Аверченко Аркадий Тимофеевич - Рассказы

  

  

  

  

   Дѣти

   Редакторъ

   Состязан³е

   Одинок³й

   Философ³я

  

  

   Я очень люблю дѣтишекъ и безъ ложной скромности могу сказать, что и они любятъ меня.

   Найти настоящ³й путь къ дѣтскому сердцу - очень затруднительно. Для этого нужно обладать недюжиннымъ чутьемъ, тактомъ и многимъ другимъ, чего не понимаютъ лег³оны разныхъ боннъ, гувернантокъ и нянекъ.

   Однажды я нашелъ настоящ³й путь къ дѣтскому сердцу, да такъ основательно, что потомъ и самъ былъ не радъ...

   Я гостилъ въ имѣн³и своего друга, обладателя жены, свояченницы и троихъ дѣтей, трехъ благонравныхъ мальчиковъ отъ 8 до 11 лѣтъ.

   Въ одинъ превосходный лѣтн³й день другъ мой сказалъ мнѣ за утреннимъ чаемъ:

   - Миленьк³й! Сегодня я съ женой и свояченницей уѣду дня на три. Ничего если мы оставимъ тебя одного?

   Я добродушно отвѣтилъ:

   - Если ты опасаешься, что я въ этотъ промежутокъ подожгу твою усадьбу, залью кровью окрестности и, освѣщаемый заревомъ пожаровъ, буду, голый, плясать на непривѣтливомъ пепелищѣ - то опасен³я твои преувеличены болѣе, чѣмъ на половину.

   - Дѣло не въ томъ... A y меня есть еще одна просьба: присмотри за дѣтишками! Мы, видишь-ли, забираемъ съ собой и нѣмку.

   - Что ты! Да я не умѣю присматривать за дѣтишками. Не имѣю никакого понят³я: какъ это такъ за ними присматриваютъ?

   - Ну, слѣди, чтобы они все дѣлали во-время, чтобы не очень шалили и чтобы имъ въ то же время не было скучно... Ты такой милый!..

   - Милый-то я милый... A если твои отпрыски откажутся признать меня, какъ начальство?

   - Я скажу имъ... О, я увѣренъ, вы быстро сойдетесь. Ты такой общительный.

   Были призваны дѣти. Три благонравныхъ мальчика въ матросскихъ курточкахъ и желтыхъ сапожкахъ. Выстроившись въ рядъ, они посмотрѣли на меня чрезвычайно непривѣтливо.

   - Вотъ дѣти, - сказалъ отецъ, - съ вами останется дядя Миша! Михаилъ Петровичъ. Слушайтесь его, не шалите и дѣлайте все, что онъ прикажетъ. Уроки не запускайте. Они, Миша, ребята хорош³е и, я увѣренъ, вы быстро сойдетесь. Да и три дня - не годъ же, чортъ возьми!

   Черезъ часъ, всѣ, кромѣ насъ, сѣли въ экипажъ и уѣхали.

  

  

   Я, насвистывая, пошелъ въ садъ и усѣлся на скамейку. Мрачная, угрюмо пыхтящая троица опустила головы и покорно послѣдовала за мной, испуганно поглядывая на самыя мои невинныя тѣлодвижен³я.

   До этого мнѣ никогда не приходилось возиться съ ребятами. Я слышалъ, что дѣтская душа больше всего любитъ прямоту и дружескую откровенность. Поэтому, я рѣшилъ дѣйствовать на чистоту.

   - Эй, вы! Маленьк³е чертенята! Сейчасъ вы въ моей власти, и я могу сдѣлать съ вами все, что мнѣ заблагоразсудится. Могу хорошенько отколотить васъ, поразбивать вамъ носы или даже утопить въ рѣкѣ. Ничего мнѣ за это не будетъ, потому что общество борьбы съ дѣтской смертностью далеко, и въ немъ, по слухамъ, происходятъ крупныя неурядицы. Такъ что вы должны меня слушаться и вести себя подобно молодымъ благовоспитаннымъ дѣвочкамъ. Ну-ка, кто изъ васъ умѣетъ стоять на головѣ?

   Несоотвѣтств³е между началомъ и концомъ рѣчи поразило ребятъ. Сначала мои внушительныя угрозы навели на нихъ паническ³й ужасъ, но неожиданный конецъ перевернулъ, скомкалъ и смелъ съ ихъ блѣдныхъ лицъ опредѣленное выражен³е.

   - Мы... не умѣемъ... стоять... на головахъ.

   - Напрасно. Лица, которымъ приходилось стоять въ такомъ положен³и, отзываются объ этомъ съ похвалой. Вотъ такъ, смотрите!

   Я сбросилъ пиджакъ, разбѣжался и сталъ на голову.

   Дѣти сдѣлали движен³е, полное удовольств³я и одобрен³я, но тотчасъ-же сумрачно отодвинулись. Очевидно, первая половина моей рѣчи, стояла передъ ихъ глазами тяжелымъ кошмаромъ. Я призадумался. Нужно было окончательно пробить ледъ въ нашихъ отношен³яхъ. Дѣти любятъ все пр³ятное. Значитъ, нужно сдѣлать имъ что-нибудь значительно пр³ятное.

