ом себе не имею я друга. Безумное одиночество, когда я не знаю, кто я,
одинокий, когда моими устами, моей мыслью, моим голосом говорят неведомые
они.
Так жить нельзя. А мир спокойно спит: и мужья целуют своих жен, и
ученые читают лекции, и нищий радуется брошенной копейке. Безумный,
счастливый в своем безумии мир, ужасно будет твое пробуждение!
Кто сильный даст мне руку помощи? Никто. Никто. Где найду я то вечное,
к чему я мог бы прилепиться со своим жалким, бессильным, до ужаса одиноким
"я"? Нигде. Нигде. О милая, милая девочка, почему к тебе тянутся сейчас мои
окровавленные руки - ведь ты также человек и так же ничтожна, и одинока, и
подвержена смерти. Жалею ли я тебя, или хочу, чтобы ты меня пожалела, но,
как за щитом, укрылся бы я за твоим беспомощным тельцем от безнадежной
пустоты веков и пространства. Но нет, нет, все это ложь!
О большой, громадной услуге я попрошу вас, гг. эксперты, и, если вы
чувствуете в себе хоть немного человека, вы не откажете в ней. Надеюсь, мы
достаточно поняли друг друга, настолько, чтобы не верить друг другу. И если
я попрошу вас сказать на суде, что я человек здоровый, то менее всего
поверю вашим словам я. Для себя вы можете решать, но для меня никто не
решит этого вопроса:
Притворялся ли я сумасшедшим, чтобы убить, или убил потому, что был
сумасшедшим?
Но судьи поверят вам и дадут мне то, чего я хочу: каторгу. Прошу вас
не придавать ложного толкования моим намерениям. Я не раскаиваюсь, что убил
Савелова, я не ищу в каре искупления грехов, и если для доказательства
того, что я здоров, вам понадобится, чтобы я кого-нибудь убил с целью
грабежа,- я с удовольствием убью и ограблю. Но в каторге я ищу другого,
чего, я не знаю еще и сам.
Меня тянет к этим людям какая-то смутная надежда, что среди них,
нарушивших ваши законы, убийц, грабителей, я найду неведомые мне источники
жизни и снова стану себе другом. Но пусть это неправда, пусть надежда
обманет меня, я все-таки хочу быть с ними. О, я знаю вас! Вы трусы и
лицемеры, вы больше всего любите ваш покой, и вы с радостью всякого вора,
стащившего калач, запрятали бы в сумасшедший дом,- вы охотнее весь мир и
самих себя признаете сумасшедшими, нежели осмелитесь коснуться ваших
любимых выдумок. Я знаю вас. Преступник и преступление - это вечная ваша
тревога, это грозный голос неизведанной бездны, это неумолимое осуждение
всей вашей разумной и нравственной жизни, и как бы плотно вы ни затыкали
ватой уши, оно проходит, оно проходит! И я хочу к ним. Я, доктор Керженцев,
стану в ряды этой страшной для вас армии, как вечный укор, как тот, кто
спрашивает и ждет ответа.
Не униженно прошу я вас, а требую: скажите, что я здоров. Солгите,
если не верите этому. Но если вы малодушно умоете ваши ученые руки и
посадите меня в сумасшедший дом или отпустите на свободу, дружески
предупреждаю вас: я наделаю вам крупных неприятностей.
Для меня нет судьи, нет закона, нет недозволенного. Все можно. Вы
можете представить себе мир, в котором нет законов притяжения, в котором
нет верха, низа, в котором все повинуется только прихоти и случаю? Я,
доктор Керженцев, этот новый мир. Все можно. И я, доктор Керженцев, докажу
вам это. Я притворюсь здоровым. Я добьюсь свободы. И всю остальную жизнь я
буду учиться. Я окружу себя вашими книгами, я возьму от вас всю мощь вашего
знания, которой вы гордитесь, и найду одну вещь, в которой давно назрела
необходимость. Это будет взрывчатое вещество. Такое сильное, какого не
видали еще люди: сильнее динамита, сильнее нитроглицерина, сильнее самой
мысли о нем. Я талантлив, настойчив, и я найду его. И когда я найду его, я
взорву на воздух вашу проклятую землю, у которой так много богов и нет
единого вечного Бога.
На суде доктор Керженцев держался очень спокойно и во все время
заседания оставался в одной и той же, ничего не говорящей позе. На вопросы
он отвечал равнодушно и безучастно, иногда заставляя дважды повторять их.
