороваться с присутствующими.
        - Да не совсем хорошо! - ответил за всех Сергей Сергеевич.
        - Вероятно, все об искусстве заботитесь, которого нет... - расхохоталась она.
        - Ай, ай! Разве можно так говорить. Смотрите, старшие услышат.
        - Что же тут такого? Я говорю правду.
        - Правду-то, правду, только мне странно это от вас слышать...
        - Почему странно, когда это правда? Разве вы думаете, что я должна кривить душой?
        Она расхохоталась почти истерически.
        - Так очень ошибаетесь. Я всегда говорила и буду говорить, что дело искусства не может быть там, где люди о нем не думают, а у нас каждый думает только о себе, о своих трактирах, именинах, пирогах и ужинах. Какое там еще искусство выдумали. Долой, господа, искусство; не думая о нем - веселей живется.
        - Браво, браво! Надежда Александровна! - послышались голоса, и все снова заговорили разом.
        Дудкина под шумок пристала к Сергею Сергеевичу:
        - А что же мой дебют? Когда для меня пьесу поставят? Я хочу играть Адриену Лукеврер, непременно Адриену...
        - Я-то почем знаю, разве я здесь распоряжаюсь... отбояривался от нее Курский.
        В это время вошла в залу Лариса Алексеевна Щепетович и остановилась у колонн.
        К ней подлетел бродивший по зале Вывих.
        - Здравствуйте, Лариса Алексеевна. Я вас здесь дожидался, чтобы ввести и со всеми познакомить.
        - Мега!.. Вы очень милы, но... - произнесла она, надевая пенсне, - я жду моего кавалера...
        За колоннами показался Бежецкий.
        - Вот видите и не странно, что председателя не было видно, он не один, - заметил Курский Городову, указывая на проходивших по зале Бежецкого и Щепетович.
        Оба расхохотались.
        - Милости просим, Лариса Алексеевна. Идемте. J'espere, que vous n'etes pas, genee? Бодрей, бодрей...
        Он шел с ней под руку, гордо раскланиваясь со всеми кивком головы.
        - J'espere bien, que non! Я не из трусливого десятка, - отвечала она, кокетливо улыбаясь по сторонам. - В мужском обществе не теряюсь. Вот барынь не люблю - скучные они все и меня к мужчинам ревнуют.
        - Честь имею вам представить, господа, нашу новую артистку, Ларису Алексеевну Щепетович! - подошел он с ней к группе, где стоял Городов и только что подошедшие Бабочкин и Величковский.
        При приближении их Коган, Чадилкин, Крюковская и Дудкина поспешно отделились от остальных и отошли в сторону.
        После взаимных представлений, Щепетович обратилась к Бабочкину:
        - Мы, Михаил Васильевич, с вами, кажется знакомы?
        - Да-с, имел эту честь. У Палкина, если я не ошибаюсь, вы бывали со Степановым.
        - Нет, с Сержем Войтовским, а Степанов всегда бывал в нашей компании. Тогда очень мило и весело жилось в Петербурге. Каждый день катанье на тройках, обеды у Палкина, ужины у Донона, потом на острова, цыгане... И всегда с нами Петя Лапшин, князь Коко... Вы помните, такой шалун и весельчак еще...
        - Как же не помнить. Бывало, к ним попадешь, уж живой не выйдешь, всегда до положения риз... - засмеялся Бабочкин.
        - Славные ребята! - расхохоталась на всю залу Лариса Алексеевна. - C'etait charmant, в особенности Васька Белищев, не тот, штатский, а гвардеец, русская широкая натура.
        - Каковы манеры! - наклонился Городов к Величковскому, - вот пример, что у нас делается. Разве эта барыня может иметь что-нибудь общее с искусством и носить звание артистки, впрочем, для кутежей, может быть, - она артистка первоклассная.
        Величковский только пожал плечами.
        - Однако, господа, что же мы не начинаем? - поглядел на часы Владимир Николаевич. - Где же Шмель?
        Борис Александрович вырос перед ним как из-под земли.
        - Я здесь! Если угодно, можно начинать заседание. Все готово! Отчеты я положил вам на стол. Все обстоит благополучно.
        Последнюю фразу он произнес шепотом.
        - А, хорошо!
        - И господ членов довольно уже набралось. Если прикажете, можно дать звонок, - продолжал он вслух.
        - Так потрудитесь!
        Шмель вынул из кармана колокольчик и начал, звоня, обходить залы.
        Все члены направились в зал, приготовленный для общего собрания, у дверей которого стояли два лакея, отбиравшие повестки у мало известных.
        - Я вас провожу в зал заседаний. Я надеюсь, что вы мне позволите, - подал Бежецкий руку Щепетович.
        - О, с вами куда угодно. Хоть на край света! - громко и с ударением ответила она.
        - Вот как!.. Зачем же это объяснять и так публично. Шалунья, - заметил он ей уже на ходу.
