Достоевский Федор Михайлович - Белые ночи

- Слушайте! -продолжала она, взяв меня за руку, - скажите: вы бы не так поступили? вы бы не бросили той, которая бы сама к вам пришла, вы бы не бросили ей в глаза бесстыдной насмешки над ее слабым, глупым сердцем? Вы поберегли бы ее? Вы бы представили себе, что она была одна, что она не умела усмотреть за собой, что она не умела себя уберечь от любви к вам, что она не виновата, что она, наконец, не виновата... что она ничего не сделала!.. О, боже мой, боже мой!..

   - Настенька! - закричал я наконец, не будучи в силах преодолеть свое волнение, - Настенька! вы терзаете меня! Вы язвите сердце мое, вы убиваете меня, Настенька! Я не могу молчать! Я должен наконец говорить, высказать, что у меня накипело тут, в сердце...

   Говоря это, я привстал со скамейки. Она взяла меня за руку и смотрела на меня в удивлении.

   - Что с вами? - проговорила она наконец.

   - Слушайте! - сказал я решительно. - Слушайте меня, Настенька! Что я буду теперь говорить, всё вздор, всё несбыточно, всё глупо! Я знаю, что этого никогда не может случиться, но не могу же я молчать. Именем того, чем вы теперь страдаете, заранее молю вас, простите меня!..

   - Ну, что, что?-говорила она, перестав плакать и пристально смотря на меня, тогда как странное любопытство блистало в ее удивленных глазках, - что с вами?

   - Это несбыточно, но я вас люблю, Настенька! вот что! Ну, теперь всё сказано! - сказал я, махнув рукой. - Теперь вы увидите, можете ли вы так говорить со мной, как сейчас говорили, можете ли вы, наконец, слушать то, что я буду вам говорить...

   - Ну, что ж, что же? - перебила Настенька, - что ж из этого? Ну, я давно знала, что вы меня любите, но только мне всё казалось, что вы меня так, просто, как-нибудь любите... Ах, боже мой, боже мой!

   - Сначала было просто, Настенька, а теперь, теперь... я точно так же, как вы, когда вы пришли к нему тогда с вашим узелком. Хуже, чем как вы, Настенька, потому что он тогда никого не любил, а вы любите.

   - Что это вы мне говорите! Я, наконец, вас совсем не понимаю. Но послушайте, зачем же это, то есть не зачем, а почему же это вы так, и так вдруг... Боже! я говорю глупости! Но вы...

   И Настенька совершенно смешалась. Щеки ее вспыхнули; она опустила глаза.

   - Что ж делать, Настенька, что ж мне делать? я виноват, я употребил во зло... Но нет же, нет, не виноват я, Настенька; я это слышу, чувствую, потому что мое сердце мне говорит, что я прав, потому что я вас ничем не могу обидеть, ничем оскорбить! Я был друг ваш; ну, вот я и теперь друг; я ничему не изменял. Вот у меня Теперь слезы текут, Настенька. Пусть их текут, пусть текут- они никому не мешают. Они высохнут, Настенька...

   - Да сядьте же, сядьте, - сказала она, сажая меня на скамейку. - ох, боже мой!

   - Нет! Настенька, я не сяду; я уже более не могу быть здесь, вы уже меня более не можете видеть; я всё скажу и уйду. Я только хочу сказать, что вы бы никогда не узнали, что я вас люблю. Я бы схоронил свою тайну. Я бы не стал вас терзать теперь, в эту минуту, моим эгоизмом. Нет! но я не мог теперь вытерпеть; вы сами заговорили об этом, вы виноваты, вы во всем виноваты, а я не виноват. Вы не можете прогнать меня от себя...

   - Да нет же, нет, я не отгоняю вас, нет! - говорила Настенька, скрывая, как только могла, свое смущение, бедненькая.

   - Вы меня не гоните? нет! а я было сам хотел бежать от вас. Я и уйду, только я всё скажу сначала, потому что, когда вы здесь говорили, я не мог усидеть, когда вы здесь плакали, когда вы терзались оттого, ну, оттого (уж я на зову это, Настенька), оттого, что вас отвергают, оттого, что оттолкнули вашу любовь, я почувствовал, я услышал, что в моем сердце столько любви для вас, Настенька, столько любви!.. И мне стало так горько, что я не могу помочь вам этой любовью... что сердце разорвалось, и я, я - не мог молчать, я должен был говорить, Настенька, я должен был говорить!..

   - Да, да! говорите мне, говорите со мною так! - сказала Настенька с неизъяснимым движением. - Вам, может быть, странно, что я с вами так говорю, но... говорите! я вам после скажу! я вам всё расскажу!

