Гайдар Аркадий Петрович - Лесные братья (Давыдовщина)

г и карцеров. Он познакомился с некоторыми рабочими, в том числе Тимшиным¹, странным спокойным человеком, имевшим, однако, сильное пристрастие к бомбам и уже неоднократно бросавшим их в окна роскошной

   ¹ Лицо реальное. В 1926 году, собирая материалы о "лесных братьях", А. Гайдар приезжал в Александровск и останавливался в доме вдовы Тимшина - Анны Васильевны (ныне улица Гайдара, 871 Тимшина вспоминала: "Он приехал днем. Все расспрашивал про братьев Давыдовых. Ведь мой муж в те далекие годы помогал Ивану и Алексею. Гайдар ночевал в нашем доме две ночи. Уезжая, сказал: "Буду писать книжку о Давыдовых. Нельзя забывать смелых людей". (См.: Мочалин А. Люди смелые, мужественные. - Звезда, 1964, 26 сентября.)

    

   усадьбы управляющего, высоко раскинувшейся на горе.

   Страсть к бомбам была, кажется, единственной страстью Тимшина. И вряд ли что-нибудь доставляло ему такое сильное удовлетворение, как те минуты, когда вечером, засев в кустах, ожидал он момента, когда можно будет метнуть крепко запаянный кусок газовой трубы, начиненный динамитом, услышать звон разбитого стекла, а потом глухой гул стен вздрогнувшего барского дома, того самого, перед обитателями которого днями, почтительно сняв шапки, торопливо проходили рабочие.

   Так прошло несколько недель напряженно спокойно. Но ни пристав Караваев, ни управляющий не верили этой показной тишине, ибо в шепоте, обрывающемся при приближении мастера, в глазах, загорающихся ненавистью при встрече с управляющим, чувствовалось, что скоро, совсем скоро что - то начнется. А поэтому и управляющий, и пристав Караваев были начеку.

   Началось все совершенно неожиданно.

   Как - то вечером Штейникову сообщили, что Алексей Давыдов с товарищами здесь неподалеку. И точно старый солдат перед смотром, затянул Штейников пояс, застегнул наглухо ворот рубахи, торопливо пошел навстречу своим новым товарищам и, получив винтовку, спокойно, без лишних слов осмотрел ее внимательным взглядом старого служаки. В тот же вечер начисто протер ее тряпкой, смазал коровьим маслом, уверенно заложил обойму и мысленно поклялся не выпускать ни одного патрона даром.

   Через несколько дней из тюрьмы прибежали оборванные и загорелые Иван Давыдов и Петр Неволин.

   ...Еще больше насторожился, насупился и тяжело задышал огнями старый Александровский завод.

  

    

   Это было в первых числах августа, когда на Луньевских копях в семи верстах от Александровска показались вдруг в открытую пять или шесть человек с красным флагом. Вошли настороженно, винтовки взяв на изготовку, и улыбались выглядывающим из окон лицам.

   Прошли к казенке. Прикладами винтовок и палками перебили водочные бутылки, забрали кассу, потом долго перестреливались с жандармами, засевшими в квартире управляющего, и быстро скрылись, ибо со стороны взбудораженного Александровска неслись уже во весь опор на взмыленных конях вызванные в помощь жандармы.

   Это была только первая разведка Давыдова, первая проба осуществления намеченного боевиками плана.

  

    

   Алексей и Иван были людьми несхожими. Иван был старше лет на восемь. Был он чуток, мягок и спокоен. Хороший пропагандист, надежный подпольщик, он пользовался большим авторитетом на конспиративных собраниях и массовках.

   Никто так терпеливо, как он, не мог разъяснить александровскому рабочему, к чему тот должен стремиться, чего добиваться и что ненавидеть. Единственным и главным недостатком Ивана была некоторая слабовольность и неумение подчинить своему влиянию, сорганизовать массу. Он был политически развит, теоретически силен. Но в практической работе он часто напоминал ребенка, особенно тогда, когда не мог сослаться в том или ином случае на одну из страниц прочитанной им авторитетной книги.

   Алексей был проще. Недаром у Алексея была кличка Соловей. Алексею и сам черт не брат. Раз он задумал, значит, сделал, а что сделал, о том не пожалел. И когда, притесняемый управляющим и полицией, увидел он, что нет ему никакого житья, да и не только ему, но и всем, махнул рукой и сказал:

   - Эх, мама, где наше не пропадало!

   Как - то после встречи сказал ему брат:

   - Слушай, Алеша, а мне что - то не нравится твоя затея. Главное, все без толку. Игрушки это... Помнишь, как раньше было перед забастовкой, как сходки собирали, агитировали, а потом как ахнули - весь завод встал. Сколько народа втянули, всех захватили! Это я понимаю, а тут что? Ну, будет нас кучка, а остальные при чем? Остальные ни при чем вовсе.

   - Забастовка! - присвистнул Алексей. - А ну ее к черту, эту забастовку. Тоже будоражили, шумели, орали. Думали: забастуем - всего, как есть, добьемся, а под конец что вы шло?

   - Как что? Выиграли все - таки...