Один раз он насмешил избранную публику, в огромном количестве наполнившую
зал суда. Председатель обратился с каким-то приказанием к судебному
приставу, и подсудимый, очевидно недослышав или по рассеянности, встал и
громко спросил:
- Что, нужно выходить?
- Куда выходить?- удивился председатель.
- Не знаю. Вы что-то сказали.
В публике засмеялись, и председатель пояснил Керженцеву, в чем дело.
Экспертов-психиатров было вызвано четверо, и мнения их разделились
поровну. После речи прокурора председатель обратился к обвиняемому,
отказавшемуся от защитника:
- Обвиняемый! Что вы имеете сказать в свое оправдание?
Доктор Керженцев встал. Тусклыми, словно незрячими глазами он медленно
обвел судей и взглянул на публику. И те, на кого упал этот тяжелый,
невидящий взгляд, испытали странное и мучительное чувство: будто из пустых
орбит черепа на них взглянула самая равнодушная и немая смерть.
- Ничего,- ответил обвиняемый.
И еще раз окинул он взором людей, собравшихся судить его, и повторил:
- Ничего.
Апрель 1902 г.
Комментарии
Впервые - в журнале "Мир божий", 1902, 7, с посвящением жене
писателя Александре Михайловне Андреевой.
10 апреля 1902 г. Андреев сообщил М. Горькому из Москвы в Крым:
"Кончил "Мысль"; сейчас она переписывается и через неделю будет у тебя.
Будь другом, прочти ее внимательно и если что неладно - напиши. Возможен ли
такой конец: "Присяжные отправились совещаться?" Художественным требованиям
рассказ не удовлетворяет, но это не так для меня важно: боюсь, выдержан ли
он в отношении идеи. Думаю, что почву для Розановых и Мережковских не даю;
о боге прямо говорить нельзя, но то, что есть, достаточно отрицательно"
(ЛН, т. 72, с. 143). Далее в письме Андреев просил М. Горького после
прочтения "Мысли" переслать рукопись А. И. Богдановичу в журнал "Мир
божий". М. Горький рассказ одобрил. 18-20 апреля 1902 г. он ответил автору:
"Рассказ хорош <...> Пускай мещанину будет страшно жить, сковывай его
паскудную распущенность железными обручами отчаяния, лей в пустую душу
ужас! Если он все это вынесет - так выздоровеет, а не вынесет, умрет,
исчезнет-ура!" (там же, т. 72, с. 146). Андреев принял совет М. Горького
снять в рассказе последнюю фразу: "Присяжные заседатели удалились в комнату
совещаний" и закончить "Мысль" словом - "Ничего". О выходе книжки "Мира
божьего" с рассказом Андреева "Курьер" информировал читателей 30 июня 1902
г., назвав произведение Андреева психологическим этюдом, а идею рассказа
определив словами: "Банкротство человеческой мысли". Сам Андреев в октябре
1914г. назвал "Мысль" - этюдом "по судебной медицине" (см. "Биржевые
ведомости", 1915, 14779, утр. вып. 12 апреля). В "Мысли" Андреев
стремится опереться на художественный опыт Ф. М. Достоевского. Доктор
Керженцев, совершающий убийство, в известной степени задуман Андреевым как
параллель Раскольникову, хотя сама проблема "преступления и наказания"
решалась Андреевым и Ф. М. Достоевским по-разному (см.: Ермакова М.Я.
Романы Ф. М. Достоевского и творческие искания в русской литературе XX
века.- Горький, 1973, с. 224-243). В образе доктора Керженцева Андреев
развенчивает ницшеанского "сверхчеловека", противопоставившего себя людям.
Чтобы стать "сверхчеловеком" по Ф. Ницше, герой рассказа встает по ту
сторону "добра и зла", переступает через нравственные категории, отбросив
нормы общечеловеческой морали. Но это, как убеждает читателя Андреев,
означает интеллектуальную смерть Керженцева, или его безумие.
Для Андреева его "Мысль" была насквозь публицистическим произведением,
в котором сюжет имеет второстепенную, побочную роль. Столь же второстепенно
для Андреева решение вопроса - безумен ли убийца, или только выдает себя за
сумасшедшего, чтобы избежать наказания. "Кстати: я ни аза не смыслю в
психиатрии,- писал Андреев 30-31 августа 1902 г. А. А. Измайлову,- и ничего
не читал для "Мысли" (РЛ, 1962, 3, с. 198). Однако столь ярко выписанный
Андреевым образ исповедующегося в своем преступлении доктора Керженцева
затенял философскую проблематику рассказа. По замечанию критика Ч.