   - Вам жаль меня, Настенька; вам просто жаль меня, дружочек мой! Уж что пропало, то пропало! уж что сказано, того не воротишь! Не так ли? Ну, так вы теперь знаете всё. Ну, вот это точка отправления. Ну, хорошо! теперь всё это прекрасно; только послушайте. Когда вы сидели и плакали, я про себя думал (ох, дайте мне сказать, что я думал!), я думал, что (ну, уж конечно, этого не может быть, Настенька), я думал, что вы... я думал, что вы как-нибудь там... ну, совершенно посторонним каким-нибудь образом, уж больше его не любите. Тогда, - я это и вчера и третьего дня уже думал, Настенька, - тогда я бы сделал так, я бы непременно сделал так, что вы бы меня полюбили: ведь вы сказали, ведь вы сами говорили, Настенька, что вы меня уже почти совсем полюбили. Ну, что ж дальше? Ну, вот почти и всё, что я хотел сказать; остается только сказать, что бы тогда было, если б вы меня полюбили, только это, больше ничего! Послушайте же, друг мой, - потому что вы все-таки мой друг, - я, конечно, человек простой, бедный, такой незначительный, только не в том дело (я как-то всё не про то говорю, это от смущения, Настенька), а только я бы вас так любил, так любил, что если б вы еще и любили его и продолжали любить того, которого я не знаю, то все-таки не заметили бы, что моя любовь как-нибудь там для вас тяжела. Вы бы только слышали, вы бы только чувствовали каждую минуту, что подле вас бьется благодарное, благодарное сердце, горячее сердце, которое за вас... Ох, Настенька, Настенька! что вы со мной сделали!..

   - Не плачьте же, я не хочу, чтоб вы плакали, - сказала Настенька, быстро вставая со скамейки, - пойдемте, встаньте, пойдемте со мной, не плачьте же, не плачьте, - говорила она, утирая мои слезы своим платком, - ну, пойдемте теперь; я вам, может быть, скажу что-нибудь... Да, уж коли теперь он оставил меня, коль он позабыл меня, хотя я еще и люблю его (не хочу вас обманывать) ... но, послушайте, отвечайте мне. Если б я, например, вас полюбила, то есть если б я только... Ох, друг мой, друг мой! как я подумаю, как подумаю, что я вас оскорбляла тогда, что смеялась над вашей любовью, когда вас хвалила за то, что вы не влюбились!.. О, боже! да как же я этого не предвидела, как я не предвидела, как я была так глупа, но... ну, ну, я решилась, я всё скажу...

   - Послушайте, Настенька, знаете что? я уйду от вас, вот что! Просто я вас только мучаю. Вот у вас теперь угрызения совести за то, что вы насмехались, а я не хочу, Да, не хочу, чтоб вы, кроме вашего горя... я, конечно, виноват, Настенька, но прощайте!

   - Стойте, выслушайте меня: вы можете ждать?

   - Чего ждать, как?

   - Я его люблю; но это пройдет, это должно пройти это не может не пройти; уж проходит, я слышу... Почем знать, может быть, сегодня же кончится, потому что я его ненавижу, потому что он надо мной насмеялся, тогда как вы плакали здесь вместе со мною, потому что вы не отвергли бы меня, как он, потому что вы любите, а он не любил меня, потому что я вас, наконец, люблю сама... да, люблю! люблю, как вы меня любите; я же ведь сама еще прежде вам это сказала, вы сами слышали, - потому люблю, что вы лучше его, потому, что вы благороднее его, потому, потому, что он...

   Волнение бедняжки было так сильно, что она не докончила, положила свою голову мне на плечо, потом на грудь и горько заплакала. Я утешал, уговаривал ее, но она не могла перестать; она всё жала мне руку и говорила между рыданьями: "Подождите, подождите; вот я сейчас^! перестану! Я вам хочу сказать... вы не думайте, чтоб эти слезы, - это так, от слабости, подождите, пока пройдет..." Наконец она перестала, отерла слезы, и мы снова пошли. Я было хотел говорить, но она долго еще всё просила меня подождать. Мы замолчали... Наконец она собралась с духом и начала говорить...