        Последняя фраза не ускользнула от оставшегося еще в той же зале Когана, разговаривавшего вполголоса с Чадилкиным.
        - Вот как! - прошипел он. - Куда угодно, хоть на край света. Вы слышали каково?! Быстро, быстро! Не слишком ли скоро? Ну, да это мы увидим, с кем. Почему бы и не с вами, и не со мной. Увидим, кто сильнее: мы или Бежецкий?

- Все мое, сказало злато, И я твой, сказал булат, Все куплю, сказало злато, И меня, сказал булат.

- продекламировал со смехом в ответ архитектор. - Война, значит, уважаемый Исаак Соломонович? - добавил он, положив ему на плечо свою огромную руку.
        - Нет, как же война. Я так только пошутил. Разве подобная дрянь, как Щепетович, стоит этого. Я ею вовсе и не интересуюсь.
        К ним подскочил Марк Иванович, вышедший из залы заседания.
        - Что же вы, Исаак Соломонович? Пожалуйте. Все уже собрались, заседание будет интересное.
        - Еще успеем, - зевнул Чадилкин.
        - У нас тут возбужден будет вопрос о перемене председателя, - подошел к Когану Сергей Сергеевич.
        Вывих при его приближении быстро отошел и направился в залу заседания, окинув Петрова-Курского презрительным взглядом.
        - Желал бы я знать ваше мнение на счет этого, уважаемый Исаак Соломонович.
        - На счет перемены председателя. А! Это очень кстати, и знаете, - добавил он таинственно, - если будет другой председатель, я пожертвую для общества. Передайте это от меня членам.
        - Непременно передам. Мы думаем выбрать Величковского, он человек с честным направлением.
        - Величковского? Да! Он с честным направлением. Я согласен, согласен, - важно изрек Коган.
        - Идите же, идите, - заспешил Курский и побежал обратно в залу, откуда уже слышались шумные возгласы.
        Исаак Соломонович с Чадилкиным направились было туда же, но оттуда, как бомба, вылетел Вывих.
        - Идите, идите, Исаак Соломонович, - подскочил он к ним. - Читают отчеты. Очень интересно, как они так подтасовали. Деньги растрачены. Завтра же в газетах тисну. Целый фельетон выйдет. Строчек в триста - значит, пятнадцать рублей получу. Идите скорее.
        - Идем, идем! Надо другого председателя выбрать. Я думаю Величковского, он с честным направлением, - сообщил Коган Вывиху.
        - Величковского, конечно, Величковского, - подтвердил на ходу уже в дверях Марк Иванович.
        - Видно, - думал Алексей Алексеевич, идя вслед за ними, - в нынешнем году слетит господин Бежецкий - это не прежнее время. Баба замешалась, а во всякой гадости ищи женщину, а она тут и есть. Будет теперь знать, как мне не додавать денег. За постройку прошлого года мне не додали, а в нынешнем другого архитектора взяли. Я ему удружу.
        Все трое вошли в зал.

XIII. Скатертью дорога

        Заседание в самом деле было бурное.
        По прочтении отчета, со всех сторон послышались возгласы.
        Громче всех раздавались голоса Петрова-Курского и Городова.
        - Неправда, неправда, вы подтасовали счета! - слышались крики.
        - Это оскорбление личности! - старался перекричать Шмель, читавший отчеты.
        - Вашей рукой счета переправлены. Какой вы эконом! - раздался громкий голос Городова.
        - Вам самому хочется в экономы попасть, по этой причине я и не гожусь, - отпарировал Борис Александрович.
        - Не ваше дело, чего я хочу, но во всяком случае брать жалованье с общества не стану, - наступал на него тот.
        - Я и не беру. Неправда. Не беру.
        - Господа, господа, потише, замолчите! - вступился Бежецкий.
        - Не хочу я молчать. Вы, конечно, будете за него заступаться. Куда годны такие распорядители? - горячился Михаил Николаевич.
        - Перестаньте, Городов! - перебил его Владимир Николаевич.
        - Не делайте скандала, Городов! Зачем скандал? - увещевал его Бабочкин. - Не живется покойно! - добавил он как бы про себя.
        - Господа, что же вы молчите! Наши деньги летят, а все молчат! - воскликнул Городов.
        - Вы оскорбляете, - начал было Шмель.
        - Не оскорблять, а выгнать вас за это надо! - крикнул Михаил Николаевич.
        - Выгнать, выгнать! - послышались сначала робкие голоса, а потом они стали все смелее и громче.
        - Вот скандал! - захлебывался с восторгом Вывих. - Что завтра я напишу, что напишу!
        - Вон, вон! - послышалось несколько голосов.
        - Да, вон, нам воров не надо! Баллотировать.
        - Баллотировать, баллотировать! - подхватили голоса.
        - Постойте, постойте, господа! Вы меня этим оскорбляете, - заявил Владимир Николаевич.