   Алексей зло рассмеялся, плюнул и ответил с сердцем:

   - Выиграли! Подумаешь, выигрыш какой! До забастовки на поденной 40 копеек получали, а после 45. Что же вышло?.. Шуму сколько было, а все - то навсего ему цена пятак. Да на какой пес мне этот пятак сдался? Если кто без пятака подыхал, тот и от него не разжиреет. Тоже, хорош выигрыш...

   - Да не в этом дело... - начал было Иван, но Алексей оборвал его:

   - Брось, ты, Ванька, на ясный день тень наводить, брось философию, довольно речи говорить, пора и дело делать.

  

    

   Была у братьев Давыдовых старуха мать, была молодая сестра и меньшой брательник Васька. Жили они с краю завода, недалеко от опушки, в маленьком черном покосившемся домике.

   Наискосок через улицу жил богатый старый часовщик. И часто можно было видеть в окошко его паучью голову, низко склонившуюся над распотрошенными часами. Жил старик этот замкнуто. Народ его не любил, и по вечерам крепко - накрепко закрывал он на засов двери у себя в доме. И давно про старика нехорошая молва среди народа ходила.

   Сидит у окна старый филин, а сам все в сторону давыдихиного дома поглядывает. Недаром говорили ребята, что видели ночью старика, выходящим из полицейской квартиры. Не станут люди без толку говорить.

   Пришли как - то ночью братья повидаться с матерью. Обрадовалась им мать. Не знала, в какой угол посадить. Но ребята хитрые были: в угол садиться не садились, а садились к окошку, пистолеты из кармана вынимали, курки пробовали и на стол перед собой клали.

   - Так, мамаша, надежней будет...

   Увидала старуха этакое дело и разохалась:

   - Ой, ребята, нехорошую вы жизнь затеяли. Жили бы лучше в мире и покое, а то и так укоряют меня на старости люди. Зашла к лавочнику намедни за солью, а он и говорит мне: "Что ж ты, старая, двух разбойников вырастила? Пойди-ка ты лучше в контору к управителю и спроси-ка его, сколько за их беспутные головы честным людям денег обещано". Ох, сыночки, сыночки, да что же это такое?

   И говорила братьям младшая сестра Анка:

   - А у нас на заводе только и разговору, что про вас братцы; все ребята чего - то шушукаются, а девки и бабы только ахают и бог знает, что говорят. Головы, говорят у них отчаянные. Деньги, слышно, с собою мешками возят, а у Алексея шашка вся в серебре и конь белый с кавказской 1 уздечкой. Только врут, должно быть, бабы про все это...

   А меньшой братишка ничего не говорил, сидел у стола, насупившись, как волчонок, и тихонько пальцем трогал черную сталь холодных пистолетов.

   Увидала мать, догадалась, про что меньшой сын думает, и крикнула сердито:

   - Не тяни руки - то, идол! Ишь ты, тебя только там не хватало!

   Но всех трех сынов крепко любила старуха. И ответил всем трем по очереди Алексей:

   - Плюнь ты, мать, на лавочника. И знай - не его словами свет живет. Коли для управителя мы разбойники, так он сам для нас первый бандит. Мы, мать, у богатых награбленное берем, а он последнюю полушку у нищего норовит вытащить. А ты, Анка, меньше слушай, что бабы языками чешут. Нет у нас привычки деньги мешками возить, а когда случаются деньги, так сразу в оборот идут: оружие достать, товарищей из тюрьмы выручить, либо голодные рты у своего же брата рабочего, выгнанного управителем, куском хлеба заткнуть. А ты, Васька?.. Впрочем, о тебе нет речи. Ты пока вырастешь, так все еще лучше нас и без нас поймешь, а пока молчи и чтоб никому ничего. Понял?

   И блеснул в ответ мальчишка угольками черных глаз:

   - Понял!

   Ушли братья в лес к кострам и товарищам. Только на углу встретил вдруг Алексей расплывчатого часовщика. Встретил, посмотрел на него пристально. Ничего не сказал и пошел дальше.

   Вздрогнул старик и еще крепче в эту ночь запер на засовы двери, а когда скрылся вовсе месяц, потухли звезды и спустилась ночь черная, как душа провокатора, выплыла из стариковой избы чья - то тень - не старикова ли? - и утонула в темноте.

   С тех пор, как братья Давыдовы появились в окрестностях Александровского завода, жандармы начали часто наведываться в дом их матери. В последний раз они категорически потребовали, чтобы мать им указала место, где укрываются ее сыновья. Причем из некоторых фраз, сказанных жандармами, было видно, что им точно известно время последнего свидания Давыдовых с матерью.

   Не добившись ничего от старухи, жандармы взяли в работу мальчугана. Но ни угрозы, ни побои не заставили его сознаться ни в чем. Исполосованный плетьми, Васька так же молчал, как и при начале допроса, и по его глазам видно было, что скорее он позволит запороть себя насмерть, чем скажет хоть одно слово¹.

   Для Давыдовых стало ясно, что здесь замешан какой - то вредитель, докладывающий полиции обо всем, что происходит в маленьком домике. Через несколько дней слежки было окончательно установлено, что часовщик бывает тайком у урядника.

   Тотчас же на небольшом совещании "лесных братьев" было решено уничтожить провокатора. Исполнить это взял на себя Штейников.