   - Вот что, - начала она слабым и дрожащим голосом, но в котором вдруг зазвенело что-то такое, что вонзилось мне прямо в сердце и сладко заныло в нем, - не думайте, что я так непостоянна и ветрена, не думайте, что я могу так легко и скоро позабыть и изменить... Я целый год его любила и богом клянусь, что никогда, никогда даже мыслью не была ему неверна. Он презрел это; он насмеялся надо мною, -бог с ним! Но он уязвил меня и оскорбил мое сердце. Я - я не люблю его, потому что я могу любить только то, что великодушно, что понимает меня, что благородно; потому что я сама такова, и он недостоин меня, - ну, бог с ним! Он лучше сделал, чем когда бы я потом обманулась в своих ожиданиях и узнала, кто он таков... Ну, кончено! Но почем знать, добрый друг мой, - продолжала она, пожимая мне руку, - почем знать, может быть, и вся любовь моя была обман чувств, воображения, может быть, началась она шалостью, пустяками, оттого, что я была под надзором у бабушки? Может быть, я должна любить другого, а не его, не такого человека, другого, который пожалел бы меня и, и... Ну, оставим, оставим это, - перебила Настенька, задыхаясь от волнения, - я вам только хотела сказать... я вам хотела сказать, что если, несмотря на то что я люблю его (нет, любила его), если, несмотря на то, вы еще скажете... если вы чувствуете, что ваша любовь так велика, что может наконец вытеснить из Моего сердца прежнюю... если вы захотите сжалиться надо мною, если вы не захотите меня оставить одну в моей судьбе, без утешения, без надежды, если вы захотите любить меня всегда, как теперь меня любите, то клянусь, что благодарность... что любовь моя будет наконец достойна вашей любви... Возьмете ли вы теперь мою руку?

   - Настенька, - закричал я, задыхаясь от рыданий, - Настенька!.. О Настенька!..

   - Ну, довольно, довольно! ну, теперь совершенно довольно! - заговорила она, едва пересиливая себя, - ну, теперь уже всё сказано; не правда ли? так? Ну, и вы счастливы, и я счастлива; ни слова же об этом больше; подождите; пощадите меня... Говорите о чем-нибудь другом, ради бога!..

   - Да, Настенька, да! довольно об этом, теперь я счастлив, я... Ну, Настенька, ну, заговорим о другом, поскорее, поскорее заговорим; да! я готов...

   И мы не знали, что говорить, мы смеялись, мы плакали, мы говорили тысячи слов без связи и мысли; мы то ходили по тротуару, то вдруг возвращались назад и пускались переходить через улицу; потом останавливались и опять переходили на набережную; мы были как дети...

   - Я теперь живу один, Настенька, - заговорил я, - а завтра... Ну, конечно, я, знаете, Настенька, беден, у меня всего тысяча двести, но это ничего...

   - Разумеется, нет, а у бабушки пенсион; так она нас не стеснит. Нужно взять бабушку.

   - Конечно, нужно взять бабушку... Только вот Матрена...

   - Ах, да и у нас тоже Фекла!

   - Матрена добрая, только один недостаток: у ней нет воображения, Настенька, совершенно никакого воображения; но это ничего!..

   - Всё равно; они обе могут быть вместе; только вы завтра к нам переезжайте.

   - Как это? к вам! Хорошо, я готов...

   - Да, вы наймите у нас. У нас там, наверху, мезонин; он пустой; жилица была, старушка, дворянка, она съехала. и бабушка, я знаю, хочет молодого человека пустить; я говорю: "Зачем же молодого человека?" А она говорит: "Да так, я уже стара, а только ты не подумай, Настенька, что я за него тебя хочу замуж сосватать". Я и догадалась, что это для того...

   - Ах, Настенька!..

   И оба мы засмеялись.

   - Ну, полноте же, полноте. А где же вы живете? я и забыла.

   - Там, у -ского моста, в доме Баранникова.

   - Это такой большой дом?

   - Да, такой большой дом.

   - Ах, знаю, хороший дом; только вы, знаете, бросьте его и переезжайте к нам поскорее...

   - Завтра же, Настенька, завтра же; я там немножко должен за квартиру, да это ничего... Я получу скоро жалованье...

   - А знаете, я, может быть, буду уроки давать; сама выучусь и буду давать уроки...

   - Ну вот и прекрасно... а я скоро награждение получу, Настенька...

   - Так вот вы завтра и будете мой жилец...

   - Да, и мы поедем в "Севильского цирюльника", потому что его теперь опять дадут скоро.

   - Да, поедем, - сказала смеясь Настенька, - нет, лучше мы будем слушать не "Цирюльника", а что-нибудь другое...

   - Ну хорошо, что-нибудь другое; конечно, это будет лучше, а то я не подумал...

