Чаянов Александр Васильевич - Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии

ми волнениями и попыткой церкви захватить в Ростовском районе советскую власть.

   Глаза слипались, и утомлённый мозг отказывался что-либо воспринимать. Кремнев загасил огонь и закрыл глаза. Однако ему долго мерещились глаза Катерины, и он смог уснуть только глубокой ночью.

  

   Книжные полки, сверкавшие тусклой позолотой кожаных переплётов, и несколько владимиро-суздальских икон были единственным украшением обширного кабинета Алексея Александровича Минина.

   Портрет его отца, известного воронежского, а впоследствии константинопольского профессора, дополнял убранство комнаты, выдержанной в глубоких кубовых тонах.

   - Моя обязанность, - начал гостеприимный хозяин, - ознакомить вас с сущностью окружающей нас жизни, так как без этого знакомства вы не поймёте значения наших инженерных установок и даже самой возможности их. Но право, мистер Чарли, я теряюсь, с чего начать. Вы почти что пришелец с того света, и мне трудно судить, в какой области нашей жизни встретили вы для себя особенно новое и неожиданное.

   - Мне бы хотелось, - сказал Кремнев, - узнать те новые социальные основы, на которых сложилась русская жизнь после крестьянской революции 30 года, без них, мне кажется, будет трудно понять всё остальное.

   Его собеседник ответил не сразу, как бы обдумывая свой рассказ:

   - Вы спрашиваете, - начал он, - о тех новых началах, которые внесла в нашу социальную и экономическую жизнь крестьянская власть. В сущности, нам были не нужны какие-либо новые начала, наша задача состояла в утверждении старых вековых начал, испокон веков бывших основою крестьянских хозяйств.

   Мы стремились только к тому, чтобы утвердить эти великие извечные начала, углубить их культурную ценность, духовно преобразить их и придать их воплощению такую социально-техническую организацию, при которой они бы проявляли не только исключительно пассивную сопротивляемость, извечно им свойственную, но имели бы активную мощь, гибкость и, если хотите, ударную силу.

   В основе нашего хозяйственного строя, так же как и в основе античной Руси, лежит индивидуальное крестьянское хозяйство. Мы считали и считаем его совершеннейшим типом хозяйственной деятельности. В нём человек противопоставлен природе, в нём труд приходит в творческое соприкосновение со всеми силами космоса и создаёт новые формы бытия. Каждый работник - творец, каждое проявление его индивидуальности - искусство труда.

   Мне не нужно говорить вам о том, что сельская жизнь и труд наиболее здоровы, что жизнь земледельца наиболее разнообразна, и прочие само собою подразумевающиеся вещи. Это есть естественное состояние человека, из которого он был выведен демоном капитализма.

   Однако для того, чтобы утвердить режим нации XX века на основе крестьянского хозяйства и быта, нам было необходимо решить две основные организационные проблемы.

   Проблему экономическую, требующую для своего разрешения такой народнохозяйственной системы, которая опиралась бы на крестьянское хозяйство, оставляла бы за ним руководящую роль и в то же время образовала бы такой народнохозяйственный аппарат, который бы в своей работе не уступал никакому другому мыслительному аппарату и держался бы автоматически без подпорок неэкономического государственного принуждения.

   Проблему социальную или, если хотите, культурную, то есть проблему организации социального бытия широких народных масс в таких формах, чтобы при условии сельского расселения сохранились высшие формы культурной жизни, бывшие долго монополией городской культуры, и был возможен культурный прогресс во всех областях жизни духа, по крайней мере не меньший, чем при всяком другом режиме.

   При этом, мистер Чарли, мы должны были не только разрешить обе поставленные проблемы, но глубоко задуматься над средствами такого разрешения. Для нас было важно не только то, чего мы хотели достичь, но также и то, как это достижение могло совершиться.

   Эпоха государственного коллективизма, когда идеологи рабочего класса осуществляли на земле свои идеалы методами просвещённого абсолютизма, привела русское общество в такое состояние анархической реакции, при котором было невозможно вводить какой-либо новый режим путём приказа или декрета, санкционируемого силой штыка.

   Да и самому духу наших идеологов были чужды идеи какой-либо монополии в области социального творчества.

   Не являясь сторонниками монистического понимания, мышления и действия, наши вожди в большей своей части имели сознание, способное вместить плюралистическое миропредставление, а потому считали жизнь тогда оправдавшей себя, когда она могла полностью проявить все возможности, все зачатки, в ней заключающиеся.

   Нам, говоря короче, нужно было разрешить поставленные проблемы так, чтобы предоставить возможность конкурировать с нами любым начинаниям, любым творческим усилиям. Мы стремились завоевать мир внутренней силой своего дела и своей организации, техническим превосходством своей организационной идеи, а отнюдь не расшибанием морды всякому иначе мыслящему.

   Кроме того, мы всегда признавали государство и его аппарат далеко не единственным выражением жизни общества, а потому в своей реформе в большей части опирались на методы общественного разрешения поставленных проблем, а не на приёмы государственного принуждения.