  

    

    

   Были уже сумерки, когда Штейников, заложив руки в карманы, спокойно проходил по пустынным улочкам окраины Александровского поселка. Невдалеке от дома часовщика он зашел в мелочную лавчонку. Полусонный лавочник вздрогнул при звуке дернувшегося звонка, лениво поднял голову и отпустил покупателю осьмушку махорки. Штейников бросил на прилавок медяки и быстро вышел.

   Лавочник хотел было сунуть деньги в ящик, но увидел, что покупатель всучил ему одну пробитую копейку.

   - И до чего народ мошенник пошел! - пробормотал он, закрывая опять сонные глаза, - так и норовит обжу -

   ¹ Младший брат Давыдовых, Василий, прожил долгую жизнь. В 1964 году он дал интервью корреспонденту пермской "Звезды" А. Мочалину: "В 1907 году мне исполнилось пятнадцать лет. Нам с Анной, старшей сестрой, товарищи Ивана и Алексея поручили наладить помощь от населения. Мы доставляли боевой группе продукты, чинили и стирали белье, держали связь с рабочими других городов. За нашим домом следили ищейки. Начались обыски, допросы, побои. Били сестру, били меня. Оба мы немало времени отбыли в тюрьмах... Анна от долгих скитаний по тюрьмам, от пыток охранки тяжело заболела. В 1919 году она умерла. Мне же довелось защищать дело революции в гражданскую войну. Вместе с красногвардейцами Александровска и Кизела я участвовал в походах против Колчака. А в память о братьях я храню газеты, где была напечатана повесть Гайдара "Лесные братья". (См.: Звезда, 1964, 26 сент.)

  

    

   лить. Кто это приходил - то? Никак Безгодов. Вот я ему покажу в следующий раз...

   Потянувшись, лавочник азартно зевнул и стал запирать . двери. Штейников, пробравшись до дома часовщика, уверенно распахнул калитку, дал пинка затявкавшей собаке и потянул ручку двери, но дверь не поддавалась.

   "Уже заперся, старый сыч!" - подумал Штейников и стучался.

   Послышались шаги.

   - Кто там? - раздался голос из - за двери.

   - До хозяина надо, - ответил Штейников, стараясь насколько возможно изменить голос.

   - Я и есть хозяин, чего нужно?

   - Часы починить.

   - Приходи утром. Какая на ночь глядя починка может быть? Да ты хоть кто такой?

   - Управителев повар, - ответил Штейников. - Да ты что, мил человек, я к тебе второй раз приходить что ль буду? Возьми сейчас, а завтра после обеда я зайду.

   Старик колебался. Потом отодвинул засов и сказал, протягивая руку:

   - Давай часы.

   Но Штейников не хотел стрелять здесь же, ибо грохот выстрела мог бы привлечь всю улицу, а потому он сделал вид, что не слышит слов часовщика, и прямо направился в комнату.

   Бормоча что - то себе под нос, старик прошел за ним и, подвигая лампу, сказал недовольно:

   - Так давай же часы.

   Но тотчас же часовщик осекся, потому что, несмотря на тусклый свет, он заметил покрытые грязью грубые руки посетителя и усомнился сразу: точно ли это повар, а не ко нюх, либо еще кто похуже? Он сделал шаг к окошку, намереваясь распахнуть его. Но Штейников предупредил его, быстро загородив дорогу:

   - Чего тебе там надо?

   Часовщик, убедившись окончательно, что дело неладно, быстро схватил с подоконника тяжелый молоток, но почти одновременно грохнул выстрел. Испуганно слетел с печи и метнулся через всю комнату ошарашенный грохотом рыжий кот. А старик, не выпуская из рук молотка, медленно осел на пол.

   Штейников потушил лампу и выскочил во двор, прислушался. Не было слышно ни криков, ни шума. Очевидно, звук выстрела, заглушенный четырьмя стенами, не смог прорваться до улицы.

  

    

   Через несколько дней давыдовские боевики или, как они называли себя "лесные братья", сделали налет на Всеволодо-Вильвенский завод. Налетели совершенно неожиданно. Открыто вступили в перестрелку с жандармами и, когда жандармы разбежались, направились в волостное правление, забрали там печать и чистые паспортные бланки, потом так же, как это делали лбовцы, начали громить казенку. Братья Давыдовы не пили сами и не позволяли пить водку своим товарищам.

   - Алешка, давай в городки играть! - крикнул Неволин, возвращаясь из разгромленной лавки.

   - Давай! Отчего не сыграть, ставь чушки...

   Начертили на земле квадрат. По углам поставили нераспечатанные водочные бутылки, а посередке целую четверть. Ребятишки понатаскали палок. Кругом толпились рабочие, мужики, даже бабы высунулись из окошек, с любопытством наблюдая за невиданной игрой.

   - Эх, Лексей Иваныч! - высовываясь из толпы, проговорил лысый мужичонка. - Ей - богу, Лексей Иваныч, нехорошее дело ты затеял. Ты бы лучше нам ведерочко поставил, а мы уж за твое здоровье...

   - Лексей Иваныч, - в один голос завопили бабы, - ну их к бесу, окаянных. Перепьются, как скоты, а потом стражники всех заберут.