   Говоря это, мы ходили оба как будто в чаду, в тумане, как будто сами не знали, что с нами делается. То останавливались и долго разговаривали на одном месте, то опять пускались ходить и заходили бог знает куда, и опять смех, опять слезы... То Настенька вдруг захочет домой, я не смею удерживать и захочу проводить ее до самого дома; мы пускаемся в путь и вдруг через четверть часа находим себя на набережной у нашей скамейки. То она вздохнет, и снова слезинка набежит на глаза; я оробею, похолодею... Но она тут же жмет мою руку и тащит меня снова ходить, болтать, говорить...

   - Пора теперь, пора мне домой; я думаю, очень поздно, - сказала наконец Настенька, - полно нам так ребячиться!

   - Да, Настенька, только уж я теперь не засну; я домой не пойду.

   - Я тоже, кажется, не засну; только вы проводите меня...

   - Непременно!

   - Но уж теперь мы непременно дойдем до квартиры.

   - Непременно, непременно...

   - Честное слово?.. потому что ведь нужно же когда-нибудь воротиться домой!

   - Честное слово, -отвечал я смеясь...

   - Ну, пойдемте!

   - Пойдемте.

   - Посмотрите на небо, Настенька, посмотрите! Завтра будет чудесный день; какое голубое небо, какая луна! Посмотрите: вот это желтое облако теперь застилает её, смотрите, смотрите!.. Нет, оно прошло мимо. Смотрите же, смотрите!..

   Но Настенька не смотрела на облако, она стояла молча. как вкопанная; через минуту она стала как-то робко, тесно прижиматься ко мне. Рука ее задрожала в моей руке; я поглядел на нее... Она оперлась на меня еще сильнее.

   В эту минуту мимо нас прошел молодой человек. Он вдруг остановился, пристально посмотрел на нас и потом опять сделал несколько шагов. Сердце во мне задрожало...

   - Настенька, - сказал я вполголоса, - кто это, Настенька?

   - Это он! - отвечала она шепотом, еще ближе, еще трепетнее прижимаясь ко мне... Я едва устоял на ногах.

   - Настенька! Настенька! это ты! - послышался голос за нами, и в ту же минуту молодой человек сделал к нам несколько шагов.

   Боже, какой крик! как она вздрогнула! как она вырвалась из рук моих и порхнула к нему навстречу!.. Я стоял и смотрел на них как убитый. Но она едва подала ему руку, едва бросилась в его объятия, как вдруг снова обернулась ко мне, очутилась подле меня, как ветер, как молния, и, прежде чем успел я опомниться, обхватила мою шею обеими руками и крепко, горячо поцеловала меня. Потом, не сказав мне ни слова, бросилась снова к нему, взяла его за руки и повлекла его за собою.

   Я долго стоял и глядел им вслед... Наконец оба они исчезли из глаз моих.

  

  

   Мои ночи кончились утром. День был нехороший. Шел дождь и уныло стучал в мои стекла; в комнатке было темно, на дворе пасмурно. Голова у меня болела и кружилась; лихорадка прокрадывалась по моим членам.

   - Письмо к тебе, батюшка, по городской почте, почтарь принес, - проговорила надо мною Матрена.

   - Письмо! кого? - закричал я, вскакивая со стула.

   - А не ведаю, батюшка, посмотри, может, там и написано от кого.

   Я сломал печать. Это от нее!

   "О, простите, простите меня! - писала мне Настенька, - на коленях умоляю вас, простите меня! Я обманула и вас и себя. Эта был сон, призрак... Я изныла за вас сегодня; простите, простите меня!..

   Не обвиняйте меня, потому что я ни в чем не изменилась пред вами; я сказала, что буду любить вас, я и теперь вас люблю, больше чем люблю. О боже! если б я могла любить вас обоих разом! О, если б вы были он!"

   "О, если б он были вы!" - пролетело в моей голове. Я вспомнил твои же слова, Настенька!

   "Бог видит, что бы я теперь для вас сделала! Я знаю, что вам тяжело и грустно. Я оскорбила вас, но вы знаете - коли любишь, долго ли помнишь обиду. А вы меня любите!

   Благодарю! да! благодарю вас за эту любовь. Потому что в памяти моей она напечатлелась, как сладкий сон, который долго помнишь после пробуждения; потому что я вечно буду помнить тот миг, когда вы так братски открыли мне свое сердце и так великодушно приняли в дар мое, убитое, чтоб его беречь, лелеять, вылечить его... Если вы простите меня, то память об вас будет возвышена во мне вечным, благодарным чувством к вам, которое никогда не изгладится из души моей... Я буду хранить эту память, буду ей верна, не изменю ей, не изменю своему сердцу: оно слишком постоянно. Оно еще вчера так скоро воротилось к тому, которому принадлежало навеки.

