Джером Джером Клапка - Разговоры за чайным столом и другие рассказы

илось слышать, как ее пел резкий, тонкий голосок за ужином после жатвы или во время танцев:

  

   Мужчина трудится до ночи,

   А женское дело не знает конца.

  

   - Несколько месяцев тому назад ко мне пришла моя экономка с известием об отказе кухарки,- заговорила светская дама.- Я сказала: "Очень жаль. Почему она уходит?" - "Она поступает прислугой".- "Прислугой?!" воскликнула я.- "К старому Хэдзону, на угольной верфи,- ответила экономка.- Его жена, если помните, умерла в прошлом году. У него, бедного, семь человек детей, и за ними некому приглядывать".- "То есть, вы хотите сказать, что она выходить замуж?" - "Ну да, она так говорит,- со смехом отвечала экономка,- а я ей на это сказала, что она бросает дом, где ей было хорошо и она получала пятьдесят фунтов в год, чтобы стать прислугой, не получая ни гроша. Только она ничего не хочет знать".

   - Такая внушительная особа,- удивился поэт.- Я помню ее. Позвольте привести еще пример. У вас замечательно хорошенькая горничная, кажется, ее зовут Эдит.

   - И я заметил ее,- вставил свое слово философ.- Она меня поразила своими особенными манерами.

   - Я не выношу около себя особы с рыжими волосами,- заметила студентка.

   - Ее, пожалуй, нельзя назвать рыжей,- возразил философ.- Если вглядеться внимательнее, это скорее темно-золотистый оттенок.

   - Она очень добрая девушка,- вставила светская дама,- но, боюсь, мне придется расстаться с нею. Другие горничные не уживаются с нею.

   - Вы не знаете, у нее есть жених? - спросил поэт.

   - В настоящее время она, кажется, ходит на прогулку со старшим сыном "Голубого льва". Но она не прочь пойти и с другими. Если вы серьезно думаете...

   - Я не думаю,- сказал поэт.- Но представьте себе, что в числе претендентов явится молодой джентльмен, по личной привлекательности не уступающий "Голубому льву", обладатель дохода в две или три тысячи фунтов в год. Как вы думаете, много шансов останется у "Голубого льва"?

   - В высших кругах трудно наблюдать женский характер,- продолжал поэт.- Выбор девушки определяется тем, может ли жених заплатить цену, требуемую если не самой невестой, то тем, кто ее опекает. Но стала бы дочь народа колебаться, при равности во всех других отношениях, между сказочным принцем и простым смертным?

   - Позвольте спросить вас, стал бы каменщик колебаться между герцогиней и судомойкой? - спросила студентка.

   - Но герцогини не влюбляются в каменщиков,- протестовал поэт.- Однако почему же это так? Маклер ухаживает за буфетной девицей - такие случаи не редкость; часто дело кончается свадьбой. А случается ли даме, делающей свои покупки, влюбиться в магазинного швейцара? Вряд ли. Молодые лорды женятся на балетных танцовщицах, но леди редко приносят свои сердца к ногам первого комика.

   Мужественную красоту и достоинство можно найти не в одной только палате лордов. Как вы объясняете довольно обычный факт, что мужчина обращает свой взгляд ниже себя, между тем как женщина почти всегда предпочитает стоящего выше ее по общественному положению и не допускает близости с человеком, стоящим ниже ее? Почему мы находим сказку о короле и нищенке красивой легендой, между тем как история королевы и бродяги показалась бы нам нелепой.

   - Самое простое объяснение в том, что женщина настолько выше мужчины, что равновесие может быть достигнуто только, когда его вес увеличивается различными мирскими преимуществами,- объяснила студентка.

   - В таком случае, вы соглашаетесь со мной, что женщина права, требуя добавочного веса,- сказал поэт.- Женщина, если хотите, дает свою любовь. Это сокровище искусства, золоченая ваза, бросаемая на весы вместе с фунтом чая, но за чай надо платить.

   - Все это очень остроумно,- заметила старая дева,- но я не понимаю, какая польза из того, что в смешном виде будет представлена вещь, про святость которой нам говорит сердце?

   - Напрасно вы думаете, что я стараюсь представить вопрос в смешном свете,- оправдывался поэт.- Любовь - чудная статуя, изваянная собственноручно божеством и поставленная им давным-давно в саду жизни. И человек, не зная греха, поклонялся ей, видя ее красоту. До тех пор пока не познал зло. Тогда он увидел, что статуя нагая, и устыдился этого. С тех пор он старался прикрыть ее наготу, по моде то одного, то другого времени. Мы надевали ей на ноги изящные ботинки, сожалея, что у нее так малы ноги. Мы поручали лучшим художникам рисовать замысловатые платья, которые должны скрывать ее формы. С каждым временем года мы украшаем свежим убором ее голову. Мы обвешиваем ее нарядами из сотканных слов. Только ее роскошного бюста мы не можем скрыть, к нашему великому смущению; только он напоминает нам, что под пестрыми тканями все еще сохраняется неизменная статуя, изваянная собственными руками божества.

   - Я больше люблю, когда вы говорите так,- сказала старая дева,- но я никогда не бываю вполне уверена в вас. Я хотела только сказать, что деньги не должны стоять на первом плане. Замужество из-за денег - не брак; тут о нем не может быть и речи. Конечно, надо быть благоразумным...

   - То есть, вы хотите сказать, что девушка должна также подумать и об обеде, и о платье, и обо всем необходимом ей, и о своих прихотях.