   - Дѣти! - сказалъ я внушительно. - Я вамъ запрещаю - слышите-ли - категорически и безъ отнѣкиван³й запрещаю вамъ въ эти три дня учить уроки!

   Крикъ недовѣр³я, изумлен³я и радости вырвался изъ трехъ грудей. О! я хорошо зналъ привязчивое дѣтское сердце. Въ глазахъ этихъ милыхъ мальчиковъ засвѣтилось самое недвусмысленное чувство привязанности ко мнѣ, и они придвинулись ближе.

   Поразительно, какъ дѣти обнаруживаютъ полное отсутств³е любознательности по отношен³ю къ грамматикѣ, ариѳметикѣ и чистописан³ю. Изъ тысячи ребятъ нельзя найти и трехъ, которые были-бы исключен³емъ...

   За свою жизнь я зналъ только одну маленькую дѣвочку, обнаруживавшую интересъ къ наукамъ. По крайней мѣрѣ, когда-бы я ни проходилъ мимо ея окна, я видѣлъ ее, склоненной, надъ громадной, не по росту, книжкой. Выражен³е ея розоваго лица было совершенно невозмутимо, a глаза отъ чтен³я, или отъ чего другого утратили всяк³й смыслъ и выражен³е. Нельзя сказать, чтобы чтен³е прояснило ея мозгъ, потому что въ разговорѣ она употребляла только два слова: "папа, мама", - и то при очень сильномъ нажат³и груди. Это, да еще умѣнье въ лежачемъ положен³и закрывать глаза - составляло всю ея цѣнность, обозначенную тутъ-же, на большомъ бѣломъ ярлыкѣ, прикрѣпленномъ къ груди:

   - 7 руб. 50 копѣекъ.

   Повторяю - это была единственная встрѣченная мною прилежная дѣвочка, да и то, это свойство было навязано ей прихотью торговца игрушками.

   Итакъ, всяк³я занят³я и уроки были мной категорически воспрещены порученнымъ мнѣ мальчуганамъ. И тутъ же я убѣдился, что пословица "запрещенный плодъ сладокъ" не всегда оправдывается: ни одинъ изъ моихъ трехъ питомцевъ за эти дни не притронулся къ книжкѣ!

  

  

   - Будемъ жить въ свое удовольств³е, - предложилъ я дѣтямъ. - Что вы любите больше всего?

   - Курить! - сказалъ Ваня.

   - Купаться вечеромъ въ рѣчкѣ! - сказалъ Гришка.

   - Стрѣлять изъ ружья, - сказалъ Леля.

   - Почему же вы, отвратительные дьяволята, - фамильярно спросилъ я, - любите все это?

   - Потому что намъ запрещаютъ, - отвѣтилъ Ваня, вынимая изъ кармана папироску. - Хотите курить?

   - Сколько тебѣ лѣтъ?

   - Десять.

   - A гдѣ ты взялъ папиросы?

   - Утащилъ y папы.

   - Таскать, имѣйте, братцы, въ виду, стыдно и грѣшно - тѣмъ болѣе, так³я скверныя папиросы. Вашъ папа куритъ страшную дрянь. Ну, да если ты уже утащилъ - будемъ курить ихъ. A выйдутъ - я угощу васъ своими.

   Мы развалились на травѣ, задымили папиросами и стали непринужденно болтать. Бесѣдовали о вѣдьмахъ, причемъ, я разсказалъ нѣсколько не лишенныхъ занимательности фактовъ изъ ихъ жизни. Бонны, обыкновенно, разсказываютъ дѣтямъ о томъ, сколько жителей въ Сѣверной Америкѣ, что такое звукъ и почему черныя матер³и поглощаютъ свѣтъ. Я избѣгалъ такихъ томительныхъ разговоровъ.

   Поговорили о домовыхъ, жившихъ на конюшнѣ.

   Потомъ бесѣда прекратилась. Молчали...

   - Скажи ему! - шепнулъ толстый лѣнивый Лелька, подвижному, порывистому Гришкѣ. - Скажи ты ему!..

   - Пусть лучше Ваня скажетъ, - шепнулъ такъ, чтобы я не слышалъ, Гришка, - Ванька, скажи ему.

   - Стыдно, - прошепталъ Ваня. Рѣчь, очевидно, шла обо мнѣ.

   - О чемъ вы, дѣтки, хотите мнѣ сказать? - освѣдомился я.

   - Объ вашей любовницѣ, - хриплымъ отъ папиросы голосомъ отвѣчалъ Гришка, - Объ тетѣ Лизѣ.

   - Что вы врете, скверные мальчишки? - смутился я. - Какая она моя любовница?

   - A вы ее вчера вечеромъ цѣловали въ залѣ, когда мама съ папой гуляли въ саду.

   Меня разобралъ смѣхъ.

   - Да какъ же вы это видѣли?

   - A мы съ Лелькой лежали подъ диваномъ. Долго лежали, съ самаго чая. A Гришка на подоконникѣ за занавѣской сидѣлъ. Вы ее взяли за руку, дернули къ себѣ и сказали: "Милая! Вѣдь я не съ дурными намѣрен³ями!" A тетка головой крутитъ, говоритъ: "ахъ, ахъ"!..