Ветринского, "тяжеловесный психиатрический аппарат" "затмил идею"
("Самарская газета", 1902, 248, 21 ноября).
Н. К. Михайловский, которому Андреев послал "Мысль" еще в рукописи,
возвратил ее при письме, в котором, по свидетельству Андреева, "говорил,
что не понимает такого рассказа. Какой может быть в нем идейный смысл? Если
же это просто клиническая картинка душевного распада человека, то он (Н. К.
Михайловский.- В. Ч.) недостаточно компетентен, чтобы судить, насколько
точно я рисую психологию больного. Тут нужно судить психиатру" (Брусянин,
с. 63).
А. А. Измайлов отнес "Мысль" к категории "патологических рассказов",
назвав ее по впечатлению самым сильным после "Красного цветка" Вс. Гаршина
и "Черного монаха" А. П. Чехова ("Биржевые ведомости", 1902, 186, 11
июля). Первые рецензенты упрекали Андреева за отсутствие в его рассказе
художественной правды ("Смоленский вестник", 1902, 163, 27 июля),
находили "Мысль" вычурной и ненужной ("Приазовский край", 1902, 194, 23
июля), "отвратительным кошмаром" ("Харьковский листок", 1902, 805, 29
июля). Многие критики анализ социального содержания образа доктора
Керженцева подменяли рассуждениями о том, каким видом душевного
расстройства страдает герой рассказа Андреева: "Перед вами не здоровый
человек, а несомненнейший параноик, находящийся еще пока в той стадии
болезни, когда он способен рассуждать, логически мыслить и анализировать
свои чувства <...> У него, очевидно, развилась мания величия <...> Не
месть, не ревность побудили его к убийству, а окрепшая в больном мозгу
бредовая идея" ("Казбек", 1902, 1393, 8 августа). "Как душевнобольной,-
выносил приговор Керженцеву Н. Скиф,- он на месте в лечебнице и случайный
гость на страницах художественного произведения" ("Русский вестник", 1902,
8, с. 617). Но были и другие отзывы. Например, Н. Геккера. "Доктор
Керженцев,- отмечал он,- не может быть типичным представителем своего
поколения только потому, что в нем и его болезненных припадках весь
душевный уклад его сверстников и способы реагирования на окружающее
доведены до крайности, так сказать, до абсурда. Но по существу и по
основным чертам своего типа он является выразителем того настроения, того
индивидуалистического, можно сказать, антропоцентрического направления,
которое известно у нас в разных формах его разветвления под названием
ницшеанства, декадентства, индивидуализма и т. п." (Геккер Н. Леонид
Андреев и его произведения. Одесса, 1903, с. 37). "Герой г. Андреева д-р
Керженцев,-утверждал В. Мирский,- несомненно, займет видное место рядом с
Поприщиным, Раскольниковым, Кирилловым, Карамазовым, и единственный
недостаток "Мысли" в том, что автор слишком подчеркнул психиатрические
особенности болезни своего героя, сделав его таким образом на некоторых
страницах интересным только для докторов. Но весь этот больной человек
интересен прежде всего для нас" ("Журнал для всех", 1902, 11, стб. 1381).
Критики сопоставляли "Мысль" с повестью В. Вересаева "На повороте":
"Герой рассказа г. Андреева во многих отношениях антипод героям повести г.
Вересаева. Главное и существенное различие между ними состоит в том, что
герои повести Вересаева хотят посвятить себя благу общему и в этом своем
стремлении доходят до самоотвержения, а герой рассказа г. Андреева не знает
другого Бога, кроме себя самого <...> По типу своему доктор Керженцев
отчасти человек из подполья, только проявившийся в условиях 90-х годов,
отчасти Раскольников навыворот. Характер Керженцева имеет две главные
черты: самомнение, доходящее до мании величия, и злобность почти
дьявольскую". И далее: "Только в обществе, преданном служению кумирам,
преимущественно кумиру материального благополучия, гибнут люди с высокими
идеалами и родятся странные нравственные уроды, идеалисты наизнанку, мечты
которых идут не в вышину, а в бездну. Горе такому обществу <...> Вот в чем,
по нашему мнению, смысл произведения г. Андреева, удивительного не только
по глубине содержания, но и по художественности исполнения,- произведения,
над каждым словом которого можно и нужно думать, потому что и сам автор его
глубоко задумывается над жизнью (Ф. С. Журнальное обозрение. Идеалисты
высот и идеалисты бездны.- "Северный край", 1902, 206, 207, 6 и 8
августа).