        - Господа, не оскорбляйте его недоверием. Это нехорошо! - заявила Щепетович, сидевшая около Бежецкого.
        - Так не молчать же всем из-за того, что вы оскорбляетесь, - возразила громко Крюковская, окинув ее злым взглядом, - дело важнее вас.
        Бежецкий с ненавистью посмотрел на нее.
        - Правда! Правда, Надежда Александровна! - закричал Сергей Сергеевич.
        - Мы верных отчетов требуем, - вступился Городов.
        - И вы обязаны их дать, - в упор сказала Владимиру Николаевичу Крюковская.
        - Имеем на то право! - высказался Чадилкин.
        - Юридическое право, - подтвердил Михаил Николаевич.
        - Имеем право, имеем право! - послышались крики.
        - Конечно, имеете, и требуйте, господа! - обратилась к собранию Надежда Александровна.
        - Требуем! Требуем! - раздались крики.
        - Вам что до других за дело? Не мешайтесь в историю, - прошипел сквозь зубы, обращаясь к ней Владимир Николаевич.
        - Я о деле говорю, - каким-то неестественным голосом крикнула она, - оно мне дороже всего. Напрасно думаете, что я уж и на это права не имею и разум настолько потеряла, что и об искусстве забыла. Оно для меня выше всего и, конечно, выше ваших личных интересов.
        - Да, дело выше личностей! - подтвердил Сергей Сергеевич.
        - А у нас о нем не думают. Я один только думаю, - кричал Городов.
        - Да никто не думает и даже те, кто управляет. Это для общества постыдно, господа! - крикнула снова Крюковская.
        - Надо это изменить, господа! - заявил вышедший вперед Исаак Соломонович. - Общественное благосостояние выше всего, и требует...
        Он не успел договорить, как его перебила Лариса Алексеевна.
        - Исаак Соломонович! На пару слов.
        Они отошли в сторону и стали разговаривать вполголоса.
        - Да, господа, пора нам опомниться наконец. Что делаем, мы деятели деятели "общества поощрения искусств"? Что мы поощряем?
        Надежда Александровна указала головой в ту сторону, куда отошли Коган и Щепетович.
        - Кого на сцену принимаем? Зачем собираемся сюда? Неужели затем, чтобы в карты играть, пить у буфета и беспечно и весело прожигать жизнь? А о главной цели - об искусстве, вспоминать, как о мираже. Надо проснуться, мы ходя спим, все спим.
        - Общественное благосостояние требует, - снова заговорил Коган, оставив Ларису Алексеевну, - требует...
        - Чтобы во главе стоял человек, занимающийся делом, - подсказывал ему Чадилкин.
        - Да, делом, исключительно делом! - подтвердил Петров-Курский.
        - Что, господа, долго разговаривать, баллотировать этот вопрос и все тут.
        - Баллотировать, баллотировать! - подхватили почти все хором.
        - Господа, прошу слова, прошу слова! - силился их перекричать Бежецкий.
        Все постепенно смолкли.
        - Несмотря на все мое желание быть полезным обществу, я вижу, что при настоящем положении дел, при таких беспорядках и при том, как ко мне относятся, я ничего сделать не могу и если общество желает меня оскорблять недоверием, сам попрошу уволить меня от ведения дел и звания председателя, или подчиниться моему умению и опытности. При таких условиях я могу управлять.
        Он вызывающе посмотрел на собрание вообще, а на Крюковскую с особенности.
        Когда он кончил, со всех сторон послышались крики:
        - Браво, браво! Пора, давно пора уйти!..
        Владимир Николаевич был поражен.
        - Что это значит, господа? Браво и пора уйти. Я не понимаю... - растерянно начал он.
        - А то, что вам пора уйти, - громко в упор кинула ему Надежда Александровна.
        - Пора уйти. Пора! - раздались подтверждающие крики.
        - Он не понимает, так растолкуйте ему... - со смехом кричали одни.
        - Не хотим Бежецкого председателем! Что церемониться! - вопили другие.
        - Это значит, что общество по обсуждении ваших поступков желает выбрать другого председателя, - выделился из толпы и важно произнес Коган.
        - Что я вам говорила. Не слушали добрых советов, до чего довели, за дело! Доигрались, чем кончилось! - подошла и вполголоса начала говорить Бежецкому Крюковская.
        - Оставьте меня!.. - он с ненавистью посмотрел на нее.
        Кругом все еще продолжали шуметь.
        - Если это так, - громко, после некоторой паузы, начал он, - то мне действительно остается только поблагодарить за оказанную мне в прошлом честь и отказаться. Я ясно вижу, что против меня велась интрига - сильная интрига. Я оклеветан и твердо убежден, что впоследствии общество оценит мои заслуги и раскается в своем поступке против меня, но тогда уже будет поздно...
        Голос, в котором слышались злобные ноты, дрогнул.