   - Дура! - сказалъ, усмѣхаясь, маленьк³й Лелька.

   Мы помолчали.

   - Что же вы хотѣли мнѣ сказать о ней?

   - Мы боимся, что вы съ ней поженитесь. Несчастнымъ человѣкомъ будете,

   - A чѣмъ же она плохая? - спросилъ я, закуривая отъ Ваниной папиросы.

   - Какъ вамъ сказать... Слякоть она!

   - Не женитесь! - предостерегъ Гришка.

   - Почему же, молодые друзья?

   - Она мышей боится.

   - Только всего?

   - A мало? - пожалъ плечами маленьк³й Лелька. - Визжитъ, какъ шумашедшая. A я крысу за хвостъ могу держать!

   - Вчера мы поймали двухъ крысъ. Убили, - улыбнулся Гришка.

   Я былъ очень радъ, что мы сошли со скользкой почвы моихъ отношен³й къ глупой теткѣ, и ловко перевелъ разговоръ на разбойниковъ.

   О разбойникахъ всѣ толковали со знан³емъ дѣла, большой симпат³ей и сочувств³емъ къ этимъ отверженнымъ людямъ.

   Удивились моему терпѣн³ю и выдержкѣ: такой я уже большой, a еще не разбойникъ.

   - Ѣсть хочу, - сказалъ неожиданно Лелька.

   - Что вы, братцы, хотите: наловить сейчасъ рыбы и сварить на берегу рѣки уху съ картофелемъ или идти въ домъ и ѣсть кухаркинъ обѣдъ?

   Милыя дѣти отвѣчали согласнымъ хоромъ:

   - Ухи.

   - A картофель какъ достать, попросить на кухнѣ или украсть на огородѣ?

   - На огородѣ. Украсть.

   - Почему же украсть лучше, чѣмъ попросить?

   - Веселѣе, - сказалъ Гришка. - Мы и соль y кухарки украдемъ. И перецъ! И котелокъ!!.

   Я снарядилъ на скорую руку экспедиц³ю, и мы отправились на воровство, грабежъ и погромъ.

  

  

   Былъ уже вечеръ, когда мы, разложивъ y рѣки костеръ, хлопотали около котелка. Ваня ощипывалъ стащеннаго имъ въ сараѣ пѣтуха, a Гришка, голый, только что искупавш³йся въ теплой рѣкѣ, плясалъ передъ костромъ.

   Ко мнѣ дѣти чувствовали нѣжность и любовь, граничащую со преклонен³емъ.

   Лелька держалъ меня за руку и безмолвно, полнымъ обожан³я взглядомъ, глядѣлъ мнѣ въ лицо.

   Неожиданно Ванька расхохотался

   - Что, если бы папа съ мамою сейчасъ явились? Что бы они сказали?

   - Хи-хи! - запищалъ голый Гришка. - Уроковъ не учили, изъ ружья стрѣляли, курили, вечеромъ купались и лопаемъ уху, вмѣсто обѣда.

   - A все Михаилъ Петровичъ, - сказалъ Лелька, почтительно цѣлуя мою руку.

   - Мы васъ не выдадимъ!

   - Можно называть васъ Мишей? - спросилъ Гришка, окуная палецъ въ котелокъ съ ухой. - Ой, горячо!..

   - Называйте. Бѣсъ съ вами. Хорошо вамъ со мной?

   - Превосхитительно!

   Поужинавъ, закурили папиросы и разлеглись на одѣялахъ, притащенныхъ изъ дому Ванькой.

   - Давайте ночевать тутъ, - предложилъ кто-то.

   - Холодно, пожалуй, будетъ отъ рѣки. Сыро, - возразилъ я.

   - Ни черта! Мы костеръ будемъ поддерживать. Дежурить будемъ.

   - Не простудимся?

   - Нѣтъ, - оживился Ванька. - Накажи меня Богъ, не простудимся!!

   - Ванька! - предостерегъ Лелька, - Божишься? A что нѣмка говорила?

   - Божиться и клясться нехорошо, - сказалъ я. - Въ особенности, такъ прямолинейно. Есть менѣе обязывающ³я и болѣе звучныя клятвы... Напримѣръ: "клянусь своей бородой"! "Тысяча громовъ"... "Проклят³е неба"!

   - Тысяча небовъ! - проревѣлъ Гришка, - Пойдемъ собирать сух³я вѣтки для костра.

   Пошли всѣ. Даже неповоротливый Лелька, державш³йся за мою ногу и громко сопѣвш³й.

   Спали y костра. Хотя онъ къ разсвѣту погасъ, но никто этого не замѣтилъ, тѣмъ болѣе, что скоро пригрѣло солнце, защебетали птицы, и мы проснулись для новыхъ трудовъ и удовольств³й.

  

  

   Трое сутокъ промелькнули какъ сонъ. Къ концу третьяго дня мои питомцы потеряли всяк³й человѣческ³й образъ и подоб³е...

   Матросск³е костюмчики превратились въ лохмотья, a Гришка бѣгалъ даже безъ штановъ, потерявъ ихъ невѣдомымъ образомъ въ рѣкѣ. Я думаю, что это было сдѣлано имъ нарочно - съ прямой цѣлью отвертѣться отъ утомительнаго сниман³я и надѣван³я штановъ при купаньи.