   - Не только о "своих",- ответила старая дева.

   - О чьих же? - спросил поэт.

   Белые руки старой девы сильно задрожали на коленях, указывая на ее смущение.

   - Моя давняя подруга принадлежит еще к старой школе,- заметила хозяйка.

   - Надо принять во внимание детей,- объяснил я.- Женщина чувствует это бессознательно, это ее инстинкт.

   Старая дева поблагодарила меня улыбкой.

   - Вот к чему и я все вел,- сказал поэт.- Природа поручила женщине заботу о детях. Ее обязанность думать о них и их будущем. Если, выходя замуж, она не примет во внимание будущего, она изменяет вверенной ей обязанности.

   - Прежде чем вы станете продолжать, надо рассмотреть один важный пункт. Лучше или хуже для детей, если их постоянно опекают? Не бывает ли бедность иногда лучшей школой?

   - Вот я повторяю то же самое Джорджу,- заметила светская дама,- когда он ворчит на книжки поставщиков. Если бы папа мог видеть его желание разыгрывать бедняка, я уверена, что была бы лучшей женой.

   - Не касайтесь, прошу вас, возможностей,- попросил я светскую даму.- Такая мысль слишком необычайна.

   - У вас воображение никогда не было сильно развито,- ответила светская дама.

   - Не было развито до такой степени,- согласился я.

   - Лучшие матери воспитывают худших детей,- высказала свое мнение студентка.- Этого не следует забывать.

   - Ваша мать была чудная женщина, одна из прекраснейших, каких я знала,- заметила старая дева.

   - В ваших словах есть доля правды,- сказал поэт, обращаясь к студентке,- но только потому, что тут исключение, а природа употребляет постоянно все свои усилия, чтобы противодействовать отклонениям от ее законов. Где же правило, что дурная мать должна воспитывать хороших детей, а хорошая мать - дурных? И, кроме того...

   - Прошу вас прекратить разговор; я вчера легла очень поздно,- сказала светская дама.

   - Я только хотел доказать, что все пути ведут к закону, что хорошая мать бывает лучшей матерью. Ее обязанность заботиться о детях, охранять их детство, подумать об их нуждах.

   - Вы серьезно хотите заставить нас поверить, что женщина, вышедшая замуж из-за денег, когда-нибудь, хотя на минуту, подумает о чьем-либо благе, кроме собственного?

   - Может быть, не сознательно,- согласился поэт.- В нас нарочно вселены эгоистичные инстинкты, чтобы мы тем легче руководились ими. Цветок выделяет мед на собственную потребу, вовсе не имея в виду благодетельствовать пчел. Мужчина работает, как он думает, для пива и сладкой еды; в действительности же - на пользу еще не родившихся поколений. Женщина, поступая эгоистично, способствует планам природы. В древности она избирала себе товарища за его силу. Она, очень может быть, думала при этом только о себе; он мог лучше заботиться о ее несложных в то время потребностях, лучше охранять от опасностей кочевой жизни. Но природа, невидимо направляя ее, заботилась о будущем потомстве, нуждавшемся еще больше в сильном защитнике. Теперь богатство заменило собой силу. Богатый человек - сильный человек. Сердце женщины бессознательно стремится к нему.

   - Разве мужчины никогда не женятся из-за денег? - спросила студентка.- Я спрашиваю это так, ради интереса. Может быть, я плохо осведомлена, но я слыхала о странах, где приданое считается почти важнее невесты.

   - Германские офицеры положительно покупаются с аукциона,- отважился я пошутить.- Молодые поручики ценятся очень дорого, да и пожилой полковник стоит девушке добрую сотню тысяч.

   - То есть, вы хотите сказать - стоит ее отцу,- поправил поэт.- Муж с континента требует за своей женой приданое и употребляет все меры получить его. И ему, в свою очередь, приходится всю жизнь экономить и урезывать себя, чтобы со временем приготовить необходимое приданое своим дочерям. Выходит совершенно то на то. Ваш аргумент был бы приложим только в случае, если бы женщина была производительницей наравне с мужем. При теперешнем же положении богатство жены есть результат замужества ее собственного или какой-либо из ее прабабушек. А что касается титулованной наследницы, то принцип купли и продажи - простите за употребление расхожего термина - применяется с еще большей последовательностью. Ее редко отдают в чужие страны; крадут - иногда, к великому негодованию лорда канцлера и прочих охранителей подобной собственности. Вора наказывают, если нужно, сажают в тюрьму. Если она передается на законном основании, то ее цена определена в точности, не всегда в деньгах, которых у нее может быть в достаточном количестве. В последнем случае она получает возможность торговаться за другие преимущества, не менее полезные для ее детей,- за титул, место, положение... Таким же образом женщина доисторическая - сама необыкновенной силы и свирепости - получала возможность думать о красоте своего дикого претендента и его привлекательности в доисторическом смысле, и тем в другом направлении помогала развитию расы.

   - Не могу согласиться с вами,- сказала старая дева.- Я знаю один случай. Оба были бедны. Для нее это представлялось безразличным, но для него нет. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется,- как говорите и вы,- что наши инстинкты даны нам, чтобы руководить нами. Не знаю... Будущее не в наших руках; оно не принадлежит нам. Может быть, было бы благоразумнее прислушиваться к голосам, ниспосылаемым нам.

   - И я тоже помню один случай,- сказала светская дама. Она встала и, занявшись приготовлением чая, повернулась к нам спиной.- И моя героиня была также бедна; но представляла из себя милейшее создание. Не могу не думать, что мир выиграл бы, если бы она сделалась матерью.