   Впрочем, мы никогда не были тупо принципиальны, и когда нашему делу угрожало насилие со стороны, а целесообразность заставляла вспомнить, что в наших руках была государственная власть, то наши пулемёты работали не хуже большевистских. Из двух очерченных мною проблем экономическая не представляла нам особенных затруднений.

   Вам, наверное, известно, что в социалистический период нашей истории крестьянское хозяйство почитали за нечто низшее, за ту протоматерию, из которой должны были выкристаллизовываться "высшие формы крупного коллективного хозяйства". Отсюда старая идея о фабриках хлеба и мяса. Для нас теперь ясно, что взгляд этот имеет не столько логическое, сколько генетическое происхождение. Социализм был зачат как антитеза капитализма; рождённый в застенках германской капиталистической фабрики, выношенный психологией измученного подневольной работой городского пролетариата, поколениями, отвыкшими от всякой индивидуальной творческой работы и мысли, он мог мыслить идеальный строй только как отрицание строя, окружающего его.

   Будучи наёмником, рабочий, строя свою идеологию, ввёл наемничество в символ веры будущего строя и создал экономическую систему, в которой все были исполнителями и только единицы обладали правом творчества.

   Однако простите, мистер Чарли, я несколько отклонился в сторону. Итак, социалисты мыслили крестьянство как протоматерию, ибо обладали экономическим опытом только в пределах обрабатывающей индустрии и могли мыслить только в понятиях и формах своего органического опыта.

   Для нас же было совершенно ясно, что с социальной точки зрения промышленный капитализм есть не более как болезненный уродливый припадок, поразивший обрабатывающую промышленность в силу особенностей её природы, а вовсе не этап в развитии всего народного хозяйства.

   Благодаря глубоко здоровой природе сельского хозяйства его миновала горькая чаша капитализма, и нам не было нужды направлять своё развитие в его русло. Тем паче, что и сам коллективистический идеал немецких социалистов, в котором трудящимся массам предоставлялось быть в хозяйственных работах исполнителем государственных предначертаний, представлялся нам с социальной точки зрения чрезвычайно малосовершенным по сравнению со строем трудового земледелия, в котором работа не отделена от творчества организационных форм, в котором свободная личная инициатива даёт возможность каждой человеческой личности проявить все возможности своего духовного развития, предоставляя ей в то же время использовать в нужных случаях всю мощь коллективного крупного хозяйства, а также общественных и государственных организаций.

   Уже в начале XX века крестьянство коллективизировало и возвело в степень крупного кооперативного предприятия все те отрасли своего производства, где крупная форма хозяйства имела преимущество над мелким, в своём настоящем виде представляя организм наиболее устойчивый и технически совершенный.

   Такова опора нашего народного хозяйства. Гораздо труднее было поставить обрабатывающую промышленность. Было бы, конечно, глупо рассчитывать в этой области на возрождение семейного производства.

   Ремесло и кустарничество при теперешней заводской технике исключено в подавляющем большинстве отраслей производства. Однако и здесь нас вывела крестьянская самодеятельность; крестьянская кооперация, обладающая гарантированным и чрезвычайным объемом сбыта, задушила в зародыше для большинства продуктов всякую возможность конкуренции. Правда, мы в этом несколько помогли ей и сломили хребет капиталистическим фабрикам внушительным податным обложением, не распространявшимся на производства кооперативные.

   Однако частная инициатива капиталистического типа у нас всё же существует: в тех областях, в которых бессильны коллективно управляемые предприятия, и в тех случаях, где организаторский гений высотою техники побеждает наше драконовское обложение.

   Мы даже не стремимся её прикончить, ибо считаем необходимым сохранить для товарищей кооператоров некоторую угрозу постоянной конкуренции и тем спасти их от технического застоя. Мы ведь знаем, что и у теперешних капиталистов щучьи наклонности, но ведь давно известно, что на то и щука в море, чтобы карась не дремал.

   Однако этот остаточный капитализм у нас весьма ручной, как, впрочем, и кооперативная промышленность, более склонная брыкаться, ибо наши законы о труде лучше спасают рабочего от эксплуатации, чем даже законы рабочей диктатуры, при которых колоссальная доля прибавочной стоимости усваивалась стадами служащих в главках и центрах.

   Ну а кроме того, сбросив с себя все хозяйственные предприятия, мы оставили за государством лесную, нефтяную и каменноугольную монополии и, владея топливом, правим тем самым всей обрабатывающей промышленностью.

   Если к этому прибавить, что наш товарооборот в подавляющей части находится в руках кооперации, а система государственных финансов покоится на обложении рентой предприятий, применяющих наёмный труд, и на косвенных налогах, то вам в общих чертах ясна будет схема нашего народного хозяйства.

   - Простите, я не ослышался, - спросил Кремнев, - вы сказали, что ваши государственные финансы основаны на косвенных налогах?