Недовольство критики "Мыслью" Андреев объяснял художественными
недостатками рассказа. В июле - августе 1902 г. он признался в письме В. С.
Миролюбову о "Мысли": "Мне она не нравится некоторою сухостью своею и
витиеватостью. Нет великой простоты" (ЛА, с. 95). После одного из
разговоров с М. Горьким Андреев сказал: "...Когда я напишу что-либо
особенно волнующее меня,- с души моей точно кора спадает, я вижу себя яснее
и вижу, что я талантливее написанного мной. Вот - "Мысль". Я ждал, что она
поразит тебя, а теперь сам вижу, что это, в сущности, полемическое
произведение, да еще не попавшее в цель" (Горький М. Полн. собр. соч., т.
16, с. 337).
Между тем среди читателей и критиков распространился слух, что и сам
Андреев имел печальную возможность "познакомиться" с психиатрией в одной из
специальных клиник. Слух этот повторил врач-психиатр И. И. Иванов в своем
докладе о рассказе "Мысль", прочитанном в Петербурге на заседании Общества
нормальной и патологической психологии. 21 февраля 1903 г. Андреев направил
письмо в газету "Биржевые ведомости", в котором заявлял: "Никогда во всю
мою жизнь я не страдал никакими психическими заболеваниями (...) Пока слух
о моем бывшем и даже настоящем сумасшествии был достоянием улицы, я не
считал нужным делать какие бы то ни было возражения. Но теперь он
приводится в строгом научном докладе как факт и как таковой
перепечатывается газетами - и ради интересов истины я прошу напечатать
настоящее разъяснение. Оно тем более необходимо, что известная часть
публики и критики питает склонность связывать сюжеты литературных
произведений с личной жизнью их авторов..." ("Биржевые ведомости", 1903,
103, 27 февраля.) И. И. Иванов принес Андрееву извинения ("Биржевые
ведомости", 1903, 107, 1 марта).
Рассказ Андреева "Мысль" привлек внимание специалистов-психиатров.
См.: Аменицкий Д. А. Анализ героя "Мысли" Л. Андреева (К вопросу о
параноидной психопатии).- "Современная психиатрия", 1915, 5, с. 223-250;
Д-р Янишевский А. Е. Герой рассказа Леонида Андреева "Мысль" с точки зрения
врача-психиатра. Казань, 1913 (приложение к журналу "Неврологический
вестник", 1903, ч. XI, вып. 2); Д-р мед. Шайкевич М. О. Психопатология и
литература. СПб., 1910.
В 1913 г. Андреев завершил работу над трагедией "Мысль" ("Доктор
Керженцев"), в которой использовал сюжет рассказа "Мысль".
...плакал над "Хижиной дяди Тома". - Роман американской писательницы
Гарриет Бичер-Стоу - поборницы освобождения от рабства американских негров.
...она удавилась в маленьком сарайчике... - См. рассказ Андреева
"Мебель" (1902), впервые опубликованный в кн.: Встречи с прошлым. Вып. I,
изд. 2. М., Советская Россия, 1983.
...после Ласкера. - Речь идет о немецком шахматисте Эмануэле Ласкере
(1868-1941) - в 1894-1921 гг. чемпионе мира.
Так, раненный насмерть, я в цирке играл... - Из стихотворения Генриха
Гейне "Довольно! Пора мне забыть этот вздор!" в переводе А. К. Толстого.
Перевод цитируется неточно.
...назвать сумасшедшим Нансена. - Нансен Фритьоф (1861-1930) -
знаменитый норвежский путешественник, исследователь Арктики. Портрет
Нансена, выполненный Андреевым, Горький с другими картинами подарил
Нижегородскому художественному музею (см. "Нижегородский листок", 1910,
88, 1 апреля). В настоящее время местонахождение этого портрета неизвестно.
...Как средневековый барон... - Теме раздвоения личности посвящена
пьеса Андреева "Черные маски" (1908). См. наст. изд., т. 3.