   Мы встретимся, вы придете к нам, вы нас не оставите, вы будете вечно другом, братом моим... И когда вы увидите меня, вы подадите мне руку, да? вы подадите мне ее, вы простили меня, не правда ли? Вы меня любите по-прежнему?

   О, любите меня, не оставляйте меня, потому что я вас так люблю в эту минуту, потому что я достойна любви вашей, потому что я заслужу ее... друг мой милый! На будущей неделе я выхожу за него. Он воротился влюбленный, он никогда не забывал обо мне... Вы не рассердитесь за то, что я об нем написала. Но я хочу прийти к вам вместе с ним; вы его полюбите, не правда ли?..

   Простите же, помните и любите вашу

   Настеньку".

  

   Я долго перечитывал это письмо; слезы просились из глаз моих. Наконец оно выпало у меня из рук, и я закрыл лицо.

   - Касатик! а касатик! - начала Матрена.

   - Что, старуха?

   - А паутину-то я всю с потолка сняла; теперь хоть женись, гостей созывай, так в ту ж пору...

   Я посмотрел на Матрену... Это была еще бодрая, молодая старуха, но, не знаю отчего, вдруг она представилась мне с потухшим взглядом, с морщинами на лице, согбенная, дряхлая... Не знаю отчего, мне вдруг представилось, что комната моя постарела так же, как и старуха. Стены и полы облиняли, всё потускнело; паутины развелось еще больше. Не знаю отчего, когда я взглянул в окно, мне показалось, что дом, стоявший напротив, тоже одряхлел и потускнел в свою очередь, что штукатурка на колоннах облупилась и осыпалась, что карнизы почернели и растрескались и стены из темно-желтого яркого цвета стали пегие...

   Или луч солнца, внезапно выглянув из-за тучи, опять спрятался под дождевое облако, и всё опять потускнело в глазах моих; или, может быть, передо мною мелькнула так неприветно и грустно вся перспектива моего будущего, и я увидел себя таким, как я теперь, ровно через пятнадцать лет, постаревшим, в той же комнате, так ж одиноким, с той же Матреной, которая нисколько не поумнела за все эти годы.

   Но чтоб я помнил обиду мою, Настенька! Чтоб я нагнал темное облако на твое ясное, безмятежное счастие, чтоб я, горько упрекнув, нагнал тоску на твое сердце, уязвил его тайным угрызением и заставил его тоскливо биться в минуту блаженства, чтоб я измял хоть один из этих нежных цветков, которые ты вплела в свои черные кудри, когда пошла вместе с ним к алтарю... О, никогда, никогда! Да будет ясно твое небо, да будет светла и безмятежна милая улыбка твоя, да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу!

   Боже мой! Целая минута блаженства! Да разве этого мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..

  

  

  

   Впервые опубликовано в журнале "Отечественные записки" (1848. N 12) с подписью: Ф. Достоевский и с посвящением другу молодости Достоевского поэту А. Н. Плещееву.

   Размышления о типе петербургского "мечтателя" занимают важнейшее место в творчестве Достоевского 1840-х годов (см. вступительную статью в т. 1 наст. изд.): "В характерах, жадных деятельности, жадных непосредственной жизни, жадных действительности, но слабых, женственных, нежных, - писал Достоевский в "Петербургской летописи" (наст. том С. 31), - мало-помалу зарождается то, что называют мечтательностию, и человек делается не человеком, а каким-то странным существом среднего рода - мечтателем".

   В герое "Белых ночей" явственны автобиографические элементы: "...все мы более или менее мечтатели!" - писал Достоевский в конце четвертого фельетона "Петербургской летописи", а в конце позднейшего фельетона "Петербургские сновидения в стихах и в прозе" (1861) вспоминал о своих "золотых и воспаленных грезах", очищающих душу и необходимых художнику. По героико-романтическому настроению рассказ его близок видениям героя "Белых ночей": "Прежде в юношеской фантазии моей я любил воображать себя иногда то Периклом, то Марием, то христианином из времен Нерона, то рыцарем на турнире, то Эдуардом Глянденингом из романа "Монастырь" Вальтер Скотта и проч., и проч. И чего я не перемечтал в моем юношестве <...>. Не было минуты в моей жизни полнее, святее и чище. Я до того замечтался, что проглядел всю мою молодость".

   Возможно, что одним из прототипов главного героя явился друг писателя А. Н. Плещеев, которому Достоевский посвятил повесть. В исповеди героя переосмыслены некоторые мотивы плещеевской лирики. Повесть создавалась в дни тесной дружбы Достоевского и Плещеева, членов кружка А. Н. и Н. Н. Бекетовых, а затем социалистических кружков М. В. Петрашевского и С. Ф. Дурова. В момент работы Достоевского над "Белыми ночами" Плещеев обдумывал свой вариант повести о мечтателе "Дружеские советы". ¹

  

   ¹ Отеч. зап. 1849. Т. 63. С. 61-126.