   - Совершенно верно, - улыбнулся Алексей Александрович, - вас удивляет столь "отсталый" метод, коробит в сравнении с вашими американскими подоходными системами. Но будьте уверены, что наши косвенные налоги столь же прогрессивно подоходны, как и ваши цензы. Мы достаточно знаем состав и механику потребления любого слоя нашего общества, чтобы строить налоги главным образом не на обложении продуктов первой необходимости, а на том, что служит элементом достатка, к тому же у нас не так велика разница в средних доходах. Косвенное же обложение хорошо тем, что оно ни минуты не отнимает у плательщика. Наша государственная система вообще построена так, что вы можете годы прожить в Волоколамском, положим, уезде и ни разу не вспомнить, что существует государство как принудительная власть.

   Это не значит, что мы имеем слабую государственную организацию. Отнюдь нет. Просто мы придерживаемся таких методов государственной работы, которые избегают брать сограждан за шиворот.

   В прежнее время весьма наивно полагали, что управлять народнохозяйственной жизнью можно, только распоряжаясь, подчиняя, национализируя, запрещая, приказывая и давая наряды, словом, выполняя через безвольных исполнителей план народнохозяйственной жизни.

   Мы всегда полагали, а теперь можем доказать сорокалетним опытом, что эти языческие аксессуары, обременительные и для правителя и для управляемых, теперь столь же нам нужны, как Зевсовы перуны для поддержания теперешней нравственности. Методы этого рода нами давно заброшены, как в своё время были брошены катапульты, тараны, сигнальный телеграф и Кремлёвские стены.

   Мы владеем гораздо более тонкими и действительными средствами косвенного воздействия и всегда умеем поставить любую отрасль народного хозяйства в такие условия существования, чтобы она соответствовала нашим видам.

   Позднее на ряде конкретных случаев я постараюсь показать вам силу нашей экономической власти.

   Теперь же в заключение своего народнохозяйственного очерка позвольте остановить ваше внимание на двух организационных проблемах, особенно важных для познания нашей системы. Первая из них - это проблема стимуляции народнохозяйственной жизни. Если вы припомните эпоху государственного коллективизма и свойственное ей понижение производительных сил народного хозяйства и вдумаетесь в принципы этого явления, то вы поймёте, что главные причины лежали вовсе не в самом плане государственного хозяйства.

   Нужно отдать должное организационному остроумию Ю. Ларина и В. Милютина: их проекты были очень хорошо задуманы и разработаны в деталях. Но мало ещё разработать, нужно осуществить, ибо экономическая политика есть прежде всего искусство осуществления, а не искусство строить планы.

   Нужно не только спроектировать машину, но надлежит также найти и подходящие для её сооружения материалы и ту силу, которая сможет эту машину провернуть. Из соломы не построишь башни Эйфеля, руками двух рабочих не пустишь в ход ротационную машину.

   Если мы вглядимся в досоциалистический мир, то его сложную машину приводили в действие силы человеческой алчности, голода, каждый слагающий, от банкира до последнего рабочего, имел личный интерес от напряжения хозяйственной деятельности, и этот интерес стимулировал его работу. Хозяйственная машина в каждом своём участнике имела моторы, приводящие её в действие.

   Система коммунизма посадила всех участников хозяйственной жизни на штатное подённое вознаграждение и тем лишила их работу всяких признаков стимуляции. Факт работы, конечно, имел место, но напряжение работы отсутствовало, ибо не имело под собой основания. Отсутствие стимуляции сказывалось не только на исполнителях, но и на организаторах производства, ибо они, как и всякие чиновники, были заинтересованы в совершенстве самого хозяйственного действия, в точности и блеске работы хозяйственного аппарата, а вовсе не в результате его работы. Для них впечатление от дела было важнее его материальных результатов.

   Беря в свои руки организацию хозяйственной жизни, мы немедленно пустили в ход все моторы, стимулирующие частнохозяйственное дейсвие, - сдельную плату, тантьемы организаторам и премии сверх цен за те продукты крестьянского хозяйства, развитие которых нам было необходимо, например за продукты тутового дерева на севере...

   Восстанавливая частнохозяйственную стимуляцию, естественно, мы должны были считаться с неравномерным распределением народного дохода.

   В этой области львиная доля уже была сделана фактом захвата народнохозяйственной жизни в области промышленности и торговли кооперативными аппаратами, но всё же проблема демократизации народного дохода всегда стояла перед нами.

   Мы в первую очередь обратились к ослаблению доли, падающей на нетрудовые доходы, - главнейшие мероприятия в этой области: рентные налоги в земледелии, уничтожение акционерных предприятий и частного кредитного посредничества.

   Я пользуюсь старыми экономическими терминами, мистер Чарли, чтобы вам было понятно, о чём тут речь, ибо в вашей стране они ещё употребляются, у нас же... Я, право, не знаю, известны ли они вообще теперешней молодёжи. Таково наше решение экономической проблемы.