   - Вы пришли ко мне на помощь, дорогая леди! - воскликнул поэт.

   - Я всегда это делаю по отношению к вам,- со смехом ответила светская дама.- Я, кажется, играю роль мячика, брошенного мальчуганом в высокую яблоню после того, как он весь день напрасно старался влезть на нее.

   - Очень любезно с вашей стороны,- сказал поэт.- Мое мнение, что женщина смотрит на замужество как на конец своего существования, а мужчина только как на средство для жизни. Женщина, о которой вы говорите, поступила эгоистично, отказавшись от венца женственности потому, что он был протянут ей не той рукой, которую она избрала.

   - Вы желали бы, чтоб мы выходили замуж без любви? - спросила студентка.

   - Если возможно, с любовью,- отвечал поэт.- Но лучше без любви, чем совсем не выходить. Это - выполнение женщиной ее долга.

   - Вы желали бы приравнять нас к товарам и скоту! - воскликнула студентка.

   - Это сделало бы из вас то, что вы есть,- возразил ей поэт,- то есть жриц в храме Природы, ведущих мужчину к поклонению перед ее тайнами. Один американский юморист определил брак как стремление молодого человека платить за содержание какой-либо молодой женщине. От этого определения не уйдешь; признаем же его. Оно прекрасно в том, что касается молодого человека. Он жертвует собою, налагает на себя лишения, чтобы давать. Это любовь. Но с точки зрения женщины? Если она соглашается, имея в виду только заботу о себе, то с ее стороны это презренная сделка. Чтобы понять ее, быть к ней справедливыми, мы должны заглянуть глубже. Ее царство - материнская любовь. Она отдается не мужу, но через него великой богине, охраняющей своим крылом жизнь от протянутой руки смерти.

   - Может быть, такая девушка и привлекательна с точки зрения Природы, но я никогда не полюблю ее,- сказала старая дева.

  

  

   - Который час? - спросила студентка.

   Я взглянул на часы и ответил:

   - Двадцать минут пятого.

   - Ровно двадцать минут? - переспросила она.

   - Ровно,- подтвердил я.

   - Странно,- проговорила она.- Объяснить это нельзя, а между тем всегда так бывает...

   - Чего нельзя объяснить? - спросил я.- Что странно?

   - Это немецкое поверье,- объяснила студентка.- Я узнала его в школе. Когда в обществе вдруг водворяется полная тишина, непременно двадцать минут какого-либо часа...

   - Почему мы говорим так много? - спросил поэт.

   - Мне кажется, что мы - по крайней мере, мы лично вовсе не говорим слишком много,- сказала светская дама.- Большую часть времени мы, по-видимому, слушаем вас.

   - В таком случае внесем изменение: "Почему я говорю так много?" - продолжал поэт.- Если бы я говорил меньше, одному из вас пришлось бы говорить больше.

   - Кто-нибудь бы воспользовался,- заметил философ.

   - Вероятно, вы,- возразил ему поэт.- Но выиграло ли бы или проиграло от того наше приятное общество - об этом я не намерен рассуждать, хотя и имею свое мнение по этому вопросу. Сущность остается: поток разговора не должен останавливаться в своем течении. Почему это?

   - Есть у меня один знакомый,- заговорил я.- Может быть, вы его встречали, его фамилия Лонгрёш. Вообще он человек не скучный. Скучно только слушать его. Этот человек, по-видимому, не обращает внимания на то, слушаете вы его или нет. Он не глуп. Но дурак может быть иногда забавен; Лонгрёш же - никогда. Он подхватывает всякий сюжет для раз-? говора, и о чем бы ни заговорили, у него найдется что-нибудь крайне неинтересное, чтобы сообщить по этому поводу. Он говорит, как заведенная шарманка, без перерыва, без умолку. С той минуты, как он встанет или сядет, он заводит свою шарманку и не умолкает, пока кэб или омнибус не отвезут его на следующее место остановки.

   Что касается сюжетов его разговора, то он меняет свои валики раз в месяц, согласно настроению публики. В январе он повторяет вам шутки Дон Лено, или чужое мнение о старинных мастерах в Гилдхолле. В июне он распространяется о том, как вообще смотрят на Академию, и сходится с большинством во взглядах на оперу. Забывая на минуту - что извинительно для англичанина - стоит ли у нас лето или зима, мы можем проверить себя по тому, чем увлекается Лонгрёш - крокетом или футболом. Он всегда современен. Случится ли новая постановка Шекспира или какой-нибудь скандал, появится ли минутная знаменитость, нашумит ли какое-нибудь событие - к вечеру у Лонгрёша валик уже готов. В начале моей карьеры журналиста мне каждый день приходилось писать по столбцу для провинциальной газеты, под рубрикой "Что говорят". Редактор дал свои подробные инструкции:

   - Ваших мнений мне не нужно; в вашем остроумии я не нуждаюсь; мне нет дела, находите ли вы вещь интересной или нет. Я хочу, чтобы действительно сообщалось, что говорят.

   Я старался добросовестно исполнить свою задачу. Каждый абзац начинался со "что". Я писал свой столбец потому, что хотел заработать тридцать шиллингов. Почему мои статьи читались, я и до сих пор не понимаю; но, кажется, они отчасти приобрели популярность газет. Лонгрёш всегда воскрешает в моей памяти те тяжелые часы, которые я посвящал этой скучной работе.