  

   Неудовлетворенность окружающей жизнью, стремление уйти в идеальный мир от убожества повседневности сближает Мечтателя "Белых ночей" с гоголевским Пискаревым из повести "Невский проспект" (1835), мечтателями Э. Т. А Гофмана, В. Ф. Одоевского и других представителей западного и русского романтизма. Перекличка со многими романтическими персонажами подчеркнута в повести при характеристике "восторженных грез" героя ("Ночь вторая"). В самом названии повести, делении ее на "ночи" Достоевский в известной мере следовал романтической традиции: ср. "Двойник, или Мои вечера в Малороссии" А. Погорельского (1828), "Русские ночи" В. Ф. Одоевского (1844). Но у романтиков тема мечтательства сливалась с темой избранничества. Герой же Достоевского, обреченный на мечтательство, глубоко от этого страдает. За один день действительной жизни он готов отдать "все свои фантастические годы".

   "Белые ночи" - одно из самых светлых и поэтических произведений писателя. Молодой чиновник-разночинец и юная девушка, оба чистые и ясные душой, изображены здесь на фоне петербургских каналов, озаренные сиянием белых ночей. И обстановка действия повести, и образы ее героев овеяны поэтической атмосферой романтической лирики, а также пушкинских поэм о Петербурге - "Домика в Коломне" и "Медного всадника". Впервые возникающее у Достоевского в "Петербургской летописи" и "Белых ночах" философско-историческое осмысление темы Петербурга, созданный писателем образ одинокого интеллигентного героя, чувствующего себя чужим и заброшенным в большом шумном городе, его скромные мечты о тихом "своем уголке", рассказ Настеньки о жизни в доме бабушки, обращение к теме "белых ночей" для характеристики "призрачного" Петербурга, описания его каналов - места встреч Настеньки и Мечтателя, - все это также овеяно поэтической атмосферой пушкинских поэм.

   Новое, углубленное истолкование мечтательство получает в последующем творчестве Достоевского. Оно осмысливается писателем как следствие "разрыва с народом огромного большинства образованного нашего сословия" в результате петровской реформы. ¹ Поэтому чертами мечтателей наделены многие центральные герои романов и повестей Достоевского 1860-1879-х годов. В середине 1870-х годов писателем был задуман и особый роман "Мечтатель". Мечтателей зрелого периода творчества Достоевского объединяет с героем "Белых ночей" жажда "действительной", "живой" жизни, поиски путей приобщения к ней.

  

   ¹ Дневник писателя. 1873. Гл. 2. Старые люди.

  

   Первые критические отзывы о повести появились в январе 1849 г. В "Современнике" А. В. Дружинин писал, что "Белые ночи" "выше "Голядкина", выше "Слабого сердца", не говоря уже о "Хозяйке" и некоторых других произведениях, темных, многословных и скучноватых".² Основная идея повести, по оценке критика, "и замечательна, и верна".

  

   ² Современник. 1849. N 1. Отд. 4. С. 43.

  

   "Мечтательство" он считал не только специфически петербургской, но характерной чертой современной жизни вообще. Дружинин писал о существовании "целой породы молодых людей, которые и добры, и умны, и несчастны, при всей своей доброте и уме, при всей ограниченности своих скромных потребностей". Они становятся мечтателями и "привязываются к своим воздушным замкам" "от гордости, от скуки, от одиночества".

   К недостаткам повести Дружинин относил то, что Мечтатель поставлен вне отчетливо обозначенного места и времени и что читателю неизвестны его занятия и привязанности. "Ежели б личность Мечтателя "Белых ночей", - продолжал он, - была яснее обозначена, если б порывы его были переданы понятнее, повесть много бы выиграла".

   Изменения, внесенные Достоевским в текст при подготовке издания 1860 г., допускают предположение о том, что ряд критических замечаний Дружинина был им учтен. Так, например, строки, рисующие образы, которые возникают в минуты романтических грез Мечтателя, появились в повести, возможно, не без влияния этой рецензии (ср. наст. том, С. 171-173).