   Гораздо более сложной и трудной была для нас проблема социальная, удержание и развитие культуры при уничтожении городов и высоких рентных доходов.

   Впрочем, уже звонят к обеду, - остановил свой рассказ Алексеев собеседник, увидав в окно, как Катерина с видимой радостью и ожесточением звонила в чугунное било, висевшее посреди широкого двора.

  

   Из сохранившейся "Расходной книги патриаршего приказа" известно, что в начале осьмнадцатого века к столу святейшего патриарха Адриана ежедневно подавали: "папашник, присол щучий из живых, огниво белужье в ухе, варанчук севрюжий, шти с тешею, звено с хреном, схаб белужий, пирог косой с телом" и ещё не менее двадцати блюд, в количествах помрачительных и качеством отменных. Сравнивая эту трапезу былых времён с утопической трапезой в гостеприимном доме Мининых, придётся признать, что патриарха кормили несколько обильнее, но только несколько... Потому что, подчиняясь повелениям приехавшей из Москвы Параскевы, на обеденный стол появлялось такое количество расстегаев и кулебяк, запечённых карасей и карасей в сметане и прочей снеди, что ножки у стола, наверное, гнулись бы, кабы были немного потоньше, а социалистический деятель Кремнев просто решил, что все соучастники трапезы к вечеру непременно помрут от излишества. Однако национальные блюда, приготовленные для просвещения американца, таяли весьма скоро и бесследно и заменялись всё растущими похвалами Параскеве, которая скромно просила адресовать их "Русской поварне", составленной господином Левшиным в 1818 году.

   Отдохнув по православному обычаю после обеда на сеновале, молодёжь потащила Кремнева на ярмарку в Белую Колпь.

   Когда Кремнев и его спутники проходили берегом Ламы, тени облаков плыли по скошенному лугу, по дороге желтели пятна цветущей рябинки и в густом воздухе осени реяли паутины.

   Катерина шла, высоко подняв голову, и чёткий контур её фигуры, охваченной порывом ветра, выделялся на голубых далях, стелющихся за рекой. Мэг и Наташа рвали цветы. Пахло осенней полынью.

   - А вот и большая дорога!

   Повернули на шоссе, обсаженное плакучими берёзами, и вдалеке показались купола белоколпинской церкви.

   Путников обгоняли телеги, расписные, как подносы, и битком набитые девками и парнями, щелкавшими орехи. Над дорогой звонко разносились переливы частушек:

  

   Голубок сидит на крыше,

   Голубка хотят убить,

   Посоветуйте, подружки,

   Из троих кого любить.

  

   Кремнева поразило почти полное отсутствие какой-либо разницы его спутников от встречных и перегоняющих. Те же костюмы, та же московская манера речи и выражений. Параскева весело и с видимым удовольствием отшучивалась от любезностей проезжавших парней, а Катерина просто вскочила в какую-то телегу, перецеловала сидящих в ней девок и отняла у опешившего парня картуз с орехами, сунув ему в рот кусок банана.

   Ярмарка была в самом разгаре.

   На прилавке лежали горы тульских пряников, поджаренных и с цукатами, тверские мятные стерлядкой и генералом и сочная разноцветная коломенская пастила.

   Промелькнувшие столетия ничего не изменили в деревенских сластях, и только внимательный взгляд мог различить немалое количество засахаренного ананаса, грозди бананов и чрезвычайно большое обилие хорошего шоколада.

   Мальчишки свистали, как в доброе старое время, в глиняные золочёные петушки, как, впрочем, они свистали и при царе Иване Васильевиче и в Великом Новгороде. Двухрядная гармоника наигрывала польку с ходом.

   Словом, всё было по-хорошему.

   Катерина, которой было поручено просвещение "мистера Чарли", привела его в большую белую палатку и вместо всяких комментариев вымолвила:

   - Вот!

   Внутренность палатки была увешана картинами старых и новых школ. Кремнев с радостью узнавал "старых знакомых" Венецианова, Кончаловского, "Святого Герасима" рыбниковской кисти, новгородского "Илью" Остроуховского собрания и сотни новых незнакомых картин и скульптур, живо напомнивших ему вчерашний разговор с Параскевой.

   Он остановился перед "Христом отроком" Джампетрино, который пленял его в Румянцевском музее, и произнёс, рискуя выдать своё инкогнито:

   - Каким же образом они могли попасть на ярмарку Белой Колпи?

   Параскева поспешила объяснить ему, что балаган представляет собою передвижную выставку Волоколамского музея, в котором временно гастролируют некоторые московские картины.

   Густая толпа посетителей, внимательно смотрящих и обменивающихся замечаниями, свидетельствовала Кремневу, что изобразительные искусства вошли весьма прочно в обиход крестьянской жизни и встречают подготовленное понимание. В последнем его убедила энергия, с которой раскупались продающиеся у входа 132-е издание книги П. Муратова "История живописи на ста страницах" и книжка "От Рокотова до Ладонова", обложка которой свидетельствовала о том, что Параскева не только умеет говорить о живописи, но даже пишет книги.