   - Мне кажется, я знаю человека, про которого вы говорите,- сказал философ.- Я только забыл его фамилию.

   - Может быть, вы и встречали его,- ответил я.- Вот на днях кузина Эдит давала обед и, как всегда, сделала мне честь спросить моего совета. Вообще я теперь не даю советов. В ранней молодости я был на них щедр. Потом я пришел к убеждению, что достаточно с меня ответственности за собственные промахи и ошибки. Однако я сделал исключение для Эдит, зная, что она никогда не последует моему указанию.

   - Кстати о редакторах,- сказал философ.- На днях Бэте говорил мне в клубе, что он бросил лично писать "ответы корреспондентам" после того, как открыл, что некоторое время корреспондировал на интересную тему "об обязанностях отца" с собственной женой, которая по временам бывает юмористкой.

   - Моя мать рассказывала мне о жене священника, списывавшей все проповеди своего мужа,- сказала светская дама.- Она читала ему места из них, улегшись в постель, вместо супружеского наставления. Она говорила, что это избавляет ее от труда придумывать. Все, что она желала бы сказать ему, он уже сказал сам и с гораздо большей силой.

   - Мне всегда кажется слабым довод, что только совершенный человек может наставлять,- сказал философ.- Если бы было так, наши кафедры пустовали бы. Разве меньший мир вливает в мою душу псалом или меньшую мудрость я черпаю из притчей потому, что Давид и Соломон не были достойными вместилищами алмазов, которыми Господь одарил их? Разве проповедник трезвости теряет право цитировать самоупреки бедняги Кассио только потому, что Шекспир был джентльменом - увы! - очень пристрастным к бутылочке? Барабанщик сам может быть трусом. Для нас важен барабан, а не барабанщик.

   - Из всех моих знакомых у Джейн Мередит больше всего хлопот с прислугой,- сказала светская дама.

   - Очень жаль,- заметил философ, помолчав.- Но, извините, я, право, не понимаю...

   - Простите,- ответила светская женщина.- Я думала, что все знают Джейн Мередит. Она ведет отдел "Образцовое хозяйство" в "Женском мире".

   - По-видимому, всегда останется загадкой, кто действительно автор "Простой жизни" - четырнадцатое издание, цена три шиллинга шесть пенсов без пересылки...

   - О, прошу вас...- начала старая дева с улыбкой.

   - О чем просите? - спросил поэт.

   - Прошу вас, не поднимайте на смех этой книги, если бы даже она оказалась вашей собственной. Некоторые страницы из нее я знаю наизусть. Я их читаю про себя, когда... Не портите мое впечатление,- сказала старая дева, смеясь, но смех ее звучал нервно.

   - Не бойтесь, дорогая леди,- успокоил ее поэт.- Никто не относится к поэме с большим уважением, чем я. Вы даже представить себе не можете, какое утешение эта книга для меня. И я также читаю отрывки из нее про себя, когда... Мы понимаем друг друга. Как человек, отворачивающийся от сует насилия, чтобы мирно упиваться светом луны, так и я прибегаю к поэме, ища успокоения и умиротворения. Так, восхищаясь поэмой, я, естественно, испытываю желание и любопытство встретиться с автором, познакомиться с ним. Я бы с восторгом отвел его в сторону от толпы, схватил бы его за руку и сказал ему: "Дорогой, дорогой поэт, я так рад, что пришлось встретиться с вами! Я желал бы выразить вам, каким утешением было для меня ваше произведение. Действительно, на мою долю сегодня выпало счастье..." Но я могу представить себе тот усталый и недовольный вид, с каким он встретил бы мои излияния. Воображаю себе, с каким презрением он взглянул бы, если б знал меня. У него желчь разлилась бы, как в жаркий день.

   - Я где-то читал коротенький французский рассказ, который остался у меня в памяти,- сказал я.

   Поэт или драматург - уж теперь не помню - женился на дочери провинциального нотариуса. В ней не было ничего особенно привлекательного, кроме ее приданого. Он прожил собственное небольшое состояние и находился в стесненных обстоятельствах. Она преклонялась перед ним и была идеальной женой для поэта. Она великолепно стряпала,- что оказалось весьма полезным искусством в первые пять-шесть лет их замужества,- а впоследствии, когда он разбогател, в совершенстве вела его дела, своими заботами и экономией не допуская мирских хлопот до дверей его кабинета. Без сомнения, идеальная Hausfrau, но, конечно, не подруга для поэта. Так каждый шел своим путем, пока добрая леди не умерла, избрав, как всегда, подходящую минуту: когда без нее лучше всего можно было обойтись.

   И вот тут-то, правда, немного поздно, начинается самая интересная часть история.

   Жена постоянно настаивала на сохранении одного предмета мебели, не подходившего к общему стилю их богатого отеля: тяжелого, неуклюжего дубового бюро, некогда стоявшего в конторе ее отца и подаренного им ей давно в день ее рождения.

   Прочтите сами этот рассказ, если хотите постигнуть нежную грусть, которой он проникнут, тонкий аромат сожаления, распространяемый им.