   Алексей выбрал палку потолще, свесил ее в руке и ответил, отходя от кона:

   - Царь Николка вам поставит, а наше дело отставлять подальше... Ну начинай, Петька!

   Размахнувшись, Неволин бросил палку, но попал в самый край, разбив только одну бутылку. Потом бросил Иван, но его палка пролетела далеко в сторону, не задев К вовсе ни одной бутылки.

   - Плохо, - послышались голоса, - ты, брат, ее кругом, кругом палку пускай.

   - Эх, рука человека не поднимается на божье добро, - проговорил рыжий мужичонка, покачивая головой.

   - А ну дай, дядя, может, у меня подымется?

   Алексей поплевал на ладонь, сощурил глаза, нацелился Тяжелая палка со свистом ударила в самую середину по четверти и, перевернувшись, разбросала далеко в стороны осколки разбитых бутылок. Тяжелый запах спиртового пара пошел от разгоряченной земли.

   - Эх, Лексей Иваныч, - почесывая голову, с нескрываемым сожалением проговорил рыжий мужичонка. - Всю бы улицу напоить можно. Думал хоть раз в жизни вволю и то не пришлось!

   И мужичок, понурив голову, отошел в сторону. Потом, вытащив из кармана утаенный штоф, он выпил его из горлышка, утерся рукавом и начал было петь что - то очень жалобное, но, заметив в окне через улицу высунувшееся лицо своей бабы, раздумал петь и, не обращая внимания на ее окрики, торопливо завернул куда - то за угол.

  

    

   Срочно в Александровский поселок из Перми были вызваны усиленные наряды жандармов и полсотни конных ингушей. События начали принимать угрожающий характер. В течение двух - трех недель с момента появления боевиков было совершено несколько убийств и экспроприаций. Последним актом неуловимых было ограбление заводского кассира, у которого "лесные братья" отобрали свыше семи тысяч рублей. Каждый день приносил александровским рабочим что-нибудь новое. Уже часто народная молва приписывала давыдовцам легендарные поступки. Например, упорно уверяли, что якобы Алексей Давыдов вместе со Лбовым явился однажды к пермскому губернатору под видом просителя, пробыл у него некоторое время и ушел, оставив записку: "Дурак за добычей бежит, когда она у него под боком лежит".

   Несмотря на явную неправдоподобность многих таких легенд, им охотно верили и охотно делились ими друг с другом.

   В это время группа усилилась еще несколькими боевиками, в том числе александровским рабочим Деменевым который, будучи арестован полицией, на полном ходу поезда убежал от охранявших его жандармов, выпрыгнув в открытое окно вагона.

   Нужно было доставить еще оружие и патроны. Алексей предложил Студенту отправиться в Соликамск и через указанного ему человека достать все необходимое и привезти сюда.

   Вообще в этот период Алексей проявил много предусмотрительности. Так, например, он установил несколько пунктов, к которым, в случае неудачи, должны были собираться боевики; связался с аптекарем и через него доставал необходимые медикаменты. А самое главное - вверх по речонке Лытве на глухой лесной поляне облюбовал место для зимовки и приказал рыть землянки. Всюду и везде он появлялся сам, подбадривал, указывал и сорганизовывал.

   Но полиция работала тоже. Губернатор Болтников, перепуганный тем, что, помимо Лбова, начинает организовываться другая самостоятельная "шайка", отдал категорическое распоряжение: не щадить ни сил, ни затрат и тотчас же ликвидировать дружину "лесных братьев", не давая ей возможности разрастись и окрепнуть. Окрестности Александровска начали наполняться незнакомыми, неизвестно для чего явившимися людьми, а в поездах, проходивших от Усолья к Чусовой, можно было заметить нескольких без толку разъезжающих взад и вперед все одних и тех же лиц.

  

    

   - Конечно, - проговорил Али - Селям, опрокидывая в глотку стакан пива, - конечно, если разобраться подробно, то все в этом мире суета и видимость!

   Но Лонжерон не любил вдаваться в философские размышления и ответил лениво:

   - Ну понёс!.. Чушь все, дядя, говоришь!

   - Конечно, видимость, - продолжал Али - Селям, опрокидывая еще стакан. - Возьмем, к примеру, меня. Какой я басурманский факир с этаким богопротивным именем, если я, скажем, не только у этих египтян не был, но даже ни одного настоящего фараона в глаза не видал! Я даже, сказать по правде, не знаю вовсе, какие такие фараоны бывают! Или, к примеру, почему ты есть Лонжерон, когда ты вовсе не Лонжерон, а Гавриил Петухов, мещанин Тамбовской губернии? Ну, скажи, пожалуйста, где же тут истина? Нету истины!.. Потеряна истина! Погрязло человечество во грехе и беззаконии, и каждый норовит как бы друг друга обмошенничать!