   Лица всѣхъ трехъ загорѣли, голоса, отъ ночевокъ на открытомъ воздухѣ, огрубѣли, тѣмъ болѣе, что все это время они упражнялись лишь въ краткихъ, выразительныхъ фразахъ:

   - Проклятье неба! Какой это мошенникъ утащилъ мою папиросу?.. Что за дьявольщина! Мое ружье опять дало осѣчку. Дай-ка Миша, спичечки!!.

   Къ концу третьяго дня мною овладѣло смутное безпокойство: что скажутъ родители по возвращен³и?

   Дѣти успокаивали меня, какъ могли:

   - Ну, поколотятъ насъ, эка важность! Вѣдь не убьютъ же!

   - Тысяча громовъ! - хвастливо кричалъ Ванька. - A если они, Миша, дотронутся до тебя хотя пальцемъ, то пусть бережутся. Даромъ имъ это не пройдетъ!

   - Ну, меня то не тронутъ, a вотъ васъ, голубчики, отколошматятъ. Покажутъ вамъ и курен³е, и стрѣльбу и бродяжничество.

   - Ничего, Миша! - успокаивалъ меня Лелька, хлопая по плечу. - За то хорошо пожили!

   Вечеромъ пр³ѣхали изъ города родители, нѣмка и та самая "глупая тетка", на которой дѣти не совѣтовали мнѣ жениться изъ-за мышей.

   Дѣти попрятались подъ диваны и кровати, a Ванька залѣзъ даже въ погребъ.

   Я извлекъ ихъ всѣхъ изъ этихъ мѣстъ, ввелъ въ столовую, гдѣ сидѣло все общество, закусывая съ дороги, и сказалъ:

   - Милый мой! Уѣзжая, ты выражалъ надежду, что я сближусь съ твоими дѣтьми, и что они оцѣнятъ общительность моего нрава. Я это сдѣлалъ. Я нашелъ путь къ ихъ сердцу... Вотъ, смотри: Дѣти! Кого вы любите больше: отца съ матерью или меня.

   - Тебя! - хоромъ отвѣтили дѣти, держась за меня, глядя мнѣ въ лицо благодарными глазами.

   - Пошли бы вы со мной на грабежъ, на кражу, на лишен³я, холодъ и голодъ?

   - Пойдемъ, - сказали всѣ трое, a Лелька даже ухватилъ меня за руку, будто-бы мы должны были сейчасъ, немедленно пуститься въ предложенныя мной авантюры.

   - Было ли вамъ эти три дня весело? -Ого!!

   Они стояли около меня рядомъ, сильные, мужественные, съ черными отъ загара лицами, облеченные въ затасканные лохмотья, которыя придерживались грязными руками, закопченными порохомъ и дымомъ костра.

   Отецъ нахмурилъ брови и обратился къ маленькому Лелькѣ, сонно хлопавшему глазенками:

   - Такъ ты бы бросилъ меня и пошелъ бы за нимъ?

   - Да! - сказалъ безстрашный Лелька вздыхая. - Клянусь своей бородой! Пошелъ бы.

   Лелькина борода разогнала тучи. Всѣ закатились хохотомъ и громче всѣхъ, истерически, смѣялась тетя Лиза, бросая на меня лучистые взгляды.

   Когда я отводилъ дѣтей спать, Гришка сказалъ грубымъ презрительнымъ голосомъ.

   - Хохочетъ... Тоже! Будто ей подъ юбку мышь подбросили! Дура.

  

  

   Въ боковой комнатѣ трактира купца Осовѣлова сидѣли за графинчикомъ водки два человѣка: приказчикъ бакалейной лавки Мурзакинъ и редакторъ большой ежедневной газеты "Столичная Мысль" Миколаевъ.

   Редакторъ, жестикулируя, говорилъ:

   - Да, братъ... Попалъ я въ жилу - и никакихъ гвоздей! Не жизнь y меня теперь, a бланманже. Ни пито, ни ѣдено, - пятьдесятъ цѣлкачей въ мѣсяцъ вынь, да положь! Ге! Миколаевъ, братъ, тоже не лѣвой ногой сморкается. И всякая собака знаетъ меня: "редакторъ Миколаевъ, издательница Шмитъ" - въ каждой газетѣ написано.

   - Затрещалъ! - поморщился приказчикъ. - Ты, Миколаша, человѣкъ пр³ятный, но пустой. Глупый человѣкъ. Этакъ вотъ прыгаешь до поры, до времени, a потомъ - трахъ! И сядешь въ тюрьму.

   Восторженный редакторъ притихъ, размазалъ пальцемъ по столу пролитое пиво и нерѣшительно возразилъ:

   - Нѣтъ, не сяду... Зачѣмъ мнѣ садиться?

   - Самъ-то не сядешь... Друг³е посадятъ. Нѣтъ... Нехорошее твое дѣло, Миколаевъ. Какой ты редакторъ? Силы настоящей въ тебѣ нѣтъ. Вотъ ты мнѣ другъ, пр³ятель закадычный съ мальчишескаго возраста - и что же? Пишу я стишки разные, поэмки, a ты... развѣ ты ихъ напечатаешь въ "Столичной Мысли"? Какъ же! Такъ тебѣ и дадутъ. Кишка тонка, миленьк³й!