   В соседней палатке бабы толпились у образцов древнерусских вышивок, а два парня примерялись к шкафчику Буля.

   Вскоре выставка стала пустеть, и шум голосов и звон колокола известили о начале ритмических игр, за которыми последовали матч в бабки, бег с препятствиями и другие состязания на первенство Яропольской волости. Огромные голубые афиши обещали на семь часов "Гамлета" господина Шекспира в исполнении труппы местного кооперативного союза.

   Однако надо было торопиться домой и зайти на пчельник за мёдом. Поэтому, оставляя в стороне эти празднества, компания успела завернуть только в паноптикум, выставленный культурно-просветительным отделом губернского крестьянского союза.

   Восковые бюсты - портреты всех исторических личностей - стояли по стенам, панорамы знакомили зрителя с величайшими событиями отечественной и мировой истории и диковинными жаркими странами.

   Двигающиеся автоматы изображали Юлия Цезаря перед Рубиконом, Наполеона на стенах Кремля, отречение Николая II и его смерть, Ленина, говорящего на Съезде Советов, Седова, разгоняющего восставших ремингтонисток, поющего баса Шаляпина и баса Гаганова.

   - Посмотрите, да это ваш портрет! - воскликнула Катерина.

   Кремнев остолбенел: перед ним на полотне под стеклом стоял бюст, напоминавший фотографические карточки, и под ним было подписано: "Алексей Васильевич Кремнев, член коллегии Мирсовнархоза, душитель крестьянского движения России. По определению врачей, по всей вероятности, страдал манией преследования, дегенерация ясно выражена в асимметрии лица и строении черепа".

   Алексей густо покраснел и боялся взглянуть на спутников.

   - Вот здорово-то! Сходство изумительное, даже куртка и то как у вас, мистер Чарли! - воскликнул Никифор Алексеевич.

   Все почему-то смутились и в молчании вышли из палатки паноптикума.

   Торопились домой, но Катерина утащила Кремнева к пчельнику за мёдом. Дорога пересекала огороды с капустой. Почти синие, крепкие кочаны сочными пятнами подчеркивали черноту земли. Две женщины, сильные и одетые в белые с розовыми крапинками платья, срезали наиболее созревшие, бросая в двухколёсную тележку.

   Алексей, потрясённый лицезрением своего воскового двойника, впервые за время своего утопического путешествия ясно и до конца почувствовал всю серьёзность и безвыходность своего положения.

   Первородный грех его самозванного рождения связывал его по рукам и ногам, настоящее же его имя, очевидно, в царстве крестьянской утопии было равносильно волчьему паспорту.

   Но этот окружающий мир с капустными огородами, синими далями и красными гроздьями рябины уже не был чужд ему.

   Он чувствовал с ним новую, драгоценную для него связь, близость даже большую, чем к покинутому социалистическому миру, и причина этой близости - раскрасневшаяся от быстрого шага Катерина - шла рядом с ним, зачарованная, незаметно близко прильнувшая к нему.

   Они замедлили шаги, спускаясь по косогору старого русла. Алексей коснулся ее руки, и пальцы их сплелись.

   Над землей, совершенно чёрной и вспаханной, чёткими рядами поднимались кроны яблонь с ветвями, изогнутыми, как на старинной японской гравюре, и отягощёнными плодами. Крупные, красные и душистые яблоки и стволы белые, намазанные известью, насыщали воздух запахом плодородия, и ему казалось, что запах этот просачивается сквозь поры обнажённых рук и шеи его спутницы.

   Так началась его утопическая любовь.

  

   Когда Кремнев и его спутница вернулись домой, то их давно уже ждали с ужином.

   Встретили холодно и молча сели за стол. В доме чувствовалась какая-то тревога. Говорили об угрожающих событиях в Германии, о требовании немецкого Совнаркома пересмотреть галицийскую границу. Алексею казалось, что не только он, но и Катерина чувствует себя чем-то виноватой.

   Некоторая сухость чувствовалась и у Алексея Александровича, когда вечером Алексей вошёл в его кабине для продолжения утренней беседы.

   - В утренней сегодняшней беседе, - начал седовласый патриарх, - я упустил из вида отметить ещё одну особенность нашего экономического режима. Стремясь к демократизации народного дохода, мы, естественно, распыляли получаемые нами средства и столь же естественно препятствовали образованию крупных состояний.

   При всех положительных качествах этого явления оно имело и отрицательные. Во-первых, ослаблялось накопление капиталов. Распыленный доход почти целиком потреблялся, и капиталообразующая сила нашего общества, особенно после уничтожения частного кредитного посредничества, естественно, была ничтожна.

   Поэтому пришлось употребить значительные усилия для того, чтобы крестьянские кооперативы и некоторые государственные органы принимали серьёзные меры для создания особых социальных капиталов, и тем форсировать капиталообразование. К разряду этих же мероприятий относится у нас щедрое финансирование всяких изобретателей и предпринимателей, работающих в новых областях хозяйственной жизни.