   И Али - Селям, горестно опустив захмелевшую голову на руки, вздохнул, глубоко печалясь о неразумности людской

   - Ну - ну, опять завел, - ответил Лонжерон насмешливо. - Почему да почему, да все потому! Ежели я, скажем, не Лонжерон, то публика билеты покупать не будет! Потому каждый думает: черт его знает, может, это и настоящий Лонжерон? Ну, а если написать Гаврила Петухов - плюнет зритель и отвернется! Ей - богу, отвернется! Ну скажи, пожалуйста, что русский Гаврила показать может? Да этот самый Гаврила, может, осточертел уже зрителю, когда он и без того каждый день глаза мозолит! Да он хоть лоб расшиби, а никто ему, Гавриле, не поверит! Где, скажут, такое возможно, чтобы простой мужик Гаврила и все тайны черной магии постичь мог? Ясно, скажут, обман и жульничество!

   - Суета все! - упрямо повторил Али - Селям. - Кабы достать мне настоящий паспорт, так я бы давно опять в иноки!..

   Но тут он замолчал, потому что Лонжерон сильно толкнул его кулаком в бок, ибо совсем рядом с ними, положив голову на руки, спал человек. А черт его, человека, знает, может быть, вовсе и не спал?

   - Вот, старый дурак, будто тебя кто за язык тянет, - сердито проговорил Лонжерон, выходя из пивной. - Да тебя, болвана, если одного пьяного оставить, ты бог знает что выболтаешь! Кабы н - а - с - т - о - я - щ - и - й, - передразнил он, - услышал бы полицмейстер, он бы тебе прописал настоящий! Видел - рядом человек сидел, может, это шпион какой! Вот придут завтра да засадят тебя в каталажку, а то еще по этапу на твой Афон отправят!

   - Ну, что ж на Афон, - заплетающимся языком попытался оправдаться Али - Селям. - Я и сам рад на Афон! На Афоне - тишина, кельи, смиренные иноки! А благолепие какое! Господи, какое благолепие, яко на небесах, а к тому же и трапеза!

   - Трапеза... - прервал его сердито Лонжерон, подталкивая рукой в спину, - тебе настоятель покажет трапезу' А куда, скажет, недостойный раб Симеон, деньги, собранные на построение храма, ты девал? А заковать, скажет, этого сукина сына Симеона в железные кандалы и посадить его в самый темный подвал! Вот тебе и будет трапеза!

   Соломон Шнеерман, увидав, что приятели успели уже накачаться, начал их отчитывать:

   - Пьяницы вы несчастные, только сошли с парохода и успели уже! Двадцать лет театр держу, всякий роскошный театр держал! По восемь человек труппы держал, не считая звериного состава, а никогда таких негодных людей не видел! Ну, начнутся представления, что скажет публика? "Какие же это замечательные артисты, если мы этих иностранных артистов под заборами пьяных ежедневно видим?" Да разве я вам не говорил, что сегодня театр надо устраивать! Что же я, по - вашему, один театр буду устраивать! Работы столько, что втроем не переделаешь! Двух досок в крыше не хватает, дверь не запирается, да еще эти негодяи мальчишки такое во всех углах наделали, что и сказать прямо невозможно! Да туда сейчас и свинья носа не сунет, не только благородный зритель, особенно ежели с дамой!

   Долго он ругался и перестал только тогда, когда заметил, что Лонжерон исчез куда - то, а Али - Селям мрачно похрапывает, опустив голову на грудь.

  

    

   Проснувшись утром, Али - Селям возымел сильное и вполне законное желание опохмелиться. Но ввиду того, что Соломон Шнеерман усомнился, как бы это опохмеление не послужило толчком к очередному пьянству, категорически отказался выдать Али - Селяму просимый им аванс в сумме 20 копеек. Али - Селям попробовал было сунуться к Лонжерону, но Лонжерон тоже не дал, опасаясь, как бы Али - Селям не запил, ибо тогда работу по очистке сарайчика пришлось бы делать ему одному.

   Али - Селям окончательно огорчился и, захватив лопату и метелку, с истинно христианской покорностью направился к сараю. Сарайчик был пуст и грязен. Лонжерон принялся выскребывать пол, а Али - Селям, вооружившись топором, занялся заколачиванием прорех на подгнивших под - мостках.

   Проклиная в душе людскую скупость и сребролюбие, поработав немного, сел он закурить. Но так как руки его после вчерашнего слегка дрожали, то выронил он последнюю папироску, которая, покатившись по подмосткам, провалилась в щель.

   Изругавшись, Али - Селям зашел к стенке, опустился на колени, зажег спичку, отыскивая под полом оброненную папироску. Сырая, заплесневелая земля попахивала теплой гнилью. Среди щепок он не увидал папиросы, да и не стал ее разыскивать, потому что внимание его было привлечено небольшим ящиком, засунутым в самый дальний угол. Ящик был крепко заколочен и перевязан накрест веревками. Это открытие так заинтересовало Али - Селяма, что в первую минуту он хотел было позвать Лонжерон;" и поделиться с ним известием о странной находке, но, во время спохватившись, благоразумно умолчал и, добравшись на животе до ящика, потрогал его. Ящик был тяжелый и весил не менее двух пудов.

   И в тот же вечер Али - Селям тайком перетащил находку к себе на квартиру. Потом ночью пробрался в старую, полуразвалившуюся баню возле огорода, где долго в тусклых окошках ее светился огонек восковой свечки. Потом огонек потух, и из бани вышел Али - Селям. Шел он, покачиваясь как пьяный, не переставая в то же время осторожно озираться.