   - Отчего же не напечатать, - нерѣшительно сказалъ редакторъ. - Можно и напечатать... Если... гм... матер³алъ подходящ³й.

   Приказчикъ недовѣрчиво прищурился.

   - Какъ же это ты сдѣлаешь?..

   - Да очень просто. Если стихи мнѣ понравятся, возьму ихъ, отдамъ приказан³е печатать...

   - Ну? Да вѣдь тамъ другой редакторъ есть?..

   - Ш-што-съ? Какой это еще другой?! Я редакторъ Миколаевъ, и больше никакихъ редакторовъ Миколаевыхъ! Редакторъ Миколаевъ - издательница Шмитъ - типограф³я "Польза и Дѣло"! Это, братъ, мы твердо знаемъ. Гдѣ ваши стихи?

   Въ виду серьезности момента, редакторъ заблагоразсудилъ перейти съ приказчикомъ на "вы". На приказчика сразу пахнуло холодкомъ строгой оффиц³альности.

   Почувствовались два разныхъ человѣка: олимп³ецъ-редакторъ распространеннаго органа и робк³й начинающ³й поэтъ, судьба котораго всецѣло зависитъ отъ рѣшен³я этого олимп³йца.

   - Гдѣ ваши стихи? Посмотримъ-съ.

   Приказчикъ тоже проникся настроен³емъ. Онъ сдвинулся на кончикъ стула, вынулъ изъ кармана сложенную вчетверо бумажку и почтительно протянулъ ее редактору.

   - Вуаля, - щегольнулъ онъ французскимъ языкомъ, - стишки моего сочинен³я.

   Редакторъ критически поджалъ губы и развернулъ произведен³е своего друга.

   - Гм... да! Дѣйствительно, стихи. Вы не ошиблись. Прочтемъ-съ, прочтемъ-съ...

  

         Что за славная картина

         Этотъ городъ Петербургъ,

         Только плохо тамъ живется

         Всѣмъ приказчикамъ всегда.

         Распроклятый бакалейный

         И тяжелый очень трудъ:

         День-деньской все на ногахъ ты,

         Даже некогда вздохнуть!

  

   Очень мило. Стихи о положен³и народнаго класса трудящихся. Соц³алистическое неустройство Карла Маркса. Такъ, такъ. Классовая перегородка, какъ говорится. Ну, хорошо...

   Миколаевъ всталъ, и голосъ его зазвучалъ торжественно:

   - Ну, хорошо!.. Трудящ³й поэтъ Мурзакинъ! Ваши стихи приняты.

   Въ этомъ мѣстѣ приказчикъ рѣшилъ, что принят³емъ стиховъ оффиц³альныя отношен³я закончились, и, поэтому, немедленно перешелъ на прежн³й дружеск³й тонъ.

   - Вотъ мерси, Миколаша. Это здорово. A когда ты ихъ напечатаешь?

   - Я ихъ завтра напечатаю, господинъ Мурзакинъ, будьте покойны.

   Хотя приказчикъ и пытался найти прежн³е дружеск³е тона въ бесѣдѣ съ редакторомъ, но редакторъ повидимому, не былъ расположенъ разставаться съ преимуществами своего положен³я, и сейчасъ же явно подчеркнулъ желан³е держать начинающаго поэта на почтительномъ разстоян³и.

   - Будьте покойны, господинъ Мурзакинъ...

   Приказчикъ внимательно всмотрѣлся въ своего друга и - не узналъ его. Что то новое появилось въ лицѣ редактора... Какая-то суровая, непреклонная складка легла около губъ, какъ-то рѣшительно засверкали мутные доселѣ глаза и, казалось какой-то переломъ произошелъ въ доброй, мягкой, безвольной душѣ Миколаева.

   Хлебнулъ-ли онъ сладкаго яда власти почувствовалъ-ли красоту силы и почета зазвучали-ли въ его душѣ новыя струны?..

   Редакторъ допилъ залпомъ стаканъ пива, всталъ, выпрямился и, бросивъ на столъ трехрублевку, небрежно сказалъ:

   - Не желаете-ли проѣхаться со мной въ редакц³ю моей газеты? Я на минутку: отдамъ два-три распоряжен³я, отошлю ваши стихи въ типограф³ю - и тогда къ вашимъ услугамъ.

   Робость засвѣтилась въ приказчичьемъ взглядѣ.

   - A васъ не вытурятъ, Миколаша?

   - Шш-то-съ?! Человѣкъ! Получите деньги! Дайте газету "Столичная Мысль". Вотъ, спасибо. Видите-ли, господинъ Мурзакинъ - это газета... Видите-ли... господинъ Мурзакинъ (если, конечно, ха-ха, вы еще не ослѣпли?) что внизу написано? Ре-дак-торъ A. C. Миколаевъ, издательница О. Шмитъ, типограф³я "Польза и Дѣло"! Ѣдемъ!