   Другим последствием демократизации национального дохода является значительное сокращение меценатства и сокращение количества ничего не делающих людей, то есть двух субстратов, из которых в значительной мере питались искусства и философия.

   Однако и здесь крестьянская самодеятельность, сознаюсь, несколько подогретая из центра, сумела справиться с задачей.

   Для процветания искусства со стороны общества требуется повышенное внимание к ним и активный и щедрый спрос на их произведения. Теперь и то и другое налицо: сегодня вы видели в Белой Колпи выставку картин и отношение к ней населения; необходимо добавить, что наше теперешнее сельское строительство исчисляет заказываемые им фрески сотнями, если не тысячами квадратных сажен; прекрасные куски живописи вы найдёте в школах и народных домах каждой волости. Существует значительный частный спрос.

   Знаете, даже, мистер Чарли, у нас в спросе не только произведения художников, но и сами художники. Мне известен не один случай, когда та или иная волость или уезд уплачивали по многолетним контрактам значительные суммы художнику, поэту или учёному только за перенос его местожительства на их территорию. Согласитесь, всё это напоминает Медичи или Гонзаго времён итальянского Возрождения.

   Кроме того, мы усиленно поддерживали братство "Флора и Лавра", "изографа Олимпия" и немало других, с организацией которых вы, как кажется, уже знакомы.

   Как видите, говоря об экономической проблеме, мы незаметно подошли к проблеме социальной, для нас более трудной и более сложной.

   Нашей задачей являлось разрешение проблемы личности и общества. Нужно было построить такое человеческое общество, в котором личность не чувствовала бы на себе никаких пут, а общество невидимыми личности путями блюло бы общественный интерес.

   При этом мы никогда не делали из общества кумира, из государства нашего - фетиш.

   Всегда нашим конечным критерием являлось углубление содержания человеческой жизни, интегральная человеческая личность. Все остальное было средством. Среди этих средств наиболее мощным, наиболее необходимым почитаем мы общество и государство, но никогда не забываем, что они - только средства.

   Особенно осторожны мы в отношении государства, коим пользуемся, только когда этого требует необходимость. Политический опыт многих столетий, к сожалению, учит нас тому, что человеческая природа всегда почти остаётся человеческой природой, смягчение нравов идёт со скоростью геологических процессов. Сильные натуры, обладающие волей к власти, всегда стремятся добыть себе полную интегральную и содержательную жизнь на опустошении жизни других. Мы понимаем отлично, что жизнь Герода Атика, Марка Аврелия, Василия Голицына вряд ли в чём-нибудь по своему содержанию и глубине уступала жизни лучших людей современности. Вся разница в том, что тогда этой жизнью жили единицы, теперь живут десятки тысяч, в будущем, надеюсь, будут жить миллионы. Весь социальный прогресс только в том и заключается, что расширяется круг лиц, пьющих из первоисточника жизни и культуры. Нектар и амброзия уже перестали быть пищею только олимпийцев, они украшают очаги бедных поселян.

   В сторону этого прогресса общество неуклонно развивается последние два столетия, и оно, конечно, имеет право обороняться. Когда какие-нибудь сильные натуры или даже целые группы сильных натур мешают этому прогрессу, то общество может обороняться и государство - испытанный в этом отношении аппарат.

   Кроме того, оно неплохое орудие для целого ряда технических надобностей.

   Вы спросите, как оно у нас устроено? Как вам известно, развитие государственных форм идёт не логическим, а историческим путём. Этим отчасти и объясняются многие из существующих наших установлений. Как вы знаете, наш режим есть режим советский, режим крестьянских Советов. С одной стороны это наследие социалистического периода нашей истории, а с другой стороны - в нём немало ценных сторон. Необходимо отметить, что в крестьянской среде режим этот в основе своей уже существовал задолго до октября 17-го года в системе управления кооперативными организациями.

   Основные начала этой системы вам, вероятно, известны, и я не буду останавливаться на них.

   Скажу только, что мы ценим в ней идею непосредственной ответственности всех органов власти перед теми массами или учреждениями, которые они обслуживают. Из этого правила у нас изъяты только суд, государственный контроль и некоторые учреждения в области путей сообщения, стоящие всецело в управлении центральной власти.

   Немалую ценность в наших глазах представляет расщепление законодательной власти, при которой принципиальные вопросы решаются Съездом Советов с предварительным обсуждением их на местах, подчёркиваю - обсуждением, так как закон запрещает делегатам иметь императивные мандаты. Сама же законодательная техника передаётся ЦИК и в целом ряде случаев Совнаркому.

   При таком способе управления народные массы наиболее втянуты в государственное творчество и в то же время обеспечена гибкость законодательного аппарата.

   Впрочем, мы далеко не ригористы даже в проведении всей этой механики в жизнь и охотно допускаем местные варианты; так, в Якутской области у нас парламентаризм, а в Угличе любители монархии завели "удельного князя", правда, ограниченного властью местного совдепа, а на Монголо-Алтайской территории единолично правит "генерал-губернатор" центральной власти.