   Муж, найдя не без затруднения подходящий ключ, вставил его в замок бюро. Эта простая, крепкая угловатая мебель постоянно возмущала его артистическое чувство. И она, его добрая Сарра, была проста и немного угловата. Может быть, именно потому бедняжка так любила единственную вещь, казавшуюся не у места в доме, представлявшем из себя совершенство. Ну, теперь ее, доброго существа, уж нет! А бюро - бюро все еще стоит на своем месте. Никому нет надобности заглядывать в эту комнату, куда никто и не заходил, кроме жены. Может быть, она вовсе не была так счастлива, как могла бы быть? Может быть, муж менее интеллигентный, от которого она не жила бы такой обособленной жизнью, который входил бы в интерес ее простого повседневного существования, создал бы ее счастье и сам был бы счастливее.

   Так вот, муж поднял крышку, выдвинул большой ящик. Он оказался полным рукописей, аккуратно сложенных и перевязанных прежде яркими, теперь выцветшими, лентами. Сначала он подумал, что это его собственное писание: начатые, разрозненные вещи, заботливо собранные ею. Она так много думала о нем, добрая душа! Право, она, может быть, вовсе не была такой скучной, как он полагал. По крайней мере, она имела способность оценить его. Он развязал ленточку. Нет! Бумаги оказались писаны ее рукой, с поправками, с изменениями, с подчеркнутыми строчками.

   Он развязал вторую, третью пачку. Затем, улыбаясь, начал читать. Каковы могли быть эти стихи, эти рассказы?

   Он был смущен, разглядывая сложенную бумагу, предвидя всю заурядность, всю мелочность чувства. Бедняжка! И она пожелала быть писательницей. И у нее были стремления, мечты.

   Солнечный свет медленно прополз по всему потолку комнаты, тихо скользнул в окно и оставил его одного. Все эти годы он жил рядом с собратом, с поэтом! Им следовало бы быть товарищами, а они даже не разговаривали. Почему она таилась? Почему ушла от него, не открывшись? Много лет тому назад, когда они только что поженились,- он это вспомнил теперь,- она как-то сунула ему в карман, смеясь и краснея, несколько синих тетрадок и попросила прочесть их. Как мог он догадаться? Конечно, он забыл о них. Потом они снова исчезли; он о них и не вспомнил.

   Часто, в начале их совместной жизни, она заговаривала с ним о его работах. Если б он только заглянул ей в глаза, он бы, может быть, понял.

   Но она казалась всегда такой доброй простушкой. Кто бы мог подозревать? Вдруг кровь бросилась ему в лицо. Какое она должна была составить себе мнение о его работе?

   Все эти годы он воображал ее себе безгранично преданной, не понимающей, но восхищенной. Он иногда прочитывал ей кое-что, причем всегда сравнивал себя в душе с Мольером, читающим своей кухарке. Какое она имела право сыграть с ним такую шутку?

   А жаль! Как бы он был рад, если бы она была теперь возле него!

  

  

   - Я думаю: куда деваются мысли, не высказанные нами? Мы знаем, что в природе ничто не пропадает бесследно; даже капуста бессмертна, продолжая жить в измененном виде,- изрек философ.- Сказанную или написанную мысль мы можем проследить; но такие мысли должны составлять лишь слабый процент. У меня часто является этот вопрос, когда я иду по улице. У каждого мужчины или женщины, с которыми мы встречаемся, в голове сплетаются шелковые нити мыслей, длинных или коротеньких, изящных или грубых. Во что они превращаются?

   - Я однажды слышал, как вы сказали, что мысли - в воздухе,- заметила старая дева поэту,- что поэту только остается собирать их, как ребенок собирает цветы, растущие по краям дороги, и делает из них букеты...

   - Это я сказал вам по секрету,- ответил поэт.- Пожалуйста, не распространяйте дальше, иначе мои издатели воспользуются этим, чтобы низвести меня с пьедестала.

   - Эти слова остались у меня навсегда в памяти,- продолжала старая Дева.- В них столько правды. Мысль приходит нам вдруг. Мне иногда мысли кажутся детьми, не имеющими матерей и ищущими приюта в нашем мире.

   - Недурная идея,- задумчиво проговорил поэт.- Мне они теперь будут мерещиться в сумерки в виде круглолицых фигурок, как бы сошедших с гобеленов, слабо светящихся в темнеющем воздухе!.. Откуда ты, нежная мысль, стучащаяся в моем мозгу? Из далекого леса, где мать-крестьянка напевает над колыбелью? Или ты мысль о любви и страстном томлении, рожденная где-нибудь под тропическим солнцем? Мысль о жизни и мысль о смерти, не зародились ли вы в мозгу какой-либо девушки-патрицианки, медленно прохаживающейся по волшебному саду? Или вы явились в свет в тусклой тяжелой атмосфере фабрики? Бедные, безымянные, бесприютные! В будущем я буду чувствовать себя чуть не филантропом, принимая их, усыновляя.

   - Вы ведь еще не решили, кто вы, в сущности: джентльмен, которого мы приобретаем за шесть пенсов, без пересылки, или близкий нам, кого мы получаем даром? - напомнила ему светская дама.- Пожалуйста, не думайте, что я имею в виду какое-либо сравнение, но вопрос интересует меня с тех пор, как Джордж поступил в клуб богемы и взял за правило с субботы по понедельник поставлять сюда начинающих знаменитостей. Я, кажется, не отличаюсь узостью взглядов, но тут оказался один господин, которого мне пришлось держать под своим башмаком...

   - На что он, вероятно, не жаловался,- прервал я.- У светской женщины прелестнейшая из ножек.