   Хозяина в квартире не было. Не понадеявшись на своих артистов, он остался ночевать в театральном сарайчике, куда уже было свезено небогатое театральное имуществе

   Утомившись от дневной сутолоки, Соломон Шнеерман крепко заснул на охапке сена, брошенной в углу.

   Проснулся он от того, что ему послышался легкий скрип деревянной крыши.

   "Это негодяи мальчишки, должно быть, пробираются?" - рассерженно подумал он, хотел было заорать, но поперхнулся сразу, как будто бы горло ему заткнули тряпичным комом, увидев на фоне голубого звездного неба чью - то руку, спускающуюся в еще незаделанное отверстие крыши, а в руке белую сталь большого длинного револьвера.

   "Га! - подумал озадаченный и порядком перепуганный Шнеерман. - Так это рука, а не мальчишки! Какой же может быть разговор у мирного человека с такой воинствен ной рукой?"

   И Соломон Шнеерман, зарывшись в сено, натянул на себя покрепче одеяло и, сделав щелку для глаз, начал наблюдать, что будет дальше.

  

    

   В следующую минуту из отверстия спустилась на землю веревка, затем по ней соскользнул человек. Чиркнул спичкой и, осмотревшись, он крикнул тихонько наверх:

   - Нет никого! Будешь ожидать!

   Затем направился к подмосткам, опять зажег спичку, и крепкое ругательство долетело через минуту до слуха притаившегося еврея.

   - Кто там? - послышался сверху встревоженный голос.

   - Его здесь нет, - взволнованно ответили снизу.

   - Куда же он девался, если должен быть здесь? Поищи получше!

   При этих словах Шнеерман, подумавший, что предметом поисков грабителей является он сам, едва не взвыл от ужаса. Но человек, спустившийся вниз, не стал производить дальнейших розысков и, поднявшись по веревке, исчез в отверстии. Потом Шнеерман услышал, как оба незнакомца, спустившись по крыше, спрыгнули на землю. Минут через десять, убедившись в том, что ничего подозрительного более не слышно, Шнеерман высунул голову из - под одеяла и, постукивая зубами, возблагодарил небо за дарованное ему спасение, не понимая в то же время причины ночного нашествия вооруженных людей на театральный сарайчик.

   Утром он рассказал об этом Лонжерону и Али - Селяму. Лонжерон рассмеялся и заявил, что все это враки. Но Али - Селям вздрогнул и, молча повернувшись, вышел во двор. Вскоре вслед за ним вышел Лонжерон.

   - Ты чего дрожишь, - спросил он Али - Селяма, - испугался что ли? Брось, врет, должно быть, хозяин! Ну за каким чертом полезут в этот сарай грабители? Выпил, должно быть, тайком с вечера. Вот и померещилось!

   - Нет, я так, - ответил Али - Селям, - лихорадит просто что - то!

   - Чтоб тебя лихорадило? В кабаке давно не был? Знаю я эту лихорадку! Нет, брат, ты воздержись! Как - никак, а завтра у нас представление!

  

    

   На следующий день базарная площадь была полна народу. Еще с утра Соломон Шнеерман суетился около дверей балаганчика. Он приводил в окончательный порядок помещение, вывешивал намалеванные на холсте плакаты, на которых были изображены смерть с косой и черт рыжего цвета с хвостом; похожий на калач и облаченный в черную мантию кудесник, держащий в одной руке книгу с надписью "Черная магия", а в другой похожий на арбуз земной шар, поперек которого была надпись: "Мне известны тайны всего мира".

   Одновременно с этим Соломон Шнеерман зорко наблюдал за тем, чтобы никто из мальчишек самотеком не пробрался в помещение, а также несколько раз яростно пинал ногой облепленного репьями грязного козла, неоднократно пытавшегося содрать с деревянных стенок балагана облинявшее полотнище вывешенного флага.

   Словом, забот у него была масса. Не считая уже того, что он то и дело искоса посматривал на Али - Селяма, мысленно призывая на его голову все египетские казни, если только он ухитрится до начала представления каким-нибудь непостижимым образом надрызгаться, что иногда случалось, и, если по правде сказать, то и не очень редко. Но, к счастью, сегодня все шло вполне благополучно.

   Близилось начало представления. Билетов продано было уже порядочно, и театральный сарайчик был полон. В первых рядах, как это и полагается, сидели забравшиеся чуть не за три часа до начала ребятишки, затем публика посолиднее: торговцы, мясники, мастеровые, бабы и прочий неприхотливый и невзыскательный люд, оторвавшийся от своих дел, чтобы за гривенник вдоволь насладиться созерцанием обещанного увлекательного представления.

   Еще раз вышел за двери клоун Лонжерон и, перекривив засыпанное мукой лицо, затрубил в жестяную трубку, напоследок созывая публику.

   Наконец, распахнулся вылинявший занавес. Вышел сам Соломон Шнеерман, поднарядившийся в порыжевший сюртук, и, обращаясь к публике, произнес короткую речь. Потом он прочел небольшую лекцию о тайнах магии, познанных им в Индии и прочих странах, попросил публику по возвращении домой рассказать о виденном представлении всем своим родным и знакомым, дабы и они имели возможность получить огромное удовольствие, посетив театральное представление Франсуа Джонсона.