   - Простите, - перебил его Кремнев, - Съезды Советов, ЦИК и местные совдепы - это всё же не более как санкции власти, на чём же держится у вас сама материальная власть?

   - Ах, добрейший мистер Чарли, об этих заботах наши сограждане почти уже забыли, ибо мы совершенно почти разгрузили государство от всех социальных и экономических функций и рядовой обыватель с ним почти не соприкасается.

   Да и вообще мы считаем государство одним из устарелых приемов организации сельской жизни, и 9/10 нашей работы производится методами общественными, именно они характерны для нашего режима; различные общества, кооперативы, съезды, лиги, газеты, другие органы общественного мнения, академии и, наконец, клубы - вот та социальная ткань, из которой слагается жизнь нашего народа как такового.

   И вот здесь-то при её организации нам приходится сталкиваться с чрезвычайно сложными организационными проблемами.

   Человеческая натура, увы, склонна к опрощению, представленная сама себе без социального общения и психических возбуждений со стороны, она постепенно погасает и растрачивает своё содержание. Брошенный в лес человек дичает. Его душа скудеет содержанием.

   Поэтому вполне естественно, что мы, разнеся вдребезги города, бывшие многие столетия источниками культуры, весьма опасались, что наше распыленное среди лесов и полей деревенское население постепенно закиснет, утратит свою культуру, как утратило её в петербургский период нашей истории.

   В борьбе с этим закисанием нужно было подумать о социальном дренаже.

   Ещё большие опасения внушала проблема дальнейшего развития культуры, того творчества, которым мы были обязаны тому же городу.

   Нас неотступно преследовала мысль: возможны ли высшие формы культуры при распыленном сельском поселении человечества?

   Эпоха помещичьей культуры двадцатых годов прошлого века, давшая декабристов и подарившая миру Пушкина, говорила нам, что всё это технически возможно.

   Оставалось только найти достаточно мощные технические средства к этому.

   Мы напрягли все усилия для создания идеальных путей сообщения, нашли средства заставить население двигаться по этим путям хотя бы к своим местным центрам и бросили в эти центры все элементы культуры, которыми располагали: уездный и волостной театр, уездный музей с волостными филиалами, народные университеты, спорт всех видов и форм, хоровые общества, всё, вплоть до церкви и политики, было брошено в деревню для поднятия её культуры.

   Мы рисковали многим, но в течение ряда десятилетий держали деревню в психическом напряжении. Особая лига организации общественного мнения создала десятки аппаратов, вызывающих и поддерживающих социальную энергию масс, каюсь, даже в законодательные учреждения вносились специально особые законопроекты, угрожавшие крестьянским интересам, специально для того, чтобы будировать крестьянское общественное сознание.

   Однако едва ли не главное значение в деле установления контакта наших сограждан с первоисточником культуры имели закон об обязательном путешествии для юношей и девушек и двухгодовая военно-трудовая повинность для них.

   Идея путешествий, заимствованная у средневековых цехов, приводила молодого человека в соприкосновение со всем миром и расширяла его горизонты. В ещё большей мере он подвергался обработке со времени военной службы. Ей, говоря по совести, мы не придавали никакого стратегического значения: в случае нападения иноземцев у нас есть средства обороны более мощные, чем все пушки и ружья вместе взятые, и если немцы приведут в исполнение свои угрозы, они в этом убедятся.

   Но педагогическая роль трудовой службы, нравственно дисциплинирующая, неизмерима. Спорт, ритмическая гимнастика, пластика, работа на фабриках, походы, маневры, земляные работы - всё это выковывает нам сограждан, и, право же, милитаризм этого рода искупает многие грехи старого милитаризма.

   Остаётся развитие культуры, отчасти я уже говорил вам о том, что сделано в этой области.

   Главная идея, облегчившая нам разрешение проблемы, была идея искусственного подбора и содействия организации талантливых жизней.

   Прошлые эпохи не знали научно человеческой жизни, они не пытались даже сложить учение о её нормальном развитии, о её патологии, мы не знали болезней в биографиях людей, не имели понятия о диагнозе и терапии неудавшихся жизней.

   Люди, имевшие слабые запасы потенциальной энергии, часто сгорали, как свечки, и гибли под тяжестью обстоятельств, личности колоссальной силы не использовали десятой доли своей энергии. Теперь мы знаем морфологию и динамику человеческой жизни, знаем, как можно развить из человека все заложенные в него силы. Особые общества, многолюдные и мощные, включают в круг своего наблюдения миллионы людей, и будьте уверены, что теперь не может затеряться ни один талант, ни одна человеческая возможность не улетит в царство забвения...

   Кремнев вскочил потрясённый:

   - Но разве это не ужас! Эта тирания выше всех тираний! Ваши общества, воскрешающие немецких антропософов и французских франкмасонов, стоят любого государственного террора. Действительно, зачем вам государство, раз весь ваш строй есть не более как утончённая олигархия двух десятков умнейших честолюбцев!