   - Она тяжелее, чем вы думаете,- ответила светская дама.- Джордж уверяет, что мне следовало бы обойтись с ним как с истинным поэтом. Но я не согласна с подобным взглядом. Я от всей души восхищаюсь им как поэтом. Я люблю томик его стихов. Он лежит в белом кожаном переплете у меня в гостиной и придает тон комнате. За книгу поэта я готова заплатить требуемые четыре шиллинга шесть пенсов; но самого его во плоти мне не нужно. Говоря мягко, сам он не стоит цены, которую дают за его стихи.

   - Не особенно любезно с вашей стороны применять такую меру только к поэтам. Несколько лет тому назад один из моих приятелей женился на прелестнейшей женщине Нью-Йорка, а это уж много значит. Все поздравляли его, и, судя по наружности, он был сам доволен. Через два года мы встретились с ним в Женеве и поехали в Рим вместе. В продолжение дороги он и его жена едва обменялись несколькими словами, а перед прощаньем он был настолько мил, что дал мне совет, который кому-нибудь другому мог бы принести пользу. "Никогда не женитесь на прелестной женщине,- сказал он мне.- Не может быть ничего скучнее прелестной женщины... Когда ею не любуешься..."

   - Мне кажется, мы должны смотреть на проповедника, как на собрата-артиста,- сказал философ.- Певец может быть мясистым толстяком, любителем пива, но голос его захватывает нашу душу. Проповедник поднимает высоко свое знамя чистоты. Он машет им над своею головой и над головами окружающих. Он не зовет с Господом: "Идите ко мне", но: "Идите со мной и спасетесь". Молитва "Прости им!" была молитвой не священника, но Бога. Молитва, предписанная ученикам, была: "Прости нас. Избави нас". Проповедник не мужественнее, не сильнее тех, кто толпится за ним, нуждаясь в руководителе; он только знает дорогу. И он может ослабеть и упасть на пути, но он один не имеет права бежать.

   - С одной стороны, вполне понятно,- заметил поэт,- что те, кто дают больше всего другим, сами должны быть слабы. Профессиональный атлет служит, как мне кажется, вознаграждением за всеобщую слабость. На мой взгляд, прелестные, очаровательные люди, с которыми нам приходится встречаться в обществе,- люди, нечестно присвоившие себе дары, вверенные им природой на благо всех. Ваш добросовестный, работящий юморист в частной жизни - угрюмый пес. С другой стороны, нечестно пользующийся смехом крадет у света остроумие, данное ему для общественного пользования, и становится блестящим собеседником.

   - Но,- обратился поэт ко мне,- вы начали говорить о некоем Лонгрёше, великом любителе разговоров.

   - Любителе разглагольствовать,- поправил я.

   - Моя кузина отметила его недавно в своем длинном списке приглашенных: "Лонгрёш". Нам необходимо пригласить Лонгрёша.

   - Не будет ли это слишком утомительно для других? - спросил я.

   - Да, правда, он утомителен,- согласилась она,- но так полезен. Он никогда не даст разговору зачахнуть.

   - Почему это? - спросил поэт.- Почему, как только мы сойдемся, сейчас начинаем щебетать, как стая воробьев? Почему, чтобы вечер считался удачным, на нем должен стоять содом, как в клетке попугаев в зоологическом саду?

   - Я помню историю о попугае, но забыл, кто мне ее рассказывал.

   - Может быть, кто-нибудь из нас припомнит, когда вы начнете,- высказал свое предположение философ.

   - Один человек,- начал я,- старый фермер (я это помню) начитался историй о попугаях или наслушался их в клубе. В результате ему показалось, что хорошо бы самому иметь попугая. Вот он отправился к торговцу и, как сам рассказывал, заплатил порядочную цену за выбранную им птицу. Неделю спустя он вернулся в лавку, а сзади мальчик нес клетку с попугаем. "Птица, которую вы продали мне на прошлой неделе, не стоит и соверена".- "Что с ней случилось?" - спросил купец. "Да я почему знаю, что случилось? - ответил фермер.- Говорю вам, она не стоит не только соверена, но и полсоверена".- "Почему? - добивался купец.- Ведь она говорит хорошо?" - "Говорит? - ответил негодующий фермер,- проклятая птица болтает весь день, да хоть бы раз сказала что-нибудь забавное".

   - У одного моего знакомого был однажды попугай...- начал было философ.

   - Не пройти ли нам в сад? - предложила светская дама, вставая и направляясь к двери.

   - Я сам читаю эту книгу с величайшим удовольствием,- сказал поэт.- Она наводит на такую массу мыслей. Боюсь, что я не прочел ее достаточно внимательно. Надо перечитать.

   - Понимаю вас,- сказал философ.- Книга, действительно интересующая нас, заставляет забыть, что мы читаем. Самый интересный разговор тот, при котором кажется, будто никто не говорит.

   - Помните вы того русского, которого Джордж приводил сюда месяца три тому назад? - спросила светская дама, обращаясь к поэту.- Я забыла его фамилию. Впрочем, я никогда путем не знала ее. Это было что-то неудобопроизносимое; только, помню, фамилия оканчивалась, как всегда, на двойное "г". Я прямо в самом начале объявила ему, что стану звать его просто по имени, оказавшимся, к счастью, Николаем. Он очень любезно согласился.

   - Я хорошо помню его,- заявил поэт.- Прелестный человек.

   - Он, в свою очередь, остался в таком же восторге от вас,- ответила хозяйка.

   - Охотно верю,- проговорил вполголоса поэт.- Такого умного человека редко встретишь.