        - Я не приму этой чести, - продолжал он. - Засим, мне остается только раскланяться, взять шляпу и уйти... и я ухожу...
        Он гордо выпрямился.
        - Лариса Андреевна, вашу руку, я вас ввел, я и уведу, - обратился он к Щепетович.
        - Извините - насмешливо отстранилась она от него, - я обещала поужинать с Исааком Соломоновичем.
        Он не сказал ей ни слова, снова раскланялся перед собранием и медленной, гордой походкой вышел.
        За ним с быстротой кошки, схватив портфель под мышку, выскочил из залы Шмель.
        - На отказ нарвались! И тут отказ! - нервно расхохоталась Крюковская, указывая головой на Щепетович медленно проходившему мимо нее Бежецкому.
        - С богом, счастливый путь! - раздались ему вслед насмешливые крики.
        - Скатертью дорога! Мы и без них справимся, - хохотал Городов.
        - Давно было это пора! - вторил ему Петров-Курский.
        - Догадался, как проигрался! - покатывался со смеха Чадилкин.
        - Уж начали издеваться! - презрительно оглядел толпу Бабочкин.
        - Господа, теперь сведя счеты с прошлым, нужно подумать о настоящем, - возбужденным, ненатуральным голосом начала Надежда Александровна. - Надо забыть все, что было, и приняться за новое. Искусство должно быть у нас на первом плане, нашей единственной целью! Мы должны отрешиться от наших личных интересов и желаний, работая для общего дела. Для этой цели все надо принести в жертву. Что теперь делать? Кого выбирать? - вот вопросы.
        - Надо просить занять пост председателя господина Величковского. Я тогда материально поддержу общество... Поддержу! - с важностью заявил Исаак Соломонович.
        - Величковского! Величковского! - закричали почти все.
        Он был избран единогласно.
        После долгих отговорок, совещаний со своей племянницей, он согласился.
        - А мне опять не удалось попасть, а хлопотал, ну все равно - хотя бы в экономы, - проворчал сквозь зубы Городов.
        Общее собрание кончилось.
        Все перешли в буфетные залы, обступили Величковского и беспрерывно приносили ему поздравления, жали руку.
        - Теперь мы, знаете, поставим мою пьесу? - заискивающим голосом говорил ему Сергей Сергеевич.
        - Неправда, прежде мой дебют в Адриене Лекуврер, - заявляла Дудкина, отстраняя Курского от Ивана Владимировича.
        - Прежде всего надо перестроить сцену! - подступил к нему Чадилкин.
        - Нет, до переделки поставим мою пьесу. Да еще, Иван Владимирович, могу я надеяться быть экономом? - подошел Городов.
        - Господин Величковский, господин Величковский, у меня на нынешний год контракт есть - я служу, - пищала Щепетович.
        - Да, Иван Владимирович, Лариса Алексеевна служит, - подтвердил Коган. - Пожалуйста, не забудьте, завтра вы у меня обедаете. У меня вина недавно из заграницы присланы. Мой погреб стоит...
        Его перебил Вывих:
        - Я завтра привезу вам мою статью прочесть о вашем выборе. В котором часу прикажете?
        Появилось, по требованию Когана и других, шампанское.
        Начались тосты.
        Надежда Александровна стояла все время как окаменелая, но вдруг встрепенулась. Она взяла с подноса лакея бокал шампанского.
        - Пожелаем Ивану Владимировичу серьезно и хорошо поставить наше дорогое дело. Пусть наш общий, единодушный выбор его председателем послужит прочным звеном к успеху дела и его процветанию. Пью за дело, господа!
        Она выпила залпом бокал, но вдруг зашаталась и упала в страшном истерическом припадке.
        Нервы ее не выдержали.

XIV. Раскаяние

        На другой день Надежда Александровна Крюковская, проснувшись довольно рано и с тяжелой головой, стала смутно перебирать в своей памяти происшествия вчерашнего вечера.
        Она занимала уютную квартирку на Николаевской улице, ее спальня и будуар, отделанный розовым ситцем, ее небольшая зала, уютная гостиная и маленькая столовая представляли, каждая отдельно взятая, изящную игрушку.
        Впрочем, в описываемое нами утро в глазах самой хозяйки вся эта веселенькая квартирка казалась тоскливой и мрачной. Происходило ли это от серого раннего петербургского утра, глядевшего в окна, или же от настроений самой Надежды Александровны - неизвестно.
        - Что я сделала, что я сделала, - мысленно говорила она сама себе, одеваясь, - отомстить ли хотела и отомстила, или же за дело стояла и отстояла?
        Она к своему ужасу должна была сознаться, что главным стимулом ее вчерашних поступков на общем собрании была месть оскорбленной женщины.
        - Я погубила его и из-за чего? Из-за личного мелкого чувства - ревности. Громкие фразы мои вчера об искусстве, об общем деле - были красивым домино, которым я задрапировала свое грязное, дырявое платье, свои низкие себялюбивые побуждения.