   С. С. Дудышкин отнес "Слабое сердце" и "Белые ночи" к лучшим произведениями 1848 г. Отметив ведущую роль психологического анализа в творчестве Достоевского, он писал, что с художественной точки зрения "Белые ночи" совершеннее предшествующих произведений писателя: "Автора не раз упрекали в особенной любви часто повторять одни и те же слова, выводить характеры, которые дышат часто неуместной экзальтацией, слишком много анатомировать бедное человеческое сердце <...> в "Белых ночах" автор почти безукоризнен в этом отношении. Рассказ легок, игрив, и, не будь сам герой повести немного оригинален, это произведение было бы художественно прекрасно". ¹

  

   ¹ Отеч. зап. 1849. N 1. Отд. 5. С. 34.

  

   В 1859 г. в статье "И. С. Тургенев и его деятельность по поводу романа "Дворянское гнездо"" упомянул о "Белых ночах" Ап. Григорьев. Он счел повесть одним из лучших произведений школы "сентиментального натурализма", отметив при этом, что "вся болезненная поэзия" "Белых ночей" не спасла этого направления от очевидного кризиса. ²

  

   ² См.: Рус. слово. 1859. N 5. Отд. 2. С. 22.

  

   Несколько отзывов о повести появилось в 1861 г. после ее переиздания. Добролюбов в статье "Забитые люди" высказал мнение, что в Мечтателе "Белых ночей" предвосхищены черты героя романа "Униженные и оскорбленные" (1861) Ивана Петровича. Протестуя против удовлетворения "вздохами и жалобами да пустыми мечтами", он писал: "Я признаюсь - все эти господа, доводящие свое душевное величие до того, чтобы зазнамо целоваться с любовником своей невесты и быть у него на побегушках, мне вовсе не нравятся. Они или вовсе не любили, или любили головою только <...>. Если же эти романтические самоотверженцы точно любили, то какие же должны быть у них тряпичные сердца, какие куричьи чувства! А этих людей показывали еще нам как идеал чего-то!". ³

  

   ³ Добролюбов Н. А, Собр. соч. М., 1963. Т. 7. С. 275, 268, 230.

  

   Положительные оценки повести содержались в статьях об "Униженных и оскорбленных" в "Сыне отечества" (1861. 3 сент. N 36. С. 1062) и "Северной пчеле" (1861. 9 авг. N 176. С. 713).

   Характеристикой произведений Достоевского 1840-х годов открывалась и статья Е. Тур. Несмотря на то, что, по мнению писательницы, завязка повести "смахивает на сказку и никак не напоминает собою что-нибудь похожее на действительность", Е. Тур высоко оценила это произведение, назвав его "одним из самых поэтических" в русской литературе, "оригинальным по мысли и совершенно изящным по исполнению". ⁴

  

   ⁴ Рус. речь. 1861. 5 ноября. N 89. С. 573.

  

   Подготавливая первое свое собрание сочинений 1860 г., Достоевский подверг повесть стилистической правке. Кроме того, в монолог Мечтателя (Ночь вторая) было внесено добавление (начиная со слов: "Вы спросите, может быть, о чем он мечтает?" и кончая словами: "мой маленький ангельчик...").

   Поэтический мир "Белых ночей" вдохновил художника М. В. Добужинского, создавшего классические иллюстрации к этой повести (1922). На сюжет "Белых ночей" были поставлены кинофильмы И. А. Пырьевым (1960) и итальянским режиссером Л. Висконти (1957; Мечтатель - М. Мастроянни, Настенька - М. Шелл).

  

   С. 152. Эпиграф - неточная цитата из стихотворения И. С. Тургенева "Цветок" (1843).

  

   С. 153. ...цвет поднебесной империи. - На флаге императорского Китая был изображен дракон на желтом фоне (Поднебесная империя - старинное название Китая).

  

   С. 154. Обитатели Каменного и Аптекарского островов или Петергофской дороги... - Речь идет о живописных уголках и окрестностях Петербурга с парками и дачами, где обычно отдыхали богатые петербуржцы.

  

   С. 155. ...ту девушку, чахлую и хворую... - Сравнение, навеянное стихотворением А. С. Пушкина "Осень" (1833).

  

   С. 157. Дорога моя шла по набережной канала... - Имеется в виду Екатерининский канал (ныне канал Грибоедова) в Петербурге.

  

   С. 168. ...дух царя Соломона, который был тысячу лет в кубышке... - Сюжет арабской "Сказки о рыбаке" из "Тысячи и одной ночи".

  

   С. 169. ...богиня фантазия... - Богиня фантазия воспета В. А. Жуковским в стихотворении "Моя богиня" (1809), вольном переводе одноименного стихотворения Гете (1780).

  

   С. 169. ...перенесла его ~ на седьмое хрустальное небо... - то есть на высшую ступень блаженства. Согласно древнегреческому философу Аристотелю, небесный свод состоит из семи неподвижных кристальных сфер. О семи небесах упоминается в Коране .