   - Вы целых два часа проговорили, забившись в угол,- сказала светская дама,- а когда вы ушли, я спросила его, чему он научился у вас. Он ответил мне с жестом восторга: "Ах, как он хорошо говорит!" Я же настаивала: "Что же он рассказал вам?" Мне было интересно узнать: вы были так поглощены друг другом, что забыли о существовании остальных. "Честное слово, не могу сказать,- ответил он.- Знаете, теперь, как припоминаю, приходится с ужасом сознаться, что разговор, собственно, вел я один". Я была довольна, что могла успокоить его на этот счет. "Нет, напрасно вы так думаете,- сказала я.- Я бы поверила вам, если бы не присутствовала".

   - Вы были совершенно правы,- согласился поэт.- Я помню, что и я вставил два или три замечания. И мне кажется, я действительно говорил недурно.

   - Но вы тоже, может быть, помните, что в следующий раз, когда вы были у меня, я спросила вас, что он говорил, и оказалось, что ваша память в этом отношении представляет из себя чистую страницу. Вы сказали, что нашли его интересным. В то время я была поражена, но теперь начинаю понимать. Вы оба, очевидно, находя разговор таким блестящим, приписывали заслугу того себе лично.

   - Хорошая книга и милый разговор похожи на приятный обед: они легко усваиваются. Лучший обед тот, съев который, вы не сознаете, что пообедали.

   - Вещь сама по себе не интересная часто вызывает интересные мысли,- заметила старая дева.- Часто я чувствую, как у меня на глазах выступают слезы, когда смотрю какую-нибудь глупую мелодраму. Сказанное слово, намек вызывают воспоминания, заставляют мысль работать.

   - Несколько лет тому назад мне пришлось сидеть в глубине залы какого-то мюзик-холла рядом с деревенским жителем. До половины одиннадцатого он казался очень доволен всем, что видел и слышал, и добросовестно подпевал всем куплетам о тещах, деревянных ногах, подвыпивших женщинах и т. п. В половине одиннадцатого на сцену вышел известный исполнитель и начал ряд куплетов, названных им: "Сгущенные трагедии". На первые две вещи мой сельский приятель весело посмеивался. Когда же певец приступил к третьей, начинавшейся: "Мальчик, коньки, лед ломается; опасность неминуема..." - мой сосед побледнел, поспешно встал и быстро вышел из залы. Я последовал за ним десять минут спустя и нашел его в баре напротив, где он напивался виски. "Не мог я вынести этого дурака,- заявил он мне хриплым голосом.- У меня мальчуган утонул прошлой зимой, катаясь на коньках. Не понимаю, какой смысл поднимать на смех настоящее горе".

   - Я могу присоединить к вашему рассказу еще один,- сказал философ.- Джим забронировал для меня несколько мест на одно из своих первых представлений. Билеты попали ко мне только в четыре часа пополудни. Я отправился в клуб, чтоб захватить кого-нибудь. Единственный человек, которого я застал там, был тихий молодой человек, новый член клуба. У него еще было мало знакомых, и он поблагодарил меня. Играли какой-то фарс, уж право, не помню какой: они все на один лад,- весь комизм в том, что кто-то старается согрешить, не имея к тому расположения. Такие вещи всегда имеют успех. Английская публика подобные сюжеты любит, лишь бы они трактовались с веселой точки зрения. Нам не нравится только, когда о зле рассуждают серьезно. Тут было обычное подсматривание, обычный визг. Все кругом хохотали. Мой сосед сидел с какой-то неподвижной улыбкой на лице.

   "Недурно сделано",- обратился я к нему, когда занавес опустился после второго действия при общем хохоте.

   "Да, кажется, очень смешно",- ответил он.

   Я взглянул на него - он был почти юноша.

   "Вы еще слишком молоды, чтоб быть моралистом". Он засмеялся коротким смехом. "Со временем это пройдет",- ответил он мне.

   Впоследствии он рассказал мне свою историю. Он сам был комическим актером в Мельбурне,- он был австралиец. Только для него третий акт имел иную развязку. Его жена, которую он любил, отнеслась к жизни серьезно и кончила самоубийством. Сделала такую глупость.

   - Мужчины - животные,- заявила тут студентка, иной раз любившая употребить крепкое словцо.

   - Я сама думала так в молодости,- сказала светская дама.

   - А теперь не думаете, когда слышите подобную вещь? - спросила студентка.

   - Без сомнения, в человеке много животного,- отвечала хозяйка.- Но... видите ли, много лет тому назад, когда я была еще очень молода, я высказала это самое мнение, то есть что мужчина - животное, одной старой леди, у которой жила в Брюсселе, где проводила зиму. Она была хорошей знакомой отца, одной из добрейших и милейших женщин в свете - можно сказать, близкой к совершенству,- хотя о ней как о знаменитой красавице времен королевы Виктории и ходило много рассказов.

   Я лично никогда им не верила. Когда я впервые увидела Магтергорн в летний вечер, он мне напомнил ее доброе, бесстрастное, спокойное лицо, обрамленное серебряными волосами. Я сама не знаю, почему.

   - Дорогая моя,- со смехом заметила старая дева,- ваша привычка украшать свою речь анекдотами придает ей сходство с синематографом.

   - Я и сама замечаю это,- соглашалась светская дама.- Я стараюсь захватить слишком много.