  

  

   Редакторъ и приказчикъ подошли къ фешенебельному подъѣзду, въ которомъ помѣщалась редакц³я "Столичной Мысли", и остановились.

   - Идите; Мурзакинъ, - не бойтесь - ласково ободрилъ приказчика редакторъ, въ то время, какъ на лицѣ его застыла та-же строгая, непреклонная складка. - Идите... Это моя редакц³я.

   - Вамъ кого? - остановилъ ихъ редакц³онный разсыльный.

   - Болванъ! - вскричалъ, сердито хмурясь, Миколаевъ. - Редактора не узналъ? Распустились, черти... Пьянствуете все! Сними съ этого господина пальто. Пришли ко мнѣ секретаря и издателя!.. Я буду въ редакторскомъ кабинетѣ. Живо!

   Редакторъ смѣло подошелъ къ двери, на которой красовалась надпись "Кабинетъ редактора", и распахнулъ ее. Кабинетъ былъ пустъ.

   - Идите, Мурзакинъ. Ге! Вы уже приняты въ число сотрудниковъ и, поэтому, можете сидѣть y меня въ кабинетѣ.

   Тонъ его, по прежнему, былъ ласковъ и снисходителенъ, a около губъ, попрежнему, змѣилась складка неслыханнаго упорства и рѣшимости.

   - Эй, кто тамъ! Тысячу разъ вамъ нужно повторять: позовите секретаря!

   Въ кабинетъ вошелъ полный пожилой человѣкъ и обвелъ удивленнымъ взглядомъ сидѣвшихъ людей - одного на редакторскомъ креслѣ за монуменальнымъ столомъ, другого - на кончикѣ стула, почтительнаго, робкаго, подавленнаго окружающимъ его великолѣп³емъ.

   - Миколаевъ?!! Это вы тутъ кричите? Что вамъ нужно? Зачѣмъ вы сѣли сюда?

   Миколаевъ откинулся на спинку кресла и юмористически всплеснулъ руками:

   - Нѣтъ, это мнѣ нравится: зачѣмъ я здѣсь? Да кто редакторъ? Вы редакторъ или я редакторъ? Что вы тутъ такое? Секретарь? Такъ и занимайтесь своимъ дѣломъ! Ш-што-съ? Распустились всѣ, за дѣломъ не слѣдите! Если васъ не подтягивать, такъ тутъ, чортъ знаетъ что, пойдетъ!.. Не бойтесь, Мурзакинъ. Да, кстати, секретарь... вотъ я принесъ тутъ стихи этого господина. Отошлите ихъ въ типограф³ю "Польза и Дѣло" и велите напечатать ихъ покрупнѣе !

   - Вы пьяны, Миколаевъ - сказалъ, пожимая плечами, секретарь. - Или съ ума сошли.

   Миколаевъ всталъ.

   Лицо его было наружно спокойно, но сжатыя губы и нависш³я брови предвѣщали бурю.

   - Это вы мнѣ говорите? Мнѣ? Вонъ отсюда! Чтобъ духу твоего не было! А? Какъ это вамъ понравится? - обратился редакторъ къ поэту. - Онъ мнѣ говоритъ так³я вещи. Ну, времячко!.. Недаромъ, я вчера читалъ, говорятъ: реакц³я. И вѣрно. Яйца курицу учатъ! Чего же вы стоите? Сказано вамъ: уходите! Скажите, чтобы вамъ тамъ въ конторѣ выдали разсчетъ. Ступайте! Я васъ всѣхъ тутъ шелковыми сдѣлаю.

   Приказчикъ обратилъ къ редактору блѣдное лицо и прошепталъ:

   - Уйдемъ лучше.

   - Откуда? Куда? Я долженъ быть тутъ и работать! Я - редакторъ, милый... И не хочу, чтобы мнѣ даромъ, ни за что, ни про что, платили деньги.

   Онъ позвонилъ. Когда вошелъ разсыльный, онъ уткнулся въ какую-то бумагу, потомъ поднялъ разсѣянный, задумчивый взоръ и спросилъ:

   - Издатель здѣсь?

   - Нѣту.

   - Гдѣ же это онъ ходитъ? Вмѣсто того, чтобы дѣло дѣлать, слоны-слоняетъ... Безобраз³е! Зачѣмъ не приглядишь самъ - все валится!..

   - Слушайте, - сказалъ разсыльный, нерѣшительно подходя къ столу, - шли бы вы домой, а? Ей Богу. Вамъ же хуже... Знаете вѣдь нашего Павла Захарыча...

   - Ш-ш-то-съ? Ты, братецъ, дуракъ. Секретаря я выгналъ, потому что онъ человѣкъ интеллигентный, a поступаетъ, какъ нахалъ!.. Но ты просто глупъ, и не знаешь съ кѣмъ и какъ говорить. Ты видишь эту газету? Кто здѣсь подписанъ? Редакторъ А. С. Миколаевъ! A я кто? Андр³анъ Семенычъ Миколаевъ! Ясно, кажется?

   Разсыльный качнулъ сомнительно головой и вышелъ. Миколаевъ потеръ руками голову и устало сказалъ:

   - Тяжелая, братецъ, это штука - редактировать газету. То, да ce... Это что? Письма? Почта?