   Затем выступил Лонжерон. Он ловко, уверенно проделал несколько удивительных и непостижимых уму фокусов. Например, он извлек из носа одного мальчишки целый дождь медных трехкопеечников, продемонстрировал таинственное исчезновение со стола нескольких платков и, к великому смущению сидящих, обнаружил потом все исчезнувшее в карманах некоторых зрителей.

   Потом Лонжерон одолжил у одного из торговцев фуражку.

   Он заявил, что будет жарить в ней яичницу - и точно: разбил и выпустил туда несколько яиц, невзирая на протесты владельца фуражки, обеспокоенного таким неприятным фокусом, помешал яичницу ложкой, потом раз... раз и на глазах пораженных зрителей вытащил из фуражки сначала платок, потом красную ленту, потом цветную коробку, еще коробку и еще коробку, и такое бесчисленное количество коробок, что никак нельзя было понять, как могли они поместиться в фуражке.

   Когда сопутствуемый бурными возгласами одобрения Лонжерон исчез за перегородкой, вышел факир - египетский прорицатель Али - Селям. Лицо его было для большей загадочности выкрашено в зеленый цвет, а одет он был в широченный ситцевый халат с разводами.

   - Господа, - сказал Соломон Шнеерман, выступая из - за занавески, - почтенные господа и госпожи, смотрите обоими глазами на этого замечательного египетского человека! На ваших глазах он удавится сейчас за шею на веревке и по истечении пяти минут, будучи снят с петли, окажется совершенно живым к вашему величайшему и неимоверному восторгу!

   Публика заохала и насторожилась. И точно, Али - Селям с невозмутимым выражением лица забрался на табуретку. Шнеерман приладил ему петлю и вышиб табуретку из - под ног. В тот же момент за занавеской Лонжерон закрутил ручкой хриплого органа, и под мрачно торжественные звуки "Догорай, моя лучина" Али - Селям повис в воздухе.

   Однако не прошло и двух минут, как публика заволновалась и потребовала, чтобы Али - Селям перестал удавливаться и тотчас же слез на твердую землю. И только чей - то бас с задних рядов гаркнул хмуро:

   - Хай висит! Хай висит, сколько заказывали!

   Но на него тотчас же зазыкали и заорали.

   - Виси сам, черт окаянный!

   - Тебе чтобы за гривенник - человека до самой смерти?!

   Увидав такое настойчивое единодушие публики, Соломон Шнеерман, напыжив свою тщедушную фигурку, с трудом приподнял ноги Али - Селяма, подсунул под них табуретку; потом, забравшись на нее, отстегнул незаметно крючок, зацепленный за ремень, проходящий под халатом к поясу, и, скинув петлю, спросил почтительно:

   - Живы ли вы, великий факир?

   Но так как Али - Селям ничего не отвечал, то на лице Соломона Шнеермана показалась ясно выраженная тревога. Он повторил вопрос второй раз. Волнение начало передаваться зрителям, и единодушный радостный вздох вырвался у присутствующих, когда после третьего вопроса Али - Селям потянулся, как бы возвращаясь из небытия к земной жизни, и, по - восточному приложив руки к голове, молча поклонился зрителям, ответив басом:

   - Жив, господа и госпожи, благодаря милости моего аллаха!

   Когда публика немного успокоилась, опять выступил Шнеерман и предложил всем желающим выйти на сцену, и для того, чтобы убедиться, что не было никакого обмана, проделать повешение над самими собой. Но, несмотря на троекратное предложение, желающих воспользоваться им среди публики не нашлось. После этого Шнеерман роздал зрителям десяток беленьких конвертов и предложил желающим написать любую фразу и запечатать ее, утверждая, что прорицатель прочтет и даст ответ на каждый вопрос, не распечатывая конверта.

   Он собрал в ящик все вопросы и, поставив его на стол, удалился за ширмы, унося с собой ловко вытащенное второе дно со всем содержимым ящика. Пока Али - Селям демонстрировал искусство поглощения подряд 25 стаканов воды, Шнеерман, распечатав конверты, прочел их содержание и стал за ширмой, чтобы оттуда подсказывать ответы Али - Селяму.

   После этого Лонжерон вызвал из публики в помощь прорицателю одного из мальчишек и приказал ему вынимать конверты по одному.

   Али - Селям же для того, чтобы показать, что он вовсе не притрагивается к содержимому ящика, отошел к самой занавеске. Мальчишка вынул первый конверт. Али - Селям потер голову, как бы раздумывая, а на самом деле прислушиваясь к шепоту Шнеермана, потом сказал замогильным голосом:

   - У в этом конверте спрашивают, где такое находится страна Египет? А на это я могу ответить, что находится эта страна у в владении африканского царя, которое расположено возле самого моря!

   - Правильно он говорит? - вопросил публику Лонжерон.

   - Правильно! В самую точку, - послышались голоса.

   - А у в этом спрашивают... - Али - Селям замялся, - ...у в этом конверте насчет любви вопрос записан... Но в такой неудобной форме, что в присутствии дам отвечать я не буду, хоть и могу!

   - А у в этом конверте?..