   - Искусство хорошего рассказчика состоит в том, чтобы уметь избегать несущественного,- заметил философ.- У меня есть знакомая, ни разу, насколько я знаю, не добравшаяся до конца рассказа. Совершенно безразлично, например, как звали человека, сказавшего или сделавшего что-нибудь,- Брауном, или Джонсом, или Робинсоном,- но она будет мучиться, пытаясь припомнить: "Ах, боже мой, боже мой! - восклицает она бесконечное число раз.- Я так хорошо помнила его имя. Какая же я глупая!" Она расскажет вам, почему должна помнить его имя, как всегда помнила его до последней минуты. Она обращается с просьбой к половине присутствующих, прося помочь ей. Безнадежно пытаться вернуть ее к рассказу: ее умом всецело овладевает одна мысль. Наконец, после бесконечных мучений, она вспоминает, что его звали Томкинс, и приходит в восторг, но затем снова погружается в отчаяние, открыв для себя что забыла его адрес. Это заставляет ее настолько сконфузиться, что она отказывается от продолжения рассказа и, упрекая себя, уходит к себе в комнату. Чуть погодя она снова возвращается с пеной у рта и приносит номер улицы и дома. Но тем временем она уж забыла анекдот.

   - Расскажите же нам о вашей старушке, и о том, что вы сказали ей,- с нетерпением проговорила студентка, всегда подхватывающая всякий рассказ, где дело касается глупости или преступных наклонностей другого пола.

   - Я была в таких годах, когда молодой девушке приедаются сказки, и она, отложив в сторону книги, начинает осматриваться в свете и, конечно, возмущается тем, что видит. Я относилась очень серьезно к недостаткам и проступкам мужчин - наших естественных врагов. Моя старушка, бывало, посмеивалась, и я считала ее ограниченной и недалекой. Однажды наша горничная - любительница, как все горничные, посплетничать,- с восторгом рассказала нам историю, доказавшую мне, как верно я оценивала "грубых мужчин". Хозяин лавочки на углу нашей улицы, всего четыре года тому назад женившийся на прелестной девушке, бежал, бросив ее.

   "Хоть бы когда прежде намекнул,- рассказывала Жанна.- За целую неделю уложил в кофр свои вещи и платье и отправил на вокзал, а потом сказал жене, что уходит сыграть партию в домино и чтоб она не дожидалась его; поцеловал ее и ребенка на прощанье, и поминай как звали. "Ну, слыхано ли, барыня, что-нибудь подобное?" - заключила Жанна, всплеснув руками. "Грустно сказать, Жанна, а приходится признаться, что я слыхала",- ответила моя старушка со вздохом и затем постепенно перевела разговор на вопрос об обеде. Когда Жанна вышла, я обратилась к ней, вся пылая негодованием. Мне не раз приходилось самой разговаривать с этим человеком, и я считала его прекрасным мужем - внимательным, так гордившимся, по-видимому, своей миловидной супругой.

   "Не служит ли это доказательством того, что я говорю!" - воскликнула я. "К несчастью, случившееся не в их пользу".- "А между тем вы защищаете их?" - спросила я. "В мои годы, дорогая, не защищают и не порицают, а только пытаются понять,- сказала она, прикоснувшись ко мне своей тонкой белой рукой.- Не разузнать ли нам подробнее, в чем дело,- предложила она,- происшествие невеселое, но может оказаться полезным для нас".- "С меня довольно и того, что я слышала",- сказала я. "Иной раз хорошо выслушать более подробный рассказ, прежде чем составить себе окончательное суждение",- ответила она и позвонила Жанне.- "Эта история с нашей соседкой заинтересовала меня,- сказала она.- Вы знаете, почему он бежал и бросил ее?" Жанна пожала своими широкими плечами. "Старая история, сударыня",- ответила она с коротким смешком. "Кто же?" - спросила хозяйка. "Жена Савари, точильщика, прекрасного мужа. Канитель тянулась несколько месяцев".- "Спасибо, Жанна". Когда Жанна вышла, хозяйка обратилась ко мне, говоря: "Каждый раз, как я слышу о дурном поступке мужчины, я заглядываю за угол - не скрывается ли там женщина. Когда я вижу плохую женщину, я слежу за ее глазами. Я вижу, что она ищет себе товарища. Природа всегда создает пары".

   - Не могу отказаться от мысли, что много зла приносит человечеству вообще слишком большое восхваление женщины,- заметил философ.

   - Кто же их восхваляет? - спросила студентка.- Мужчины иногда болтают нам глупости - вряд ли найдется такая простушка, чтоб поверить им,- но я вполне убеждена, что наедине они перемывают нам косточки.

   - А я так думаю, что они вряд ли говорят между собой о нас так много, как мы воображаем. Но вообще неблагоразумно добиваться узнать, какой приговор вынесли тебе,- заметила старая дева,- несколько очень хороших вещей о женщине было высказано мужчинами.

   - Вот тут налицо их трое; спросите их,- предложила студентка.

   - Скажите по чести, когда вы говорите между собой о нас, вы когда-нибудь обмолвитесь о нашей доброте, уме, добросовестности?

   - "Обмолвиться" - вряд ли подходящее слово,- заявил философ задумчиво.- Говоря положив руку на сердце, приходится сознаться, что наша собеседница до известной степени права. Каждый человек в какой-либо период своей жизни ставит на пьедестал какую-нибудь женщину. Очень молодые, неопытные люди восхищаются, может быть, не отдавая себе отчета. Для них всякая шляпка привлекательна - модистка создает ангела. А очень старые люди, как я слышал, возвращаются к иллюзиям своей молодости. Об этом я еще не в состоянии рассуждать безапелляционно. Что же касается нас, остальных, то