   Онъ взялъ со стола пачку писемъ и, положивъ себѣ на колѣни, сталъ вскрывать ихъ.

   - Написано: господину редактору "Столичной Мысли". Это мнѣ. Ну, посмотримъ. Это что? Разсказъ: "Холерный бунтъ". Глупо. Только публику пугать. Зачѣмъ? Нужно веселенькое, a они о бунтахъ... Это что? "Дальневосточныя осложнен³я". Политика... Ну, это можно. "Еще о мелкой земской единицѣ". "Еще?". Значитъ, что то уже было? Гм... Авторъ повторяется. Да и глупо: что такое - мелкая единица? Развѣ единицы бываютъ разныхъ размѣровъ? Почему земская? Пишутъ, пишутъ и сами не знаютъ, что пишутъ. Это мы бросимъ въ корзину, a это въ типограф³ю... Крупный шрифтъ!.. Гм...

   Редакторъ такъ углубился въ занят³я, что даже не замѣтилъ, какъ въ кабинетъ вошелъ издатель газеты Корявовъ.

   - Миколаевъ?! - сказалъ онъ удивленно. - Что это ты, братецъ?!

   - А, Павелъ Захарычъ, - кивнулъ головой, отрываясь отъ бумагъ Миколаевъ. - Гдѣ это вы пропадали? Я два раза спрашивалъ. Такъ нельзя.

   - Ты пьянъ?!!

   - Павелъ Захарычъ, - сурово и твердо сказалъ Миколаевъ. - Вы здѣсь y меня и, поэтому, прошу... Довольно! Не забывайте, кто здѣсь редакторъ...

   Издатель подошелъ къ дверямъ, отворилъ ихъ и, полусмѣясь, полусердито сказалъ разсыльному:

   - Илья! Возьми Миколаева и выведи въ переднюю. Да скажи, чтобъ въ конторѣ выписали ему разсчетъ.

  

  

   Когда Миколаева выводили изъ кабинета, онъ кричалъ, упирался и грозилъ, что разсчитаетъ издателя...

   Другъ его, приказчикъ, напротивъ, былъ тихъ, покоренъ, и только молящимъ голосомъ просилъ Илью:

   - Не трогайте его... Онъ самъ уйдетъ, Ахъ, ты-жъ, Господи... Такое дѣло! Не толкайте его...

   Очутившись на улицѣ, оба долго шли молча, съ опущенными головами... У редактора непреклонная, суровая складка исчезла, и ее замѣнила складка обиженная, недоумѣвающая.

   На углу двухъ улицъ эксъ-редакторъ сѣлъ на тумбу и поднялъ на приказчика взглядъ, полный мучительнаго раздумья и неувѣренности въ себѣ.

   - Не понимаю... - печально сказалъ онъ. - Что же это такое: редакторъ я или не редакторъ?

  

  

   Если кому-нибудь изъ васъ случится попасть на финляндское побережье Балт³йскаго моря и набрести на деревушку Меррикярви (финны думаютъ, что это городъ), то вы никогда не упоминайте моего имени...

   Къ имени Аркад³й Аверченко жители этой деревушки (города?) отнесутся безъ должнаго уважен³я, а, пожалуй, даже и выругаются...

   Спорный вопросъ - деревушка Меррикярви или городъ? - я увѣренъ, всегда будетъ рѣшенъ въ мою пользу...

   У финовъ - ман³я велич³я. Для нихъ изготовить изъ деревушки городъ ничего не стоитъ. Способъ изготовлен³я простъ: они протягиваютъ между домами ленсмана и пастора телефонную проволоку, и тогда все мѣсто, гдѣ продѣлана эта немудрая штука, называется городомъ, a сама проволока - телефонной сѣтью.

   Съ такой же простотой, совершенно непонятной для русскаго человѣка, устраиваются и общественныя библ³отеки.

   Дачникъ, гуляя по полю, дочитываетъ книгу и пару газетъ, которыя были y него въ карманѣ. Дочитавъ, онъ, по своему обыкновен³ю и лѣни, чтобы не таскаться съ двойнымъ грузомъ (книга въ рукахъ и книга въ головѣ), - бросаетъ книгу, газеты на землю и уходитъ домой.

   На брошенныя дачникомъ драгоцѣнности набредаютъ финны. Сейчасъ же закипаетъ работа: вокругъ книги и газетъ возводятся стѣны, сверху покрываютъ крышей, сбоку надъ дверьми пишутъ: "общественная библ³отека города (деревушки?!!) Меррикярви" - и въ ближайшее же воскресенье все населен³е уже дымитъ, трубками въ этомъ странномъ учрежден³и.

   Первое время я совершенно не зналъ о существован³и Меррикярви, такъ какъ жилъ въ тридцати верстахъ отъ него въ деревушкѣ Куомякахъ.

   Мы жили вдвоемъ: я и моя маленькая яхта, на которой я изрѣдка совершалъ небольш³я прогулки.

   Черезъ три дня послѣ моего пр³ѣзда въ Куомяки я узналъ, что неисправимые финны назвали сходни, около которыхъ стояла яхта - "Яхтъ-клубомъ", a меня - президентомъ клуба.