  

   С. 171. ...об роли поэта, сначала не признанного, а потом увенчанного... - Образ этот - один из традиционных и излюбленных образов романтической литературы (см., например, драматическую фантазию Н. В. Кукольника "Торквато Тассо", 1833).

  

   С. 171. ...о дружбе с Гофманом... - Эрнст Теодор Амадей Гофман (1776-1882) - немецкий писатель-романтик.

  

   С. 171. ...Варфоломеевская ночь... - 24 августа 1572 г. в Париже, в ночь накануне праздника св. Варфоломея, произошло массовое избиение гугенотов католиками. Получило отражение в романах П. Мериме "Хроника времен Карла IX" (1829), А. Дюма-отца "Королева Марго" (1845), опере Дж. Мейербера "Гугеноты" (1836) и др.

  

   С. 171. ...Диана Вернон... - героиня романа В. Скотта "Роб-Рой" (1817).

  

   С. 171. ...геройская роль при взятии Казани Иваном Васильевичем... - Взятие Казани Иваном Грозным в октябре 1552 г. подробно описано в "Истории государства Российского" Карамзина, которую Достоевский хорошо знал; воспето в поэме М. Хераскова "Россиада" (1779).

  

   С. 171. ...Клара Мовбрай... - героиня романа В. Скотта "Сент-Ронанские воды" (1823).

   С. 171. ...Евфия Денс... - Евфия (Эфи) Динс - героиня романа В. Скотта "Эдинбургская темница" (1818).

  

   С. 171. ...собор прелатов и Гус пред ними... - Ян Гус (1369-1415) - вождь реформаторов в Чехии, борец против папы и германского императора за национальную независимость, осужденный церковным собором в Констанце в 1414 г. и сожженный как еретик; герой исторических полотен немецкого живописца К. Ф. Лессинга (1808-1880) и драмы чешского драматурга И. К. Тыла (1848).

  

   С. 171. ...восстание мертвецов в "Роберте"... - "Роберт-Дьявол" (1824) - опера Дж. Мейербера (1791-1864). В увертюре и в сцене заклинания душ (акт II) звучит зловещая музыкальная тема восстания мертвецов.

  

   С. 171. ...Минна и Бренда... - Разные по характеру и судьбе сестры, героини романа В. Скотта "Пират" (1822).

  

   С. 171. ...сражение при Березине... - Битва, завершившая разгром наполеоновской армии и ее изгнание из России в 1812 г.

  

   С. 171. ...чтение поэмы у графини В-й-Д-й... - Очевидно, имеется в виду красавица-графиня А. К. Воронцова-Дашкова (1818-1856).

  

   С. 171. ...Дантон... - Жорж Жак Дантон (1759-1794) - видный деятель французской буржуазной революции 1789 г., герой драмы немецкого революционного драматурга Г. Бюхнера "Смерть Дантона" (1835).

  

   С. 171. ...Клеопатра e i suoi amanti ... - Тема второй импровизации итальянца в повести Пушкина "Египетские ночи" (1835).

  

   С. 171. ...домик в Коломне... - название и место действия поэмы Пушкина; образ ее "скромной" героини своеобразно поэтически возвышен и трансформирован Достоевским в образе Настеньки.

  

   С. 172. ..."так долго и нежно"! - Цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова "Они любили друг друга так долго и нежно..." (1841) - вольном переводе из "Книги песен" Г. Гейне. Далее в монологе героя возникают другие традиционные мотивы романтической поэзии и прозы 20-40-х годов, близкие ситуациям повестей Э. Т. А. Гофмана, А. А. Бестужева-Марлинского, драматургии Н. В. Кукольника, мотивам стихотворений В. Г. Бенедиктова, а также молодого А. Н. Плещеева.

  

   С. 180. "Севильского цирюльника"! ~ Розину играла! - "Севильский цирюльник" - опера итальянского композитора Джакомо Антонио Россини (1792-1868); Розина - ее героиня. Достоевский часто слушал в 40-х годах в Петербурге эту оперу с П. Виардо в роли Розины. В основу либретто оперы положена комедия П. О. Бомарше (1775).

  

   С. 185. R, о - RО, s, i - si , n,a - nа...- Намек на сцену из второго действия оперы Россини "Севильский цирюльник", где Фигаро советует Розине написать ее любимому, она же вручает ему заранее заготовленное письмо.

  

  

   Воспроизводится по изданию: Ф.М. Достоевский. Собрание сочинений в 15 томах. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1988. Т. 2.

   Оригинал здесь: Русская виртуальная библиотека.