        Она почувствовала к себе почти ненависть.
        Наряду с этим перед ней возникал образ любимого человека, опозоренного, одинокого, всеми покинутого, без средств, без места. А она, она чувствовала, что любила его до сих пор, любила теперь еще более, после того, как была почти единственной виновницей, главной причиной, что его вчера забросали грязью. Она сознавала, что имела влияние в "обществе", и не перейди она вчера так открыто, с такой страстью на сторону его врагов - неизвестно, какие были бы результаты общего собрания.
        - Я его погубила, я его и спасу... - уверенно воскликнула она. - Я ему напишу; вызову сюда. Поеду сегодня же ко всем. Напишу также Дюшар - она имеет влияние на Когана. Вдвоем они сила... Все поправим.
        - А если он не приедет? - задала она себе вопрос. - Не может быть, я напишу, что я больна. Он сжалится! А здесь, здесь, я вымолю у него прощение... я подчинюсь всецело его воле, я буду отныне для него переносить все, все прощать, на сколько хватит сил. Без него я жить не могу, я теперь поняла, поняла ясно, я люблю его, люблю безумно.
        Она схватилась обеими руками за голову.
        - Боже мой, что с моей бедной головой! Но она должна быть свежа для него, и будет.
        Она сделала над собой неимоверное усилие и почти спокойно села к письменному столу писать письма.
        Окончив работу, она позвонила.
        В будуар вошла Дудкина.
        - Вы звонили, Надежда Александровна, и уж встали? А я думала, вы Почиваете после вчерашнего-то. Ну слава Богу, что не больны! Уж я за вас так боялась, так боялась, несколько раз ночью приходила. Ведь как вас вчера на истерике-то трясло. Вы дама нервная, нежная - точь-в-точь, как я.
        - Вы, Анфиса Львовна, расположены ко мне?
        - Да что это вы спрашиваете? Вы моя благодетельница, у себя приютили, место доставили, сына на казенный счет определили, да расположена ли я?
        - Не то, не то, - перебила Крюковская, - а вот что. Если вы меня любите, хотите успокоить, возьмите это письмо, поезжайте с ним к Владимиру Николаевичу, отдайте и скажите, что я очень больна, и непременно, слышите, непременно настоите, чтобы он с вами ко мне приехал. Вы сумеете это сделать, если захотите. Но, пожалуй, если будет отказываться, соврите ему что-нибудь, - добавила она после некоторого раздумья, отдавая письмо.
        - Хорошо, моя родная, хорошо. Совру. Эх, кабы в прежнее время, уж наврала бы я с три короба, а теперь все у меня что-то нескладно выходит. Не умею обворожить, - вздохнула Лариса Львовна.
        - Да это все равно, умеете ли вы обворожить, или нет! Поскорее только. Постойте. Вот что еще. Передайте и это письмо.
        Она отдала ей и другое.
        - Что это смотрю я, голубочек мой, как вы себя беспокоите. Нисколько свою красоту не жалеете и не бережете. Я вот не так делала. Разве эти кавалеры стоят, чтобы из-за них себя мучить. С вашей-то красотой вы всегда себе протекцию найдете, да еще какую. Плюнули бы вы, право. Не такого еще красавчика подхватим, бриллиантами осыплет. Ах, какие у меня были бриллианты - по ореху! - патетически закончила Дудкина.
        - Ах, что мне за дело до ваших красавцев, бриллиантов и орехов, - со страданием в голосе воскликнула Крюковская, - не надо мне их! Поезжайте лучше скорей, да заезжайте и по этому адресу, отдайте это письмо и попросите ответа. Это не Сергиевской улице; фамилия Дюшар. Там швейцару отдадите.
        Надежда Александровна встала и нервно заходила по комнате.
        - Поезжайте же, пожалуйста, поскорее! - повторила она, видя, что Дудкина не трогается с места.
        - Не подождать ли часок? Очень рано, все спят еще, может быть; а через часочек я и отправлюсь, кстати, я напудрюсь и папильотки успею развить, - заговорила последняя.
        - Ах, что мне за дело до ваших папильоток! - крикнула Крюковская. - Чего ждать, совсем не рано. Не могу я ждать. Какая вы, право, мямля! Досадно даже. Поезжайте, или я пошлю горничную.
        - Да еду, уже еду, голубчик вы мой, - направилась Анфиса Львовна быстрыми шагами к двери, - знаю ваше нетерпение - сама испытала.
        Надежда Александровна молча продолжала ходить по будуару.
        - Я надену вашу шубку - интереснее будет, - остановилась Дудкина в дверях, - моя-то плоха. Ах, голубчик, какую раз мне шубу один кавалер подарил!