   - Не волнуйтесь, мистер Чарли, во-первых, каждая сильная личность не ощутит даже намёка нашей тирании, а во-вторых, вы были правы лет тридцать назад - тогда наш строй был олигархией одарённых энтузиастов. Теперь мы можем сказать: "Ныне отпущаеши раба твоего!" Крестьянские массы доросли до активного участия в определении общественного мнения страны. Попробуй самая сильная организация пойти вразрез мнению тех, кто живёт и думает в избах Яропольца, Муринова и тысяч других поселений, - сразу же потеряет она своё влияние и духовную власть.

   Поверьте, что духовная культура народа, раз достигнув определённого, очень высокого духовного уровня, далее удерживается автоматически и приобретает внутреннюю устойчивость. Наша задача заключается в том, чтобы каждая волость жила своей творческой культурной жизнью, чтобы качественно жизнь Корчевского уезда не отличалась от жизни уезда Московского, и, достигнув этого, мы, энтузиасты возрождения села, мы, последователи великого пророка А. Евдокимова, можем спокойно сходить в могилу.

   Глаза старика горели огнём молодости, перед Кремневым стоял фанатик.

   Кремнев встал и с видимым раздражением обратился к Минину:

   - Что же, по-вашему, социальный критерий для самооценки своих поступков для ваших граждан необходим или излишен?

   - С точки зрения удобства государственного управления и как массовое явление - желателен, с точки зрения этической - не обязателен.

   - И это вы проповедуете открыто?

   - Да поймите вы, дорогой мой, - вспылил старик, - что у нас нет воровства не потому, что каждый сознаёт, что воровать дурно, а потому, что в головах наших сограждан не может зародиться даже мысли о воровстве. По-вашему, если хотите, осознанная этика безнравственна.

   - Хорошо, но вы-то, всё это сознающие, вы, главковерхи духовной жизни и общественности, кто вы: авгуры или фанатики долга? Какими идеями стимулировалась ваша работа над созданием сего крестьянского эдема?

   - Несчастный вы человек! - воскликнул Алексей Александрович, выпрямляясь во весь рост. - Чем стимулируется наша работа и тысячи нам подобных? Спросите Скрябина, что стимулировало его к созданию "Прометея", что заставило Рембрандта создать его сказочные видения! Искры Прометеева огня творчества, мистер Чарли! Вы хотите знать, кто мы - авгуры или фанатики долга? Ни те и ни другие - мы люди искусства.

  

   Утром следующего дня Кремнев почувствовал ещё большее охлаждение к нему обитателей Белоколпинского городка. Алексей Александрович как-то нехотя давал ему объяснения, связанные с устройством системы метеорофора.

   По его словам, факт связи того или иного состояния погоды с напряжением силовых магнитных линий был отмечен ещё в XIX столетии. Проносящиеся циклоны и антициклоны всегда имели своё магнитное видоизображение. Было только не совсем ясно, что в этой связи является определяющим моментом: погода определяет состояние магнитного поля или магнитное поле определяет погоду. Анализ подтвердил вторую гипотезу, и установка сети 4500 магнитных силовых станций позволила почти по полному произволу управлять состоянием магнитного поля, а следовательно, и погоды. Минин перешёл к описанию метеорофора, но, заметив слабость Алексея в законах математики, резко прервал свои объяснения...

   За обедом Кремнев почувствовал невыносимость своего положения, приближение катастрофы и потому был счастлив безмерно, когда Параскева попросила его поехать с ней в Москву за покупками и для посещения духовного концерта московских колоколов.

   Лёгкий аэропиль доставил их к трём часам на аэродром центра, и, так как до начала концерта оставался целый час времени, Параскева предложила Алексею посмотреть московские музеи, говоря, что теперь им удалось сделать то, перед чем остановилась в бессилии великая революция, и вытянуть из музейной рутины все сокровища духа, хранящиеся в них.

   - Даже исторический музей и тот в семидесятый год был вынут из-под спуда!

   Новое здание Румянцевского музея занимало целый огромный квартал от Манежа до Знаменки, выходя своими фасадами к Александровскому саду. В длинных вереницах комнат перед ними раскрылись диковинные видения Сандро Боттичелли, Рубенса, Веласкеса и других корифеев старого искусства, японские и неведомые ему ранее китайские эмали - все эти дары чужих стран, выменянные, как пояснила Параскева, на новгородские и суздальские иконы у музеев Запада и восточных стран. Пробегая беглым осмотром десятки зал, Алексей невольно задержался в залах реликвий. Его поразила комната Пушкина, раскрывшая Алексею душу великого поэта лучше, чем все десятки книг о нём, когда-то прочитанных. Ушаковский альбом, листки альбомных стихов, портреты близких, Нащокинский домик и сотни других свидетелей великой жизни.

   Он был