   Сначала я хотѣлъ отказаться отъ этого почетнаго зван³я, совершенно мною незаслуженнаго, но потомъ рѣшилъ, что если проволока y нихъ называется сѣтью, то почему я, скромный писатель, не могу быть президентомъ?

   Какъ бы то ни было, но слава о Куомякскомъ яхтъ-клубѣ и обо мнѣ, какъ его президентѣ, разлетѣлась далеко по окрестностямъ и долетѣла до злополучнаго Меррикярви.

   Я не чувствую себя ни въ чѣмъ виновнымъ - начали-то вѣдь первые они...

  

  

   Однажды я получилъ такую бумагу на печатномъ бланкѣ:

  

   Для поощрен³я и развит³я морского спорта Меррикярвинское общество предлагаетъ вашему яхтъ-клубу устроить парусныя гонки на скорость, избравъ конечнымъ пунктомъ гонокъ нашъ городъ Меррикярви.

   Для поощрен³я и соревнован³я гг. гонщиковъ, названное меррикярвинское общество - со своей стороны предполагаетъ назначить призы: первому пришедшему къ нашей пристани - почетный кубокъ и золотой жетонъ; второму и третьему - почетные дипломы.

   Гонки, - въ ближайшее воскресенье, въ 2 часа дня отъ отправного пункта. О соглас³и благоволите увѣдомить.

  

   Я сейчасъ же сѣлъ и написалъ отвѣтъ:

  

  

   Куомякск³й яхтъ-клубъ, обсудивъ въ экстренномъ засѣдан³и ваше предложен³е благодаритъ васъ за него и принимаетъ его единогласно.

   Принося также свою благодарность за назначен³е Вами поощрительныхъ призовъ, имѣю честь сообщить, что гонки отъ отправного пункта будутъ начаты въ ближайшее воскресенье, въ 2 часа дня.

  

  

   Наступило "ближайшее воскресенье".

   Я спокойно позавтракалъ, около двухъ часовъ одѣлся, сѣлъ въ свою яхточку и, распустивъ паруса, не спѣша, двинулся къ загадочному незнакомому мнѣ городу Меррикярви.

   Это было очень милое, тихое плаванье.

   Такъ какъ торопиться было некуда, я весело посвистывалъ, покуривалъ сигару и размышлялъ о велич³и Творца и разумномъ устройствѣ всего сущаго.

   Встрѣтивъ рыбачью лодку, я окликнулъ ее и спросилъ рыбаковъ: далеко ли еще до городка Меррикярви.

   - Лизко, - отвѣтили мнѣ добрые люди. Вѣ или ри версты.

   Финляндцы удивительный народъ: въ обычной своей жизни они очень честны и съ поразительнымъ уважен³емъ относятся къ чужой собственности. Но стоитъ только финляндцу заговорить по русски, какъ онъ обязательно утащитъ отъ каждаго слова по буквѣ. Спросите его - зачѣмъ она ему понадобилась?

   Возвративъ тремъ словамъ три ограбленныя y нихъ буквы, я легко могъ выяснить, что до Меррикярви "близко: двѣ или три версты".

   Дѣйствительно, минутъ черезъ десять y берега вырисовалась громадная гранитная скала, за ней длинный песчаный берегъ, a еще дальше - группа домишекъ и маленькая пристань, усѣянная народомъ и украшенная тр³умфальной аркой изъ зелени.

   Я бросился къ парусамъ, направилъ яхту прямо къ пристани, повернулся бокомъ и, черезъ минуту десятки рукъ уже подбрасывали меня на воздухъ... дамы осыпали меня цвѣтами.

   Сами по себѣ финляндцы очень флегматичны и медлительны, но между ними затесалось нѣсколько петербургскихъ золотушныхъ дачниковъ, которые шумѣли, производили кавардакъ и этимъ подстегивали меррикярвинскихъ исконныхъ гражданъ...

   - Урра! - ревѣли десятки глотокъ. - Да здравствуетъ Аверченко, первый яхтсмэнъ и побѣдитель! Урра!

   Сердце мое дрожало отъ восторга и гордости. Я чувствовалъ себя героемъ, голова моя инстинктивно поднималась выше и глаза блистали...

   О, моя бѣдная, далекая матушка. Почему ты не здѣсь? Отчего бы тебѣ не полюбоваться на тр³умфъ любимаго сына, котораго наконецъ-то оцѣнила холодная равнодушная толпа? !

   - A остальные... далеко еще? - спросилъ меня, когда восторги немного утихли, одинъ дачникъ.

   - A не знаю, право, - чистосердечно отвѣтилъ я. - Я никого и не видѣлъ.

   - Урра! - грянули голоса съ удвоеннымъ восторгомъ.

   Одна дѣвушка поднесла мнѣ букетъ розъ и застѣнчиво спросила:

   - Вы, вѣроятно, неслись стрѣлой?

   - О, нѣтъ, сударыня... Я ѣхалъ потихоньку себѣ, не спѣша.

   Никто не хотѣлъ вѣрить...

   - Дадимъ ему сейчасъ призъ! - предложилъ экспансивный дачникъ. - Чего тамъ ждать другихъ?! Когда-то еще они пр³ѣдутъ.

   Я попытался слабо протестовать, я указывалъ на т