        - Надевайте все, что хотите, - нетерпеливо топнула ногой Крюковская, - только поезжайте, Анфиса Львовна, скорее, а то дома, пожалуй, не застанете.
        - Еду, еду, радость моя.
        Дудкина поспешно скрылась.
        - Боже мой, как она порой нестерпима со своими воспоминаниями! Сумеет ли она уговорить Володю? - думала Надежда Александровна.
        В передней раздался голос.
        - Это еще кто?
        Она вышла в гостиную.
        - Наталья Петровна Лососинина, - доложила вошедшая горничная.
        - Наташа! - воскликнула Крюковская. - Проси, проси.
        Она выскочила в залу.
        Туда же входила высокая, полная, но стройная темная шатенка с выразительным красивым лицом, хотя и носившим отпечаток далеко не регулярной жизни, но этот отпечаток придавал еще большую прелесть томному взгляду глубоких прекрасных глаз, окруженных красноречивой бледной синевой.
        Ей было не более двадцати пяти лет.
        Наталья Петровна Лососинина была женой одного знаменитого провинциального актера-комика, обладавшего громадным талантом, но страшного пьяницы; сначала она ездила с ним по провинции, где сошлась и подружилась с Крюковской, но уже несколько лет, как рассталась с мужем.
        Подруги расцеловались, и хозяйка увлекла приехавшую в гостиную.
        - Садись, пожалуйста, Наташа. Какими судьбами сюда, к нам. Я тебе ужасно рада! - суетилась Крюковская, усаживая гостью.
        - Какими судьбами? - отвечала та, садясь рядом с хозяйкой на диван. Я из газет узнала, что ты здесь. Нынче утром, как приехала, послала из гостиницы узнать твой адрес, и вот... у тебя... Рассказывай, как поживаешь.
        Лососинина сняла шляпу и перчатки.
        - Как поживаю? - вздохнула Надежда Александровна. - После расскажу. Расскажи ты лучше, откуда ты и как жила?
        - Откуда и как жила? Постой, я начну сначала. Мы, кажется, расстались с тобой, когда мой пьяница супруг меня бросил на произвол судьбы в гостинице с ребенком и долгом на шее. Да?
        - Да. Что ты тогда сделала?
        - Что я сделала? - рассмеялась Наталья Петровна. - Конечно, переехала к тому господину, который заплатил за меня долг, это было, кажется, в Оренбурге. Перезабыла даже.
        Она снова захохотала.
        - Да, в Оренбурге.
        - У него я долго не оставалась. С полгода только прожила. Он со своей женой сошелся, а я уехала в Одессу. Надо было ребенка чем-нибудь кормить. У меня буквально копейки не было. Работы достать было трудно, да я не умела и не привыкла работать. Тут попался мне один интендант, порастрясли мы с ним солдатские пайки, но он, увы! скоро попался в эту историю последней войны, под суд угодил и в Сибирь сослан. На смену ему явился один богатый жид Эллин - он мне отлично отделал квартиру, жила я с год роскошно, потом опротивело так, что я его бросила, забрала только свои бриллианты и удрала с ребенком в Киев, ничего ему не сказавши.
        Крюковская, казалось, внимательно слушала, но думала совсем о другом.
        - Он, говорят, - засмеялась Лососинина, - хотел на меня в суд жаловаться, но я ему такое письмо написала, что он струсил и успокоился. В Киеве за мной ухаживал один армянин, жила я там отлично, мебель и обстановка только одной квартиры стоила двадцать пять тысяч рублей, да на беду мою...
        Наталья Петровна вздохнула и остановилась.
        - Я там встретилась с одним греком, - начала она снова, но медленней, - и... влюбилась.
        Она захохотала.
        - Врезалась так, что просто беда. Он же, к несчастью, был беден. Я армяшку побоку, все распродала и переехала в Харьков. Там мы с моим греком прожили все, что у меня было, пошли ссоры, неприятности, денег нет... Ах, тяжело вспоминать бедность! Самой стирать приходилось... Я все переносила, ну а он, конечно, от меня удрал и я осталась опять как рак на мели, - весело закончила она.
        - Что же дальше?
        - Дальше. Несмотря на все несчастья, нам с сыном кушать каждый день хотелось. Что с тех пор пережила, и рассказывать не стану. Часом было с квасом, а порой с водой. Вот видишь - показала она на свою ногу и засмеялась - шелковые чулки, у меня три дюжины таких. Мне подарили. Серьги, шляпы, браслеты, зонтики - все даровое. Платье тоже подарили, а никто никогда не подумал о том, обедали ли я и мой ребенок, а не обедать часто случалось. Кареты, ложи, ужины, шампанское, а никто никогда не спросил, есть ли у меня рубль на завтра, чтобы ребенка накормить, да и сама я об этом никогда не заботилась и не знала, что мы будем завтра есть. Так и жили. Теперь хочется устроиться на сцену, да и молодость уходит, хочу попробовать свои сценические способности.