   Но тут Али - Селям поперхнулся, как будто глоток пива попал ему не в то горло, потом закашлялся, испуганно посмотрел на публику, раскрыл рот еще раз, чтобы ответить, но отяжелевший язык не слушал его. И тщетно ничего не понимающий Соломон Шнеерман шипел ему:

   - Глухой дьявол!.. Отвечай же!.. Спрашивают, куда девался какой - то ящик?.. О чтоб тебе провалиться! Отвечай же что-нибудь, скотина ты этакая!

   Но у Али - Селяма от страха глаза вылезли на лоб. Он замычал что - то несуразное так, что разозленный, ничего не понимающий Шнеерман выскочил из - за кулис и сказал за него, обращаясь к публике:

   - Прошу извинения! Ему занемоглось. Это с ним бывает! От чересчур умственного напряжения вроде как бы египетская темнота находит. Прошу покорно пожаловать в следующий раз! Сеанс... окончен!

  

    

   И в эту же ночь на квартиру Соломона Шнеермана был произведен настоящий налет.

   Послышался не громкий, но властный стук. Шнеерман поднял голову. Стук повторился.

   - Кто там? - спросил он. - Отворите, полиция!

   Шнеерман наспех натянул штаны, подошел к двери, отодвинул щеколду. И в тот же момент ноги его подкосились, и он сел на пол, потому что увидел перед собою три черных маски и три руки, направляющие на него револьверы.

   - Тише! - сказал один из налетчиков. - Сидите смирно, и вам ничего плохого не будет! Где ваши товарищи?

   - Там... - прошептал Шнеерман, указывая пальцем на соседнюю комнату.

   Первый налетчик, не опуская револьвера, подошел к ситцевой ширме, раздвинул ее. Но прежде чем он успел сделать шаг, как с треском захлопнулось окно, и что - то грузное бухнулось на грядки огорода, прилегающие к стене дома.

   - Га, - сказал Шнеерман, стараясь выдавить улыбку из перекосившегося рта, - теперь я понимаю, кто им был нужен! Но кто же мог предполагать, что этот бесштанный пропойца на самом деле богатый человек!

  

    

   Возле Александровского завода Алексей Давыдов то и дело прорывался через кольцо ингушей, провокаторов и жандармов, стягивающееся вокруг него.

   Была ночь сухая, душная. На берегу реки сидели выбравшиеся из чащи "лесные братья" - двое: Штейников и Алексей.

   - Алешка! - сказал Штейников, возвращаясь из кустов с куканом, на котором были нанизаны несколько пойманных рыбок. - Чего - то вода плещет. Кажется, что по реке плывет лодка. Остановить ее или нет?

   - Не надо. Пусть проходит мимо. Рыбачит кто-нибудь. Плеск все приближался, уже было слышно, как журчит разрезаемая рулевым веслом вода, слышны были чьи - то негромкие голоса.

   - Алексей, да она правит прямо сюда, - прошептал Штейников, опять высовываясь из зарослей.

   - Давай смотаемся в сторону! - ответил Давыдов. - Не стоит встречаться с кем-нибудь около этих мест, разболтают еще. А тут и стоянка недалеко!

   И, захватив винтовки, они быстро скрылись в гуще леса.

   - Рыбаки, должно быть, - повторил Алексей, останавливаясь и прислушиваясь к шороху причаливающей лодки. - Вероятно, ночевать будут. Давай закуривай, а потом пойдем дальше, костер разведем и уху сварим!

   - Закуривай, - сказал Штейников, пошарив в карманах, - а спички на берегу позабыл!

  

    

   Сильный и отчаянный крик заметался эхом по лесу. Потом опять, но уже какой - то глухой и сдавленный.

   - Кого там черти режут? - приложив руку к уху, пробормотал Штейников. - Погоди, я проберусь и посмотрю, а заодно и спички найду! Тсс!.. Слушай, да они, кажется, уже уплывают! Слышишь, опять заплескались весла!

   Штейников полез к берегу, но и Алексей не захотел его ожидать. Быстро выбрались они на прежнее место; лодки уже не было видно. Штейников стал шарить спички. Алексей прислушивался, ему показалось, что кто - то хрустит ветками позади. Он обернулся и тотчас же резанул Штейникова за плечо:

   - Смотри!

   И оба боевика увидали, что почти рядом тихо колышется черная тень повешенного человека.

   Ударом ножа Алексей перерезал веревку, и тело человека тяжело повисло ему на руки.

   Повешенного положили на сырую мшистую землю, и Алексей приложил ухо к его груди. Но ничего не разобрал. Мешали слушать всплески теплой реки, шорох листвы да причудливые перекликивания, пересвисты какой - то неугомонной ночной птицы.

   "Нет, - подумал он, - конченое дело!" - И хотел уже встать, как вдруг скорее почувствовал, чем услышат легкий, едва уловимый удар сердца.

   - Стучит! - сказал он, поднимаясь. - Клади его выше!

   Давай оттягивай руки назад, может быть, он еще выживет!

   Через несколько минут лежавший на земле человек вздохнул и застонал. Принесли воды, влили ему в горло, он хлебнул глоток и вздохнул еще глубже.

   - Жив, - решил Алексей. - Но кт