        - Бедная ты моя, бедная, как же мне тебе это устроить? - задумалась Крюковская.
        - Там Аким от Владимира Николаевича пришел... - доложила вошедшая горничная.
        - Аким! - встрепенулась Надежда Александровна и бросилась на кухню. - Прости, я сейчас, - сказала она на ходу Лососининой.
        Та проводила ее удивленным взглядом.
        - Аким, ты какими судьбами? Барии прислал? Письмо есть? - подбежала Надежда Александровна к сидящему на кухне Акиму.
        - Нет, барышня, я не от барина. Сами по себе пришли. Нас с барином ведь порешили, значит, чего же мне с ним путаться, у барина все нарушено, так надо подумать самому о себе. Тоже питаться хотим. На Владимира Николаевича надежда таперича плохая. Так вот я примчал к вам попросить, не найдется ли мне, по знакомству, местечко у нового председателя, потому мы это дело знаем, и место прибыльное. Уже будьте милосердны.
        Аким несколько раз низко поклонился ей.
        "Даже лакей бросил! Все разом отшатнулись!" - с горечью подумала она.
        - Вот что, Аким, - начала она вслух, - ты ступай назад к Владимиру Николаевичу и за себя не бойся, я о тебе позабочусь, только барину хорошо служи и угождай...
        - Да как же таперича задаром-то угождать? - с недоумением уставился он на нее.
        - Не задаром... Владимир Николаевич еще, может, останется. Ты подожди уходить.
        - Так подождать, говорите, - недоверчиво покачал он головой, - а как новый председатель себе другого возьмет, тогда мы пропали. Марья мне задаст, что прозевал.
        - Ты успокой свою Марью, скажи, что я обещала, и иди к Владимиру Николаевичу, служи, только исправно...
        - Загадки, право!.. Дарма мы не прошмыгать... Сумнительно...
        - Уж если я сказала, не сомневайся... А здоров ли барин?
        - Да что, ничего! Приехал это вчерась, страсть! Понеси всех святых вон, и тут Шмеля еще принесла нелегкая. Так так-то ругались, что у меня душа в пятки ушла. Думаю: погибли мы совсем, а потом, как наругались вдоволь, то отошли сердцем. Значит, потишали. Шмель ушел, я им подал ужинать, ну, подумали и стали тут кушать, а потом писать сели, я это, подождал, подождал, да сон меня склонил, а они знать так и не раздевались, потому меня не позвали. Утром встал, все тихо, дверь в спальню заперта, я и умчал к вам. Думаю, пока спят-то, сбегаю. А то, чай, гроза-грозой поднимется...
        Аким засмеялся и остановился.
        - А что осмелюсь я вас, Надежда Александровна, спросить, - после некоторой паузы снова начал он, - вы говорите подождать, нешто нас за правду порешили или поживем?
        - Поживете, поживете, иди, говорю тебе, иди... - отвечала Крюковская и вышла из кухни.
        Аким, покачивая головой и простившись с прислугой, отправился домой.
        Не успела Надежда Александровна возвратиться к Лососининой, как в передней снова послышался звонок и через несколько минут в дверях гостиной появилась Анфиса Львовна в сопровождении Бежецкого. Последний шел сзади и был сосредоточенно-серьезен.
        Крюковская побледнела как полотно.
        Дудкина бросилась здороваться с Натальей Петровной, ее старой знакомой по провинции.
        - Вы меня звали, Надежда Александровна, - приблизился Владимир Николаевич, подавая руку и удивленно кланяясь Лососининой. - Мне Анфиса Львовна сказала, что вы в постели, и что она боится за вашу жизнь. Я удивлен, что вижу вас на ногах и не ожидал встретить у вас гостей.
        На его губах играла холодная насмешка.
        - Ах, да что же мы стоим, я и не попрошу садиться, - растерянно начала она, не глядя ему в глаза. - Ах, да! И не познакомила вас.
        Она представила Бежецкого Лососининой.
        - Моя старинная подруга, - рекомендовала она ее ему.
        - Очень рад познакомиться, - с чувством пожал он руку Наталье Петровне.
        - Вот, Надежда Александровна, - затараторила Дудкина, - все ваши поручения аккуратно исполнила, дорогой гость уже здесь, а та барыня, за которой вы посылали, сама меня принимала в гостиной. Я вхожу в бархатной-то шубке совсем барыней, все лакеи на меня смотрят и рассыпаются, потому что вид у меня уважения достойный. Кто калоши снимает, кто платок, кто шубку, так все и бросились. Думают, первое лицо в городе приехало, а я это так неглиже, гордо вхожу, вижу, что они на меня смотрят, сбросила шубку и послала доложить. Попросили меня сейчас же в гостиную.
        Анфиса Львовна вздохнула.
        - И вспомнила я, какая у меня была гостиная. Она сама ко мне вышла и, прочитавши письмо, велела вам передать, что сейчас сама у вас будет.
        - Как, сама ко мне приедет? - вскочила с места Крюковская.
        - Да, так и сказала, просила только, чтобы никого у вас не было...
        - Наташа, голубушка, извини, пройди в столовую... Нам нужно переговорить... Анфиса Львовна, дайте, пожалуйста, Наташе кофе...
        - Сейчас, извольте с удовольствием и сама, кстати, напьюсь, очень я люблю кофе.
        Дудкина с Лососининой удалились.
        Бежецкий и Крюковская остались вдвоем.

XV. Неисправимый

        - Скажите, что все это значит? - сдержанно-холодно начал он. - Я очень удивлен, после того, что произошло вчера, нашему свиданью, Надежда Александровна, и вашей мнимой болезни.
        В голосе его прозвучала насмешка.
        - Нам теперь некогда, Владимир Николаевич, - порывисто отвечала она, - долго разговаривать и рассуждать. После поговорим. Теперь я должна вам скорее объяснить, что сейчас сюда приедет мадам Дюшар.
        Владимир Николаевич даже вскочил с места.
        - Это не должно вас застать врасплох: приготовьтесь и скажите, что мне надо говорить... - продолжала она.
        - Мадам Дюшар? У вас? Что все это значит? Я, я здесь при ней, зачем?.. - уставился он на нее.
        Она смутилась.
        - Я, я... Да что долго говорить... Я так не могу... Я не помню сама, что вчера делала. Надо все исправить.
        - Не поздно ли спохватились, Надежда Александровна? - с горечью спросил он.
        - Нет, не поздно! Все можно исправить при поддержке мадам Дюшар, и я все исправлю. Не ожидала я, что она ко мне поедет, и это добрый знак. Значит, можно будет надеяться все переменить.
        - Да что переменить-то? Оскорбив человека, надругавшись вдоволь над его самолюбием - и справлять. Странно что-то! - горько улыбнулся он.
        - Нет, не странно. Вы сами во всем прошлом виноваты, зачем мало делом занимались, за что меня оскорбили? - пылко заметила она.
        - Ну, об этом не будем говорить, - перебил он ее. - Почему и зачем? Случилось так, и не я виноват, и теперь не вернешь. Вы позвали меня затем, чтобы упрекать, не так ли? - снова с горечью добавил он.
        - Не упрекать я вас позвала, а поправить беду - вспыхнула она.
        - Сами же напортили, да поправлять. Не верю я вам. Вы мне главное зло нанесли.
        Слезы брызнули у нее из глаз.
        - Не, не сердитесь на меня... Я виновата... Простите мне... Вы не знаете, что я вынесла за эти дни. Какую ужасную борьбу сама с собой, измучилась душой. Простите!
        Она зарыдала.
        Он стоял посреди комнаты, смотрел на нее и молчал.
        - Прости меня, - продолжала она, прерывая слова рыданиями, - если бы ты знал, как я тебя любила, если бы ты мог понять, чем ты был для меня... Я точно в угаре ходила... Месть... тоже упоение и опьянение... точно не я все это делала... Не помню ничего. Я больна, нравственно больна... Пожалей хоть меня... Я страшно страдала. Ты, Бог тебя знает, что делал, а я все видела, знала, молчала и одна со своими мыслями обезумела... В душу-то закралось, что не дай Бог тебе испытать.
        Она упала ничком на диван, на котором сидела, и зарыдала еще сильнее.
        - Прости меня, если я, не помня себя, тебе вредила... Пожалей, пожалей меня...
        - Опомнитесь, Надежда Александровна, - заговорил он, наконец, строгим тоном, подойдя к ней, - не делайте еще большего скандала. Сейчас к вам приедет Нина Николаевна, а вы на что похожи...
        Она опомнилась.
        - Ах да! Я и забыла.
        Она вскочила с дивана, хотела подойти к зеркалу, но зашаталась и не подхвати ее Бежецкий - упала бы на пол. Он бережно положил ее снова на диван.
        Она была без чувств.
        - Надя! Надя! Опомнись! Что с тобой, Надя! Боже мой, никогда с ней этого не бывало!
        Он приподнимал ее с дивана, тряс за плечи, но она не приходила в себя.
        - Опомнись, милая, поцелуй меня.
        Он целовал ее в закрытые губы.
        Ах, я проклятый!..
        - Прости мне... Забудь... Забудь... - прошептала она, приходя в чувство.
        - Я не сержусь на тебя... - поцеловал он ее. - Успокойся только, ради Бога. Я виноват тоже, сам виноват.
        Он сел с ней рядом.
        Она бросилась к нему на шею и снова зарыдала.
        - Я люблю тебя еще больше жизни, больше всего на свете. Не могу жить без тебя...
        - Ну, теперь и не расстанемся никогда. О прошлом поминать не будем. Оба мы делали глупости... Ну, успокойся...